чем переложить все свои обязанности на дурно пахнущего вожака: остается только внимательно приглядывать за тем, куда он в этот раз ведет стадо – пока речь идет лишь об альпийских лугах со свежей травкой, можно не тревожиться, но когда вдали появится странное приземистое здание, от которого исходит слабый, но недвусмысленный железистый запах, – тут уж надо будет покуситься на авторитеты.
Шленский настолько уверенно чувствовал себя в развалинах монастыря, что я даже подумала, не подсматривал ли он за нами ночью или не бродил ли тут раньше, но, кажется, все-таки нет: сперва мы оглядели полуразвалившуюся церковь (вся она была изнутри облеплена уже покинутыми птичьими гнездами), потом колокольню. Наверх не полезли: лестница была разрушена, а приставной нигде не было видно. Потом его взгляд упал на часовню, к которой я пыталась мысленно его направить все это время. Обнаружив лаз, уводящий под землю, он извлек из кармана коробку спичек и, спустившись, докуда хватало дневного света, зажег первую из них. Ружье так и висело у него на плече.
– Ого, да тут целый коридор, – воскликнул он, быстро спускаясь по ступенькам. – Подождите меня, не ходите.
Зажигая спичку за спичкой, он удалился довольно далеко – так, что нам видны были только дальние тени, то появлявшиеся, то опадавшие. Похоже, я его недооценивала: я ожидала, что, завидев первый же скелет, он выскочит с воплем, но просчиталась – он вернулся минут через пять, совершенно хладнокровно сообщив, что место это служило монахам кладбищем, что там полно, как он выразился, мертвяков, но никаких следов доктора нет.
– А давайте спросим лисенка, – предложил вдруг Рундальцов. Во все время наших блужданий по развалинам лис следовал за нами, как собачонка, периодически легонько подвывая. Сейчас он сидел поодаль и смотрел на нас, слегка наклонив голову, как бы пытаясь разобрать, о чем идет речь. Лев Львович, мягко ступая, подошел к нему и присел рядом на корточки. «Ну, показывай, где хозяин». Лис посмотрел ему в лицо и чихнул. «Веди нас к хозяину». Шленский поинтересовался, долго ли еще Лев Львович собирается изображать из себя укротителя диких зверей. Тот встал, шумно хрустнув коленями, но лис как будто сообразил, что от него требуется, и потрусил обратно к домам. Тем временем там установилась атмосфера как в первом акте итальянской оперы: на нашем крыльце в картинной позе стояла успевшая переодеться Мамарина; из двери докторовой избы выглядывала Клавдия. Выяснилось, что Маша продолжает лежать без чувств, но Клавдия от нее не отходит и вообще бдит; я хотела было спросить, может ли она, если что, принять роды, но посовестилась. Доктор не появлялся.
Между тем лис, не обратив на них никакого внимания, пробежал еще десяток метров, сел и вновь заскулил. «К реке зовет», – проговорил как бы про себя отец Максим, но я его услышала – и, кажется, не только я. Не сговариваясь, мы пошли в сторону обрыва. Добежав до его края, лис, не останавливаясь, стал вприпрыжку спускаться по тропе; мы шли за ним. Лодка с шестом и веслами стояла на месте. Лис сел рядом с нею и завыл в полный голос. Мы собрались рядом.
– Кажется, придется плыть. Кто может управлять лодкой? – поинтересовался Шленский. Рундальцов, как на уроке, поднял руку.
– Хорошо. Лодка у нас четырехместная, так что все поместимся. Проклятье, как заставить его замолчать? – проговорил Шленский, с ненавистью глядя на лиса, который продолжал завывать. Шленский топнул ногой; лис отбежал на несколько шагов и опять завыл. Шленский стал снимать с плеча ружье.
– Стоп-стоп-стоп, – проговорил Рундальцов, становясь между ним и животным, – вот этого я вам точно не позволю. Не говоря уже о том, что нам скажет доктор, если мы все-таки его отыщем. И, кстати, – вы, кажется, настроены пессимистически: куда же мы посадим Петра Генриховича, когда его найдем?
Шленский явно смутился. Мы, конечно, могли изображать надежду на то, что Веласкес найдется целым и невредимым, но уже с момента, как мы спустились к реке, явственно, как призрак на пиру, между нами вставала убежденность, что живым его не отыскать.
– А вы думаете… – начал Шленский, но не договорил.
– Ну, например, пошел на рыбалку вдоль берега, – проговорил Рундальцов с ненатуральной бодростью. – Но в любом случае место для него нужно оставить. Может быть, вы, Серафима Ильинична?..
– Смотрите, манекен, – воскликнул вдруг отец Максим, показывая куда-то влево, где вокруг зарослей рогоза на волнующейся воде гуляли красноватые отблески яркого утреннего солнца. Действительно, среди выхваченных светом, как на японской гравюре, стволов виднелся силуэт лежащей в воде человеческой фигуры. Вода была покрыта цветными бликами от солнца, травы, отражающихся облаков. Отец Максим перекрестился.
– Так. Ну, попробуем… – не договорил Шленский, забираясь в лодку.
– Подождите, надо сперва ее спустить, – мертвым голосом сказал Лев Львович, не отрывая взгляда от куп травы, где темнело чужое, страшное. Облако на несколько секунд прикрыло солнце, так что темный абрис стало видно совершенно отчетливо; только в глазах еще плясали красные и зеленые пятачки, оставшиеся от солнечного ожога. С воды сразу потянуло прохладой с легким запахом болота, рыбы, тления. Шленский послушно вылез, и они вдвоем, тяжело упираясь мысками в волглый грунт, стащили лодку в воду.
– Нам нужен третий. Батюшка? – вопросительно проговорил Лев Львович.
– Да я плавать-то не умею, – не вполне к месту потерянно отвечал отец Максим. Странно, что его уютная округлость, казавшаяся мне совершенно непроницаемой для внешнего воздействия, таяла прямо на глазах. Я была уверена, что он, по роду деятельности привычный в равной степени к тайнам смерти и рождения, должен быть плотно защищен от эмоций – как хирург вряд ли станет проливать слезы над каждым пациентом. Но вероятно, мертвое тело, покоящееся в гробу под бумажной иконкой, и оно же, но плашмя лежащее в воде, а может быть и прибрежном иле, должны были производить совсем разное впечатление. Я машинально прислушалась к своим чувствам: мне было слегка тревожно за Стейси, от которой я уже отлучилась чуть ли не на час, но у меня были все основания надеяться, что Мамарина вдвоем с кормилицей сумеют за ней присмотреть. Священника тем временем била мелкая дрожь: похоже было, что он совсем сник. Лис молча сидел рядом с ним.
– Серафима Ильинична, вы? – позвал меня Рундальцов. Шленский уже вскарабкался в лодку и устраивался на корме, примащивая ружье между колен, как будто собирался на утиную охоту. Лев Львович помог мне залезть: рука у него была необыкновенно горячая, словно он был в жару. Впрыгнув последним, он ногой оттолкнулся от берега; лодку тут же подхватило и понесло течением. Ловко
