— Так-так, понятно… — взял Александр Сергеевич кассеты с пленками. Взвесил их зачем-то на руке, положил обратно на стол и раскрыл большую, в твердой зеленой обложке тетрадь, сверху на ней была наклеена бумажная заплатка, и на заплатке написано: «Фольклор современный». — Давайте, значит, внесем ваши данные… вашей жены то есть, — с улыбкой уточнил он.
Семен продиктовал ему фамилию, имя-отчество, год рождения, место работы Валентины, время записи пленок и тому подобное, Александр Сергеевич захлопнул тетрадь, накорябал на листке бумаги свой телефон и подал Семену:
— Недельки через две позвоните.
Семен вышел на улицу счастливый, как именинник: а что, бывают чудеса на свете, ну, и в самом деле Валька по телевизору споет. Деться некуда будет — так и перед камерой прямо споет, вот лихо-то выйдет!..
Ровно через две недели, точно в тот же день, что ездил в Дом, он позвонил в обеденный перерыв из будки начальника участка, Александра Сергеевича на месте не оказалось, ему долго его искали по соседним комнатам, наконец нашли, Семен стал объяснять, кто он и зачем, Александр Сергеевич выслушал его и сказал коротко:
— Некогда еще было. Давайте-ка деньков так через десять перезвоните.
Попрощался и, не дожидаясь ответного прощания Семена, положил трубку. Видимо, спешил.
Семен тащил себя в цех к жене, чтобы сообщить ей о состоявшемся разговоре, и думал с тяжелой мрачностью, что все, кончилась хорошая жизнь, недолго понаслаждался. Жена с той поры, как отнес пленки, сделалась что молоденькая, смешливая да веселая, всякое дело в руках у нее так и горело, — то-то ей весело станет, когда сообщит ей, что Александр Сергеевич этот не успел еще, не прослушал еще, через десять дней еще…
Жена, однако, ничуть не огорчилась.
— Подождем, чего там, — сказала она с той вот веселостью, с какой у нее все делалось и говорилось в последнее время. — Дольше ждешь, больше радость. — Оглянулась, нет ли кого рядом — они сидели на скамеечке возле склада готовой продукции в конце пролета, — и со смешком цапнула его быстро зубами за нос. — Ой, фу! — сморщилась она тут же. — Чего он у тебя в эмульсии-то…
Семен довольно захохотал:
— А вместо крема пользуюсь!
Ему нравилась жена такой. За такой он начал приударять тогда, девять лет назад — подзывать ее к своему станку, сам подходить к ней у разметочной плиты, — такую он ее брал замуж, с такою собирался жить, такою она была ему желанной. И, главное, шло ей быть такой: она была невысоконькая и тоненькая, ладная, говорят про таких, и двое родов не растолстили ее — пока кормила грудью, держала набранный в тяжести вес, а только заканчивала, все, считай, спускала с себя; без улыбки да скучная — и то уж это будто не она была, а с угрюмостью на лице — так вроде как кто-то другой, чужой кто-то поселялся в ней…
Но через десять дней Александр Сергеевич попросил позвонить еще через десять; приходил к нему, приносил те пленки — только начинались первые осенние непогоды, еще то сеял дождь, то проламывало, развеивало тучи солнце и поджигало деревья жарким пламенем, а теперь и дожди уже отлились, отморосились, отвисели в воздухе дымной влажной кисеей, и по утрам жухлая трава была крепко посолена изморозью, и изморозь эта не отходила до полудня, а то и дольше.
Веселости в жене поубавилось. И чем ближе подступал новый срок, тем она делалась замкнутее и молчаливей, а в глазах у нее, заметил Семен, появился какой-то вообще не виданный им прежде сухой лихорадочный блеск.
«Что ж, неужели ж опять ему некогда было?! — думал временами Семен с горячей, бурлящей злостью. — Неужели ж не прокрутил опять? Его ведь работа!..»
Когда настал нужный день, он решил не звонить, а прямо поехать. Ехать было несподручно — работал неделю в утреннюю смену; но заранее специально подменился, уговорил сменщика — и поехал.
Александра Сергеевича на месте не было.
— А вы муж Тихонравовой, да? — вместо ответа на его вопрос, где Александр Сергеевич, поинтересовалась женщина из-за соседнего стола, Семену показалось — с очень уж каким-то таким любопытством.
— Муж, муж, — ответил он. И спросил снова: — Так он где, на работе, нет? Ждать мне его?
— Он в буфет пошел, — ответила ему другая женщина, из-за другого стола, и в голосе ее Семену тоже почудилось что-то эдакое. — Можете подождать, а можете спуститься к нему, на первом этаже буфет.
Александр Сергеевич допивал компот. Товарищ его, с которым он обедал, уже сидел перед пустой посудой, видимо, ждал Александра Сергеевича.
