Переступил Василько с ноги на ногу, руки на перильце положил. Тяжко давит грудь кольчуга. Не предстоящий бой страшит гридня Василько, а совесть гнетёт…
Раздались шаги. Василько поднял голову. На крыльце показался Ярослав в полупанцире, поверх брони багряница, отороченная горностаем, накинута. Положив руки на рукоять меча, он окинул взором двор, видно высматривал княгиню, и медленно, прихрамывая, принялся спускаться по ступенькам. Увидев Василька, приостановился, вскинул брови:
— А ты почто не в полку? Он-то давно выступил.
Василько ответил тихо, но внятно:
— Князь Ярослав, остался я оттого, что потребность имею к тебе. Дозволь её высказать.
— Ну, говори. Вишь, княгиню ждать заставляешь.
С женской половины вышла Ирина в парчовом платье, голову шёлковый плат обвил, лицо бледное.
— Князь, прошу тя, освободи меня от боя.
— Ты о чём? — переспросил удивлённо Ярослав, не сразу сообразив, что говорит ему этот воин.
— Освободи меня, князь, от этой рати, — не отводя глаз, снова повторил Василько свою просьбу. — Три лета я у тя в дружине, князь, а до того, коли не забыл, служил я князю Мстиславу. Ныне те, с кем ты, князь, биться собрался, мне товарищи, и рука моя не обнажит меч против них. Пойми меня, князь…
Потупил голову Ярослав, долго хмурился, наконец поднял глаза на Василька:
— Ты воин, поступаешь по чести, а я тя не неволю.
Сказав это, он сошёл с крыльца, обнял княгиню.
— Ну, Иринушка, ехать мне надобно.
Рта не раскрыла княгиня Ирина, не проронила скупой слезы. Кровь варяжская холодная поборола.
Гридин подвёл коня, придержал стремя. Звеня железом, Ярослав уселся в седло, разобрал поводья. Сытый конь, приплясывая, взял с места в рысь. Пров приподнялся в стременах, взмахнул одетой в кожаную рукавицу рукой, и рынды поскакали за князем.
Василько посмотрел вслед задумчиво: «Где мудрость князей, отчего войной идут друг на друга? Иль не могут полюбовно спор решить? А речь оба, и Ярослав, и Мстислав, о Руси ведут, и оба будто за неё радеют. Ин же как городом поступиться, так мечи обнажают…»
Постояв ещё немного, Василько направился к коновязи. Отвязав узду, гридин уселся верхом, пустился за дружиной.
Сошлась русь за Лиственом[134] не на братчину[135], а схлестнулась в кровавой усобице…
Желтели осенней позолотой леса, и алела рябина. В тот день хмурое небо нависло низко над землёй и скрыло солнце…
Широким строем развернул полки князь Ярослав, тугим луком напружинились тмутороканцы…
Разглядел Мстислав, как наёмные варяги железным клином выдались, сказал:
— А пошлю-тко я против свевов черниговских удальцов.
И поставил в челе полк пеших черниговцев, что привёл ему на подмогу посадник Ростислав. На крылах касогов выставил, а отборной верхоконной дружине велел ждать своего часа.
Полощет ветер голубые княжеские стяги, раскачивает святые хоругви. Русские хоругви над русскими полками.
Запели серебряные трубы, и закованный в железо одноглазый ярл Якун первым повёл своего варяжского «вепря». Взяли их «свинью» в топоры и шестопёры пешие черниговцы, сошлись грудь с грудью. Гикая и визжа, ринулась на сечу касожская конница.
В звоне металла, в треске копии потонули крики и стоны, в смертельных судорогах храпели кони…
Время на ночь перевалило, крупными каплями сорвался грозовой дождь. Перечертила молния небо, осветила искажённые злобой лица…
Люто бьётся русь!
Шлёт тысяцкий Роман гонца к Мстиславу:
— Не подоспело ль дружине за мечи взяться?
Встал Мстислав в стремена, видит, нет никому перевеса, решился:
— Скажи боярину Роману, пора!
«Пора!» — пропели трубы.
— Пора! — откликнулась Мстиславова дружина и ринулась, выдохнув единым голосом: — Тму-та-ра-кааань!
В топоте застоявшихся копыт качнулась земля. Врубились гридни. Не выдержали киевляне свежесильного удара, попятились, побежали…
О том сражении, тайно от князя Ярослава, запишет погодя Кузьма сии слова:
«…А от Листвена, положив полки многие, бежал князь Ярослав, минуя Киев, искать защиты у Новгорода. Ярл же Якун, в бесславии погубив варяжскую дружину и потеряв на поле брани своё златотканое корзно, за море уплыл и там умер, не вынеся позора…»
Ветрено… Ярко зажёгся восход.
