Кулаки его сжались. С ликованием в голосе он проговорил:
– Я не брал цепа или молотила. Вот под моим кулаком расселась, как яичная скорлупа, голова этого блудливого животного. Я не жалею, лишь бы и другие поступали так… Потому что вы – сброд, сборище висельников, властолюбцев и грязной сволоты.
– Отвести.
В этот момент Христос глянул вбок и чуть не онемел от изумления. Те монахи, которых он встретил, вели по площади хозяина. Он шёл весь просветлённый и всё ускорял ход. Подойдя к столу, земно поклонился комиссарию:
– День добрый, солнце наше ясное. Слава Христу.
Комиссарий листал бумаги.
– Это ты их оговорил? – спросил наконец глава сыскной инквизиции.
– Я, – ударил себя в грудь хозяин. – И не сожалею о ревностном усердии своём к Церкви.
– А вчерашний самооговор зачем? С ума сошёл?
– Н-нет! На себя донёс! Потому что мысль в себе почувствовал.
– Какую?
– Зачем Пан наш Бог в потопе животных топил? Они же греха не имут. Если бы это какому-то верующему выгодно было, тогда ясно. Ну а подумал – испугался. Что ж это будет, если каждый – думать? Каюсь, отче!
Комиссарий сделал знак, чтоб хозяина отвели к остальным.
Глава 25
БОГ НАШ – ОГНЬ ПОЕДАЮЩИЙ
Не давайте святыни псам…
Евангелие от Матфея, 7:6.Последнего из пятерых давно привязали к столбу. Комиссарий давно уже бросил мрачные слова отпущения:
– I nuns, anima anceps, et sit tlbi Deus misericors.[116]
Пылали, тянулись к небу, рвались в него пять огней.
Четверо на кострах молчали. Седой мужчина смотрел на солнце, приближающееся к горизонту. Теперь он не боялся ослепнуть. Это солнце исчезнет, а другого он не увидит. Хотя бы умереть пораньше, чтоб ещё не исчез тёплый Бог.
Пан Коцкий дрожал всем телом и не мог сдержать своей муки: огонь уже лизал ему ноги, хватая выше колен. Крупные, как бобы, слёзы катились из голодных, жалостливых глаз.
Баба извивалась в огне, насколько позволяли цепи, но молчала, и ручейки крови стекали из закушенной губы.
Мужчина-убийца обвис. Может, не держали ноги, а может, хотел скорее задохнуться, чтобы кончились мучения. Но голова его была независимо поднята. Он смотрел в глаза судьям, как дантовский Фаринато, с презрением к самому огню.
Только хозяин, будто не веря себе, водил глазами в разные стороны.
Даже то место, где стояли апостолы, временами опалял нестерпимый огненный жар. Что же было там?
Клубилось, крутилось, ревело. Словно в золотистокровавых воронках стояли пять человек. Огненно-яркие птицы временами отрывались от своего гнезда и летели в розовые сумерки.
Христос чувствовал, что, когда ветер относит пламя в его сторону, у него трещат волосы. И всё же он не отступал.
«Боже! Боже мой! Спаси маленьких. Спаси угнетённых, спаси даже бродяг и жуликов, ибо отняли у них достойное жалости жилище и могут отнять даже дорогую только им жизнь, если не позаботятся они о ней сами. Боже, да порази Ты их громом! Да бейте же их, люди, плюйте на них, пинайте ногами! Куда же это я попал, и стоит ли даже распинаться за таких обезьян?!».
Он чувствовал, что безумеет, что смешивает себя в одно целое с ними и тысячами других.
Что-то приглушённо бухнуло. Нестерпимо запахло жареным и навозом. Охваченный огнём чуть не по шею, убийца отозвался страшным воплем. Затем стиснул зубы и, почти крича, начал мерно читать что-то похожее на молитву:
– Отродье ада… Сыны Велиала… Наследники дьявола и монастырские суки… Истинно говорю: среди хищных зверей на первом месте – поп, на втором – начальник, и только на третьем – тигр.
Голова его упала.
Женщина уже обвисла, видимо задохнувшись. Седой молчал.
На Христа лучше было не смотреть. По лицу Фомы видно было, что он совсем одурел. Глаза зажмурены, кулаки сжаты. Потом он с надеждой раскрыл глаза – столбы остались на месте.
И тут вдруг запричитал хозяин:
– Так я же из ревности! Я же из усердия! Неужели и мне отплата?!
– И тебе, – негромко сказал Христос. – Не оговаривал бы, если б верил чисто.
Только тут хозяин заметил его и вспомнил обещание:
– Христос! Спаси меня! Спаси меня, Христос!
– Истинно говорю тебе: сегодня же воздадут тебе по желаниям твоим, – тихо повторил школяр.
– Я же че-ло-ве-ек!
Раввуни не мог больше этого терпеть. Он поглядел на Юрася и ужаснулся: глаза у школяра были безжалостными.
– Вспомнил, – обронил Христос. – Свинья видит звёзды только тогда, когда ей пнут в рыло.
Подбежала собака, радостно посмотрела на костры, понюхала, замахала хвостом.
– Христос, – натужно проговорил Фома. – Я сейчас не выдержу. Я обыдлел. Сейчас залаю, на все четыре встану и…
– К-куд-да? – схватил его Братчик. – Тебе нельзя. Ты… человек.
Фома явно безумел. Безумел и последний живой на костре, шляхтич. И вдруг он, видимо, нашёл для себя какой-то выход, пока не погаснет сознание:
– Боже, если Ты есть! Намучил уже, хватит! Отдаю Тебе душу мою!.. В рай так в рай. А в ад так в ад – на всё воля Твоя. Только помести Ты нас всех вместе, чтоб не кляли мы Тебя… Единственных, что для меня… А я для них… Друга моего… Дочку… Меня… Курочку беленькую. Неправда это, что душа у неё маленькая и смертная… Она для… Больше, чем многие… Курочку не забудь!
В следующий миг пан Коцкий перестал быть.
…Ревело, крутило, несло. Огонь разгорался всё ярче, и страшно было думать почему. Страшно и излишне. А от столов несся и несся монотонный бубнеж:
– Святого апостола нашего Павла к евреям послание…
Христос чувствовал, что умирает. Исчезло солнце.
– Они погибнут, а ты останешься; и все обветшают, как риза…
Исчезло солнце.
– Ибо как сам Он вытерпел… так может помочь и тем, кого искушают…
Тьма стояла в глазах.
– Потому что наш Бог есть огнь поедающий.
Рвался, рвался в небо огонь.
Глава 26
ЧЁРНАЯ МЕССА
Спаси нас. Боже, от Сатаны и басурманов,
А ещё пуще от Папы и патриархов.
Средневековая присказка.Там, среди высоких гор,
Валом прёт ведьмовский хор.
Гёте.Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту задержаться в злосчастной деревне – изошли прочь. Хотели было добраться до местечка, до соседнего селения, до какого-нибудь жилья, да сбились с пути, блуждали в непроглядной тьме по зарослям, вымокли и околели от росы.
Наконец им удалось найти какую-то лощинку. По треску под ногами поняли: сухостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселей, и вскоре заревело, зашипело яркое пламя.