— Здравствуйте, Александр Сергеич! — останавливаясь подле их столика, поклонился Семен.
Он был в пальто, только снял кепку и оттого чувствовал себя здесь в буфете неловко.
— А! — сказал Александр Сергеевич, приглядевшись к нему. И было это «А!» не узнающим, не бодрым, а тусклым и раздосадованным. Вытряхнул последние ягоды из стакана в рот, молча, сосредоточенно прожевал их, выплюнул косточки обратно в стакан, пристукнул им о стол, раз, другой, посидел еще молча и сказал своему товарищу: — Ты вот что… иди, ладно, не жди меня. А вы чего в пальто-то? — спросил он затем Семена.
Семен растерялся.
— А… а… — забормотал он, — так а где… у вас же вешалки…
— А, ну да, нет у нас вешалки, — сказал Александр Сергеевич, — извините… Компот будете?
— Буду, — вовсе не желая никакого компота, сам не зная, зачем соглашается, ответил Семен.
— Ну, разденьтесь тогда и садитесь, я сейчас принесу, — встал Александр Сергеевич.
Товарищ его встал вместе с ним и ушел, а Александр Сергеевич сходил к стойке, взял там два стакана компота, расплатился и вернулся к Семену.
— Нате, — протянул он ему стакан.
Сел напротив, сделал глоток, немигающе глядя на Семена, и Семену сделалось не по себе под этим его взглядом.
— Ну-у… что? — спросил он. — Прослушали, нет?
— Прослушали, — сказал, как согласился, Александр Сергеевич. И отвел взгляд от Семена, опустил в свой стакан. — Прослушали-прослушали, — повторил он быстро, со вздохом. — Ну и что… что, собственно… да ну ничего, прослушали, а что мы еще должны?
Семен не понял его. Что он хотел сказать своим вопросом?
— Так это вы знаете, что должны. Я не знаю. Я вам что? Я принес. А после… куда там, как там… Вы говорили, будто на телевидение…
— Говорил, да? — спросил, поднимая глаза, Александр Сергеевич. И качнул головой: — Надо же!.. Видите ли… Павел Григорьевич?
— Семен Алексеевич, — подсказал Семен.
— Простите, Семен Алексеевич. Видите ли, Семен Алексеевич, мы ведь учреждение, так сказать, методическое, у нас специфика… Ну да, мы собираем, экспедиции даже организуем… но только то, что имеет ценность, понимаете?
— Понимаю, — тупо сказал Семен. — А как вы это отличаете: ценность, не ценность?..
Александр Сергеевич усмехнулся.
— Так ведь на то мы и специалисты.
— То есть, как я вас понимаю, — уточнил Семен, — вам это никак, никуда не подойдет, что я вам принес?
— Никак, — согласился Александр Сергеевич.
Семен представил, как он передаст жене его слова…
— Да нет, да ну постойте, да ну почему так!.. — горячась, торопливо заговорил он. — Да не может так быть… да ну ведь сколько там назаписано всего, сколько человек напел… да не может быть, чтобы ничего… почему так!
— А вот потому! — тоже повышая голос, сказал Александр Сергеевич. — Почему не может? Может. Сплошь и рядом. Что ж делать. Стихи у вашей жены никуда не годны, не чувствует она слово, временами просто смешно выходит, все равно что пародия на стихи, поет она все на один мотив… С чувством, да, со страстью… но ведь на один! Ну, на два, может быть… Для нас это никакого интереса не представляет.
В Семене наливалось, переполняло его, переплескивало уже через край, будто откуда из детства пришедшее, горькое чувство: подходит, наконец, твоя долгожданная очередь влезать в веревочную петлю «гигантских шагов», она уже у тебя в руках, ты влезаешь в нее, и вдруг подскакивает взрослый парень из соседнего подъезда: «Слушай, тебя там мать сейчас срочно искала. Что-то у вас случилось будто», — шершавая толстая веревка перелетает из твоих рук в его, бежишь к дому, вскакиваешь в подъезд, вбегаешь в квартиру… да мать, оказывается, еще и не возвращалась с завода… Уж не говорил бы он, этот Александр Сергеевич, ничего про телевидение. Не обещал бы ничего. Взял, да и все. Что ей теперь сказать, Вальке… ведь брякнул уже о телевидении… идиот!
…Дом народного творчества находился возле городского пруда.
Семен вышел из подъезда, пересек улицу — и очутился у парапета набережной. Парапет был невысокий, по пояс. Он облокотился о него и стоял какое-то время, глядя на мутную серую воду, тихо хлюпающую внизу об осклизший зеленый камень. Потом достал из кармана пальто возвращенные ему Александром Сергеевичем картонные коробки с пленками и положил на парапет перед собой.
