демоническими электротурбинами будут давать восемнадцать узлов не хуже «Ретвизана», а еще через два-три месяца у северных варваров будут уже три восемнадцатиузловых броненосца с ужасающими тяжелыми снарядами… Нет, он обязан разгромить эту базу до того, как станет слишком поздно.
– Делай что должно, и будь что будет, – кивнул адмиралу Того старший из англичан. – Мы можем поддержать вас только броненосным крейсером «Аврора» с китайской станции, поскольку второй крейсер «Имперьюз» не может дать больше шестнадцати узлов… Но через три недели подойдут еще четыре быстроходных бронепалубника.
– При всем уважении, у нас нет этих двадцати дней, Бридж-сан, – выпрямился японец. – Максимум десять. В моей стране уже начинается голод. У нас нет времени на долгую войну.
«А если ты не можешь быстро выиграть эту войну, лучше всего как можно быстрее ее проиграть». Того удивился этой предательской мысли. Да, он вдвое превосходил русских по числу тяжелых кораблей, даже с учетом владивостокских быстроходных броненосцев. Но русские превосходили его учителей, англичан, во всех компонентах морского боя и, как теперь стало ясно, в стратегии. Они знали это, иначе вряд ли послали бы ему вызов, позволив пленным определить местонахождение их базы. Того не знал, смогут ли численное превосходство и дух самураев компенсировать перевес всех этих факторов сразу, но собирался это выяснить.
Тогда же. Северный Ледовитый океан
Нижняя часть картины представляла собой словно бы монохромную гравюру: белый до рези в глазах лед, угольно-черная вода в пробитом ледоколом канале, серый силуэт «Богатыря», идущего в кильватере «Сергия Радонежского», увенчанного шапкой черного дыма. Верхняя часть разрушала эту черно-белую мрачность. Ярко-голубое, лишенное облаков небо, переходящее на севере в оранжевую полоску с насыщенно-желтым кругом не уходящего за горизонт солнца, придавало пейзажу именно те краски, в которые влюблялись люди Севера.
– Барон Толль, – рассказывал полковник по адмиралтейству Вилькицкий-старший командиру «Сергия Радонежского» Зацарённому, – был чрезвычайно расстроен тем, что государь прислал ему рескрипт: земли Санникова, мол, не существует. Под мою, мол, ответственность. «Не существует под мою ответственность», представляете?
Зацарённый хмыкнул, а полковник продолжал:
– Однако же когда вернулись они в Архангельск, а там их вместо шхуны новехонький «Витус Беринг» дожидался, Эдуард Васильевич слова сказать не мог… А потом как подменили немца нашего: бегал по палубе ледокола от носа до кормы, лазил от киля до клотика и только шептал, крестясь: «Неужели это все мое!»
Оба хохотнули: сей анекдот обычно рассказывали про императора Наполеона и Марию Валевскую, и был он не слишком приличен.
– И что теперь?
– Телеграфировали, что в апреле, как англичане в Мурманске «Литке» потопили, вышел наш барон к Новой Земле, даже не стал дожидаться полной комплектации людьми и припасами. Одну радиостанцию и зимовочный комплект он сгрузил в бухте Диксона, а сам пошел курсом на Таймыр, нас встречать. Думаю, еще миль пятьсот пройдем и услышим его станцию.
– Хорошо бы, – кивнул командир броненосца.
Они замолчали.
– Серьезно вас потрепало, – уважительно кивнул Вилькицкий в сторону покалеченной носовой башни. – Жестокий бой был, Василий Максимович?
– По глупости подставились, – неохотно ответил Зацарённый. – Степан Осипыч дымы на горизонте увидел да и подумал, что помощь англичанам идет. Решил он быстро добить Сеймура. Сблизились мы. Тут-то нам фугасом десятидюймовым промеж стволов и влепили. А этот транспорт какой-то шальной оказался, «Витязю» нашему на ползуба.
– Ну ничего, до Архангельска-то англичане не дошли, оборудование и ремонтный комплект для вас на Соломбалу везут, – успокоил его полковник, – а то и довезли уже. И будки дальномерные новые, чтобы на троих хватило. Нам бы только через льды восточнее Енисея пробиться.
– Пробьемся?
– Летом-то? С двумя ледоколами? И с третьим, что нас у Таймыра ожидает? А чего бы и не пробиться… – Полковник вздохнул. – Ах, на десять бы лет раньше… Мы-то все на шхунах да на пароходиках мелких Север исследовали, «на доброхотные пожертвования»… А тут за одно только давешнее лето сделали столько, сколько за всю прошлую историю. Коли б еще Александр Александрович Миротворец так к делу подошел, как сын его, так мы бы по этому проходу, как по Невскому ходили. Глядишь, англичане с японцами и не напали бы…
– Все одно бы напали, – возразил Зацарённый. – Вот на десять лет раньше и напали б. Им наш выход в Тихий океан поперек горла, да и на Север тоже. Но на Мурмане, аки на Балтике да в Черном море, нас никак не запрешь.
– Молодежи много погибло, – вздохнул Вилькицкий. – Лейтенант Колчак, тот самый, что с Эдуардом Васильевичем два года тому на «Заре» ходил, при атаке на «Галатею» голову сложил. Вроде и фанфаронистым был сей турчонок, ан полярник все же наипервейший из него вышел бы. Однако в Архангельск или на Мурман британцы более так и не сунулись, осталось у них тут несколько шлюпов да один старый крейсер. Последний броненосец они сами в шквал утопили, у Шпицбергена уже, норвеги шведские сказывали. Из больших кораблей одна «Австралия» на Груманте осталась. «Светлана» пыталась ее торпедировать, но не вышло, сама еле ушла.
– Ну, вот починимся и наведаемся к той «Австралии», – ощерился Зацарённый. – И сразу с десантом. Пакет-то у меня, понятное дело, запечатан, да только идею эту Степан Осипович со мною лично обсуждал.
– Степан Осипыч тоже наш человек, северный, – согласился полковник. – Острый ум, нечего сказать. Это его идея, чтобы «Богатырей» ваших под «Ослябю» с «Пересветом» замаскировать?
– Не поверите, Андрей Ипполитович, государя. И не идея, а приказ даже. Причем велел он не только позывные, но и телеграфистов наших вместе с «телефункенами» меж кораблями поменять. Так-то. Поэтому в Архангельск на ремонт только мы зайдем, а крейсера наши в глуши отстоятся до самого рейда, им хорошей плавмастерской хватит.
– А и правильно, – кивнул Вилькицкий. – После исчезновения эскадры Сеймура англичане от силуэтов о трех трубах и двух башнях такой сплин себе заработают…
– Надеюсь на это, – коротко выдохнул Зацарённый. Он еще раз окинул взглядом бескрайний белый простор, посмотрел в небо на беспрерывно орущих полярных чаек и тихо добавил: – Боже мой! На какой же край света нас с вами занесло!
– Ничего, – прищурился Вилькицкий на ослепительный солнечный диск полярного дня. – Бог не выдаст, белый медведь не съест. Пришли мы сюда первыми, а значит, всерьез и надолго. Только сдается мне, Василий Максимович, это не край света, а его начало…
25 мая 1902 года. Гельсингфорс
Высокое окно, выходящее на Сенатскую площадь, казалось, вбирало все звуки улицы, и Ленин, поморщившись, отошел в сторону. «Опять митингуют», – неприязненно подумал Ильич про пеструю толпу, заполняющую все городское пространство непрерывным гулом, как потревоженный осиный рой.
Боже мой,
