очень близкое к этой утопической картине произошло ведь и с нашим недоношенным парламентом. Он начал свою жизнь яростной атакой на центральную власть. Кое-как он был разогнан. Он тормозил вооружение страны. И в самый переломный момент войны центральной властью стал сам. Разрешил въезд в Россию половецкой пятой колонне, предложил половцам и печенегам мир без аннексий и контрибуций, развалил армию и страну и спасся под крылышко очередной демократии, откуда предпринял свой очередной поход на государственное бытие России.
Следовательно: парламентские способы обсуждения вопросов жизни и смерти страны и нации – для России были технически невозможны – как во время Владимира Святого, так и во время Николая Александровича. И с другой стороны, когда дело шло о вопросах канализации во всем ее разнообразии, то киевская, московская и отчасти даже и петербургская Россия действовали чисто парламентарными способами: можно поговорить, время есть… Ниже я привожу трогательное повествование проф. Кизеветтера о том, как именно московский «Союз Городов» обсуждал петровский проект нового городового положения: совершенно парламентарные методы.
Повествование проф. Кизеветтера я называю трогательным потому, что оно появилось только в эмиграции – только после того, как замешанная, заквашенная и испеченная нашей профессурой революция оказалась совершенно несъедобной. Пока дело шло о ее выпечке – профессора о прошлом нашей страны нам не сказали ничего толкового.
Таким образом, организационные принципы русской государственности – от Олега до Николая Второго – вопрос о жизни и смерти предоставляли компетенции самодержавия. И вопросы канализации – компетенции самоуправления.
Эта система продолжалась одиннадцать веков. В сущности, те же одиннадцать веков продержалась и система обороны: дальневосточная армия Блюхера только повторила основные принципы позднего казачества и ранних «валов» и «засек». Дальневосточная армия считалась лучшей из советских армий. Во Вторую мировую войну нечто вроде этого попытались организовать немцы с их «вербауэрами» – вооруженным крестьянством, которое должно было «на востоке» сыграть роль германского казачества. Ничего не вышло.
Киевская Русь интересна не как театр военных и политических действий между Ростиславовичами и Мстиславовичами, хотя были и эти действия. Она интересна как эмбрион русской государственности. В этом эмбрионе оказались заложенными все те принципы, на которых эта государственность стояла и будет стоять: уживчивость, организованность, упорство, боеспособность и умение подчинять личные интересы интересам целого. Илья Эренбург в 1941 году почти буквально повторил летописные афоризмы Святополка о «чести русского имени». Вячеслав Молотов в 1939 году повторил политические требования Олега. Русская общественность при Владимире Мономахе так же протестовала против попыток пересадить к нам из Византии смертную казнь, как она протестовала при Ленине – Сталине. Православие было принято Русью прочно и окончательно: без религиозных войн, без инквизиции, почти без ересей и почти без всяких попыток заменить ее чем-либо иным.
Русский империализм
Я, конечно, русский империалист. Как и почти все остальные русские люди. Когда я в первый раз публично признался в этой национальной слабости, сконфузился даже кое-кто из читателей тогдашнего «Голоса России»: ах, как же так, ах, нельзя же так, ах, на нас обидятся все остальные… Люди, вероятно, предполагали, что величайшую империю мира можно было построить без, так сказать, «империалистических» черт характера и что существование этой империи можно как-то скрыть от взоров завистливых иностранцев. Кроме того, русская интеллигенция была настроена против русского империализма, но не против всех остальных.
В гимназиях и университетах мы изучали историю Римской Империи. На образцах Сцевол, Сципионов, Цицеронов и Цезарей воспитывались целые поколения современного культурного человечества. Мы привыкли думать, что римская империя была великим братом, – и эта мысль была правильной мыслью. Потом – более или менее на наших глазах – стала строиться Британская Империя, и мы, при всяких там подозрениях по адресу «коварного Альбиона», относились весьма почтительно, чтобы не сказать сочувственно, к государственной мудрости британцев. Мы, к сожалению, «своей собственной рукой» помогли построить Германскую Империю, и нам, во всех наших гимназиях и университетах, тыкали в нос: Гегелей, Клаузевицей, Круппов – германскую философию, германскую стратегию и, паче всего, германскую организацию. В начале прошлого века очень много русских образованных людей искренне сочувствовали и наполеоновской империи, – вспомните хотя бы Пьера Безухова. Да и князь Андрей Волконский ничего, собственно, против Наполеона не имел.
Наполеоновская Империя рухнула. Германская Империя рухнула. Сейчас гибнет Британская Империя. Российская – даже при Сталине – не проявляет никаких признаков распада. Мы начисто забыли тот факт, что из всех нынешних государственных образований Европы русская государственность является самой старшей, что Российская Империя уже просуществовала одиннадцать веков: от «Империи рюриковичей», «созданной» Олегом, – до Империи гегелевичей, управляемой Сталиным. Британская Империя продержалась лет триста, примерно от Кромвеля до, примерно, Эттли; римская – лет пятьсот, германская лет пятьдесят и французская республика от времени до времени и сейчас называет себя империей.
Русская интеллигенция, верная своим антирусским настроениям, относилась в общем весьма сочувственно ко всяким империям – кроме нашей собственной. Я отношусь также сочувственно ко всяким империям, но в особенности к нашей собственной. Редьярд Киплинг писал: «трагичен для мира будет тот день, когда Британская Империя перестанет расширяться» – теперь она распадается. Мы переживаем сейчас тот истинно трагический момент мировой истории, когда Российская Империя морально отсутствует: при ее наличии сегодняшний мировой кабак был бы совершенно невозможен. Но и распад Британской Империи есть тоже трагедия, и злорадствовать тут нечего.
Наполеон Третий пустил крылатый предвыборный лозунг: «Империя – это мир» – и вел войны с Австрией, с Россией и с Германией. Словом, поступил с предвыборным лозунгом так, как вообще с ним принято поступать после выборов. Но «империя» – это действительно «мир», настоящая империя. Ибо империя есть сообщество народов, уживающихся вместе. Это есть школа воспитания человеческих чувств, так слабо представленных в человеческой истории. Это есть общность. Это есть отсутствие границ, таможен, перегородок, провинциализма, феодальных войн и феодальной психологии. Римская Империя была благом, Британская Империя тоже – и благом была Русская Империя, она заменила и на Кавказе, и в Средней Азии, и в десятках других мест бесконечную и бессмысленную войну всех против всех таким государственным порядком, какого и сейчас нигде в мире больше нет. И, если в дружинах первых киевских князей были и тюрки, и берендеи, то у престола русских императоров были и поляки, и немцы, и армяне, и татары. И не один народ в России не третировался так, как в САСШ третируются негры или в Южной Африке – индусы, и ни одна окраина России не подвергалась такому обращению, какому подвергалась Ирландия. Сейчас обо всем этом не принято говорить.
