В чтении я теперь сущий гурман. Простая говядина или обыкновенная баранина мне не по вкусу. Я предпочитаю китайские деликатесы из медвежьих когтей и птичьих гнезд и соус, остро приправленный асафетидой или благоухающий чесноком. Вот почему существуют сотни весьма мудрых, ученых, нравственных и написанных с самыми лучшими намерениями книг, которые меня нисколько не привлекают. Так, клянусь жизнью, у меня не хватало мужества одолеть более двух страниц "Размышлений о боге и природе", "Размышлений о провидении" или "Размышлений о милосердии" или каких-нибудь иных размышлений. Я не способен мыслить о мыслях каждый божий день. Не манят меня и опыты, посвященные разнообразнейшим предметам, будь они трижды занимательны, а что касается погребальных или даже благодарственных проповедей, то первые не вызывают у меня слез, а вторые не доставляют радости.
Однако реже всего я заглядываю дальше титульного листа, когда держу в руках книгу изящных стихов. Честно говоря, я читаю книги в надежде почерпнуть в них что-нибудь новое, но те стихи, которые пишут нынче, не говорят читателю ничего. Он находит в книге красивые, искусно зарифмованные слова, гладкие рифмы и решительно никакого содержания. Вереница пышных образов проходит перед его воображением точно смутные видения во сне, но его любознательность, разум и все чувства крепко спят. Jucunda et idonea vitae {Или стремится поэт к наслажденью или же к пользе (лат.). {1}}; того искрометного остроумия, что, увлекая фантазию, наставляет и сердце, здесь нет и в помине. Читатель, который вздумает обратиться к нынешним хваленым сочинениям такого рода, должен отказаться от здравого смысла и довольствоваться длиннейшим" составными эпитетами и созерцать картины потому лишь, что они выписаны с дотошной тщательностью.
Если мы попытаемся разобраться в своих ощущениях, то убедимся, что эти вымученные пустяки доставляют нам мало радости и что наше одобрение более всего походит на заразу, которую мы подхватили у других и которую сами в свой черед распространяем, нежели выражает то, что мы на самом деле чувствуем. Бывают предметы, никчемность которых очевидна, и тем не менее все, будто сговорившись, убеждают друг друга, что предметы эти достойны всяческого одобрения. Такое лицемерие особенно в ходу в литературе, когда вслух осуждают то, чем с восторгом наслаждаются наедине с самим собой, и на людях одобряют то, что дома вызывало лишь отвращение. Дело в том, что, высказывая свои суждения на людях, мы заботимся не о том, чтобы воздать должное автору, а о том, чтобы поразить других своей проницательностью.
Впрочем, пусть подобные сочинения, успевшие стяжать себе славу, пользуются ею на здоровье. Я не собираюсь ее умалять, поскольку никогда не был столь влиятелен, чтобы ей споспешествовать. Боюсь, однако, что в будущем я отважусь прочитать у иных стихотворений лишь названия. К их числу, прежде всего, относятся всевозможные оды по случаю зимы, лета или осени. Словом, все те оды, эподы {2} и монодии {3}, которые будут почитаться слишком классическими и утонченными, чтобы их можно было читать, и совершенно недоступные человеческому разуму. Пасторали тоже очень недурны, если иметь к ним вкус, но по мне, Тирсис - самый несносный малый из всех, с кем мне случалось беседовать, что до Коридона {4}, то его общество меня совсем не влечет. Элегии и послания приятны лишь адресатам; что же до эпических поэм, то стоит мне прочитать первые две страницы, как я уже знаю, что за ними последует.
Однако нынешние трагедии поучительны и полны нравственных уроков, и было бы грешно не одобрить столь благие намерения. Из них я, к примеру, почерпнул следующие великие истины: предугадать грядущее невозможно, злодея ждет неумолимое возмездие, а любовь - сладостное утешение человеческой души. Я уразумел, что не следует противиться воле небес, ибо когда противишься воле небес, то воля небес наталкивается на сопротивление, и усвоил пропасть других мыслей, столь же новых, тонких и поразительных. Посему я не пропущу ни одной новой трагедии на театре, ибо размышления такого рода вполне сносны, когда к ним добавляется барабанный бой, рев труб, гром, молнии и свист рабочих, меняющих декорации.
Прощай!
Письмо XCVIII
[Описание суда в Вестминстер-холле.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Недавно я задумал посетить Бедлам, место, где содержатся сумасшедшие. Я отправился к господину в черном в надежде, что он согласится быть мне проводником, но оказалось, что он собрался в Вестминстерхолл {1}, где англичане вершат суд. Узнав, что приятель мой ведет судебную тяжбу, я несколько удивился, но еще более изумился тому, что разбирательство длится уже несколько лет.
