Там, среди высоких гор,
Валом прёт ведьмовский хор.
Гёте.Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту задержаться в злосчастной деревне – изошли прочь. Хотели было добраться до местечка, до соседнего селения, до какого-нибудь жилья, да сбились с пути, блуждали в непроглядной тьме по зарослям, вымокли и околели от росы.
Наконец им удалось найти какую-то лощинку. По треску под ногами поняли: сухостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселей, и вскоре заревело, зашипело яркое пламя.
И всё же им гадко было сидеть у огня. Они слишком живо помнили, что можно сделать с каждым Божьим благословением, даже с этим.
И никто из них не захотел есть. Жарить мясо оказалось превыше их сил. Даже свыше сил Филиппа из Вифсаиды и Иакова Зеведеева. При одном лишь воспоминании их пробирала дрожь отвращения. Поэтому они удовольствовались светом, издали подбрасывая в пламя сушняк.
А когда костёр разгорелся ещё сильнее, огляделись и поняли, что попали из огня да в полымя.
Они сидели на старых, судя по всему заброшенных, могилках. Перекошенные, замшелые кресты, каменные плиты, укрытые зелёным ковром мха, толстые обрезки могучих брёвен на всю могилу, с «голубцами», прибитыми к ним. Плиты лежащие, плиты перевёрнутые, плиты наклонённые, плиты торчком. И на всём этом – разлив мхов, а над всем этим – сухие деревья. Повсюду какие-то ямы, разорённые часовни, проваленные гробницы. Видимо, тут хорошо похозяйничала рука человека, не привыкшего стыдиться или давать отчёт перед другими в своих поступках.
За их маленькой лощинкой лежала большая, с довольно крутыми склонами. По краям её смутно виднелись остатки каких-то фундаментов. Вокруг большой лощины также темнели какие-то камни, вымахала высокая трава (видимо, на месте бывших грядок или цветников). Но всё это густо заросло довольно уже большим лесом. Лес был тёмным, но кое-где в нём мёртво белели высохшие скелеты плодовых деревьев. Зачахшие в глуши и безлюдье, они лезли на глаза то тут, то там, окружали лощину и подступали к ней. Словно вычурные распятия. Словно десятки уродливых привидений.
Страшно было смотреть на это, и люди притушили костёр до маленького огонька, освещавшего только их лощинку, десяток крестов и плит в маленьком гнезде.
Обессилевшие, они никуда не могли идти, спать также были не в состоянии и решили как-нибудь переждать в этом месте ночь.
Говорить тоже никому не хотелось. Только после большой паузы Тумаш сказал:
– Когда сжигали их, я всю веру призвал, чтоб исчезли столбы, – куда там, чёрта беспятого! Стоят, как стояли. Куда Он ведёт нас, Бог?
– Ведёт, – произнес Иуда. – А куда – не знаю.
– Вперёд, – буркнул Христос. – Под вооружённой охраной, чтоб случайно не свернули, куда не надо.
И вновь долгое молчание. Но Тумашу оно было нестерпимо. На откосе встала его длинная тень.
– Боже, – тяжело проговорил Фома. – Ну вот, я всю веру свою призвал. Сотвори чудо. Скажи, что не одна трясина перед людьми. Намекни, что не вечно вековечное свинство. Подай знак.
Он напрягся и бессознательно сжал кулаки. И вдруг… по небу с шипением, разбрасывая искры, промчался большой огненный метеор. Фома всем задом осел на землю. С маху, как подкошенный.
– Свят, свят, свят…
И тут, ещё раньше падения Фомы, вскочил Христос.
– Огонь, – только и успел прохрипеть он. – Ог-гонь.
Неестественно большие глаза с надеждой следили за небесным явлением. Христос протянул к нему руки.
Метеор остановился над голой грядой далёких пригорков. И сразу рассыпался на искры, упавшие вниз и разлетевшиеся в темноте.
Медленно опустились руки Христа.
– Небесный камень, – промолвил он. – Плюнь, Фома. Грязь впереди. Про нас давно забыли на небе. Считают, что у нас рай.
Закутавшись в плащ, он сидел, напоминая большую больную птицу со сломанными крыльями. Весь как живая бесприютность.
Потом начал раскачиваться, словно от боли. А после бессвязно говорить:
– Опоганенная, загаженная земля… Зачем тут быть чистому?.. Огонёк во тьме… Огонёк в одиночестве… Дьяволу отданная… Умереть бы – запрещено… Нужно идти и умирать, раз согласился жить.
Все глядели на него со страхом.
– Царство фарисеев… Гробы зарытые, над которыми люди ходят и не знают того… Горе вам, убивающим посланников… Горе вам, лжецам… И вам, законникам, горе, налагающим на людей ярмо непосильное… Горе вам, строящим гробницы пророкам, которых убили отцы ваши.
Лицо его было таким безнадёжным, что Магдалина вскрикнула:
– Брось… Страшно!
Только тут Юрась словно опомнился. Глядя в землю, глухо сказал:
– Простите. Никто из вас не знает, как это тяжело, когда тебя никто не понимает. Тут и обезуметь недолго, – и добавил с мрачной усмешкой: – Завтра пойду и повешу генерального комиссария. Или изловчусь и… всю Святую Церковь. Мне можно. Я теперь – как безумец. Святой… как его там?.. Гальяш с медведями на безлюдном острове.
– Брось, милый, – впервые посочувствовала Магдалина. – Как ты жить будешь?
– А, как живу. Молчи, Магда.
– Ну хорошо, ну есть злые пастыри, злые законники…
И тут внезапно Христос взвился:
– Есть?! Ты добрых среди них поищи! Где они?! Смрад сплошной все их дела! Запугали, загадили… Вы тут сидели, а я надписи на гробницах читал! Я их до смерти не забуду! Нет прощения земле, где даже про покойников так пишут, про тех, про кого лгать нельзя… И писали, и хвостом крутили. И всё одно уничтожена деревня. Могилки!
Он не знал, что в действительности деревню уничтожили за «ересь и непокорство», а место предали проклятию, что ограбили даже могилы и разбили на них все плиты. Но он и чувствовал это. Подсознательной уверенностью души. И рука его тыкала в надписи.
– Вон. Так на дух человеческий замахнулись, что перед ними и в смерти трясутся, трусы.
Он встал на могилу и прочитал:
– «Ради Бога великого жду… Жизнь восславлению Его отдав, не писал я канонами не утверждённых, неподобных икон».
Теперь он яростно толкал ногой другую плиту:
– «Не был я ни арианином, ни богомилом, ни прочей какой ереси не держался. Сплю спокойно».
Он пнул выцветший крест.
– Вон, дети постарались: «Папа, всегда ты был с истинным Богом, верил в Него, милостивого, покорным был наместникам Его и власти, а ересь ненавидел чистой душою своей. Спи спокойно».
И Христос оскалил зубы, как волколак:
– Он спит спокойно. А вот под какой сожжённой хатой, под какой из них, в каком пепле спят ваши косточки? Да что ж это за быдло! Да сколько же умным людям учить вас, чтоб были не червями, а людьми? – Школяр затряс в воздухе кулаками. – Законники, говоришь? Паны? Тысяченачальники плохие? Врёшь! Не они смердят! Дело смердит! Дело их во вред человеку и земле! Не человек виноват – кодла! «Род лукавый и любодейный! Слепые поводыри слепых! Древо по плодам узнают. Как же они могут творить доброе, будучи злы?!».