Затихло поле. В Листвене-городке отдыхают воины от боя, и только бодрствует князь Мстислав. Кутаясь в корзно, медленно обходит поле, подолгу стоит перед убитыми, вглядывается в мёртвые лица. Вот лежат тмутороканцы, а рядом вечным сном спят Ярославовы гридни. Там, не выпустив из рук сабли, распластались касоги. Как шли клином варяги, так и смерть приняли от черниговского топора…
— Зри, князь, зри, как русич русича изводит, — раздался позади укоризненный голос.
Вздрогнул от неожиданности Мстислав, оглянулся. Узнал неизвестно как появившегося Василька, спросил:
— И ты против стоял?
— Нет, — покачал головой Василько, — не был я тут, и попусту, княже, твоё злобствование.
— Не злобствую я, — вскинул брови Мстислав. — Скорблю, глядючи, к чему доводит наша княжья котора[136].
Вишь, — обвёл он рукой вокруг, — и я в том повинен. — И после долгого молчания сказал: — Велеть, чтоб тела их земле предали по чести.
И пошёл, скорбно потупив голову. Ветер теребил ему волосы, срывал корзно. Чувствуя, что Василько идёт за ним, Мстислав снова заговорил:
— Полонённые гридни сказывают, что Ярослав в Новгород отправился…
Василько ничего не ответил, и Мстислав продолжал:
— Хочу просить тя, чтоб ты, Василько, письмо моё свёз ему. Пускай воротится в Киев, отступится от Чернигова. Довольно раздоров, довольно губить Русскую землю. Неужели не урядимся мы? Ему Киев, мне Чернигов и Тмуторокань, где мой посадник сидит, Ян Усмошвец… Так доставишь ли письмо Ярославу?
— Повезу, князь! Немедля поеду!
…В то же лето, собравшись у Городца, переделили братья Киевскую Русь. Одному земли по правую руку от Днепра, другому по левую да ещё Тмуторокань с Белой Вежей. Сел Ярослав в Киеве, Мстислав в Чернигове…
ЭПИЛОГ
Год 6558-й от сотворения мира, а по летосчислению 1050-й…
Укрытая снегом равнина до боли слепит глаза. Звонко заливается колоколец под дугой коренника, ярятся пристяжные, гнут шеи, хапают на ходу губами снег. Позади саней растянулись верхоконные рынды.
Накинув на ноги медвежью полость, задумчиво сидит князь Ярослав. Подобно быстрому бегу саней, незаметно промчалась жизнь. Не успел оглянуться, ан старость ухватила…
Закрыл князь глаза, забылся в воспоминаниях. Как наяву виделась ему вся жизнь.
Немногим больше десяти лет прокняжил Мстислав в Чернигове. Похоронил сына и жену, а вскорости и сам скончался…
Перед тем ходили братья сообща на ляшского короля Мечислава, сына Болеслава. В тот год от многих панских бесчинств поднялись холопы, и был мятеж в земле Польской.
«…Вставши людье, избиша епископы, и попы и бояры своя».
Ярослав с Мстиславом, повоевав Червень и Перемышль, посадили там воеводой боярина Прова, сына новгородского тысяцкого Гюряты. И наказали ему за смердами догляд вести, дабы они по подобию ляшских холопов боярам обиды не чинили.
…А князь Мстислав умер в лето 6544-е…
Вздохнул Ярослав, помял в кулаке седую бороду. Ясно, будто вчера то случилось, припомнил тот день…
Прискакал из Чернигова гонец с вестью печальной… Плакали колокола в Киеве и Чернигове, в Тмуторокани и по всей Русской земле.
Собрались киевские бояре в княжеской гриднице. Вошёл Ярослав с архиепископом Илларионом, остановился посреди, сказал громко:
— Скорбит моё сердце, бояре. Нет с нами брата моего, князя черниговского и тмутороканского.
— Храбр и честен был муж, — пророкотал Илларион и воздел руки. В единственном глазу, уцелевшем после Святополковых пыток, блеснула слеза.
— Храбр! — откликнулись хором бояре.
Прервав их, снова заговорил Ярослав:
— Не оставил князь Мстислав после себя сыновей, кому стол наследовать. Ино не дадим Северской земле пусту быть…
С того же года взял он, Ярослав, на себя всю Киевскую Русь. Крепко сел на княжение. От Переяславля и до Червеня, от Ладоги и до Тмуторокани знают его руку. Стерегут путь по морю Русскому гридни Яна Усмошвеца; стоят стеной под Угорскими горами полки воеводы Прова; на степных рубежах перекрыли конные дружины дорогу печенегам. Короли и императоры ищут с ним, Ярославом, родства. Любимую дочь Анну отдал замуж за французского короля Генриха; другую дочь, Елизавету, за короля Норвегии Гаральда; сыновья — Всеволод женился на византийской царевне, дочери императора Константина Мономаха; Изяслав — на сестре польского короля Казимира…