- Как может человек, знающий свет, прибегать к защите закона! воскликнул я. - Мне хорошо известны китайские суды: все они без исключения напоминают крысоловки: попасть туда проще простого, а выбраться очень трудно, да и хитрость требуется такая, какой у крыс обычно не бывает.
- Поверьте, - ответил мой друг, - я, конечно, не прибегнул бы к суду, если бы меня предварительно не уверили в успехе. Положение вещей мне представили в столь заманчивом свете, что я решил, будто стоит мне объявить, что правота на моей стороне, как останется насладиться плодами победы, и вот уже десять лет на каждом заседании я предвкушаю свое торжество, и все приближаюсь и приближаюсь к победе, которая никак не дается мне в руки. Однако теперь, я полагаю, мы так ловко обошли противника, что если не случится непредвиденных осложнений, то сегодня уложим его на обе лопатки.
- Что ж, если дела обстоят таким образом, я непрочь проводить вас в суд, - заметил я, - и разделить радость вашего успеха. Но скажите на милость, - продолжал я, - отчего вы считаете дело, прежде доставившее вам столько разочарований, законченным.
- Мой адвокат уверяет, что Салкилд и Вентрис {2} решительно на моей стороне и что существует не менее пятнадцати прецедентов.
- Понимаю, это, по-видимому, двое из ваших судей, которые уже высказали свое мнение, - прервал я.
- Прошу прощения, - ответил мой приятель, - но Салкилд и Вентрис - это юристы, которые около ста лет назад высказали мнение по делам, сходным с моим. Мой адвокат ссылается на мнения, свидетельствующие в мою пользу, а юрист, нанятый противной стороной, приводит суждения, трактующие вопрос иначе. Как я уже говорил, Салкилд и Вентрис на моей стороне, а Кок и Хейлз {3} на его, и выиграет тот, у кого больше подобных свидетельств.
- Однако какая нужда затягивать судебный процесс и приводить чужие мнения и отчеты! - воскликнул я. - Ведь тот же здравый смысл, который направлял юристов в прежние века, может подсказать вашим судьям верное решение и сейчас. Ведь те в свое время высказывали доводы, руководствуясь только светом разума, а ваши судьи обладают тем же светочем сегодня {4}, и даже, смею сказать, большим, так как в прежние века было много предрассудков, от которых нынешний, к счастью, свободен. Если другие науки отказались от ссылок на авторитеты, так почему необходимо придерживаться их в юриспруденции? Представляю себе, насколько такой метод расследования должен запутывать каждое дело и озадачивать даже человека сведущего; судебный церемониал неизбежно должен усложняться, формальности возрастать, и больше времени уходит на изучение способов ведения тяжбы, чем на доказательство истины {5}.
- Я вижу, вы стоите за быстрое отправление правосудия, - возразил мои друг, - но ведь весь свет согласен, что предмет постигаешь тем лучше, чем больше над ним размышляешь. К тому же англичанин особенно горд тем, что его собственность надежно защищена, а ведь весь свет согласен, что неторопливое отправление правосудия - наилучший способ _защитить собственность_. Для чего у нас так много законников, как не для _защиты нашей собственности_? Для чего у нас так много формальностей, как не для _защиты нашей собственности_. Не менее ста тысяч семей живут в богатстве, роскоши и довольстве только потому, что заняты _защитой нашей собственности_.
- Затруднять правосудие умножением законов или ставить его под удар, полагаясь на наших судей, - вот две скалы, о которые разбивается законодательная мудрость, - заметил я. - В первом случае истец напоминает того императора, который, как рассказывают, задохнулся под пуховиками, предназначенными для того, чтобы его согреть, а во втором - жителей города, впустивших врага в свои стены, дабы доказать миру, что они полагаются только на свою храбрость. Но что это! Как много людей... и все в черном... Каким образом хотя бы половина их находит себе занятие?
- Догадаться не трудно, - ответил мой собеседник, - они живут тем, что следят друг за другом. Судебный пристав, к примеру, следит за должником {6}, стряпчий за приставом, поверенный за стряпчим, адвокат за поверенным, вот им всем и находится занятие.
- Понимаю, - сказал я, - они следят друг за другом, но платит за все несчастный клиент. Мне на ум приходит китайская басня {7}, носящая название "Пять зверей за обедом".
