Мы остановились, и носилки опустили на землю. Мои провожатые разошлись. Только двое из них — старый великан с медвежьей челюстью и молодой воин в волчьей шкуре — остались около меня. Они обменялись несколькими непонятными словами. Но тут легкими тихими шагами со всех сторон стали подходить другие охотники.
Молча и нахмурившись осматривали они меня. Слышалось ворчание, в котором чаще всего раздавалось слово «могак». Но охотники недолго занимались мной. Скоро они равнодушно разошлись.
Но вот опять кто-то приближается ко мне. Идет быстро, неслышными шагами. Это молодая женщина.
Она грациозна и стройна. Ее бронзовое тело, закутанное в черный мех, гибко, как тело хищного зверя. Надетое на шею ожерелье из конских зубов и обломков нефрита, нанизанных на оленью жилу, позвякивает при каждом ее движении. Ее левое плечо татуировано рядом черных точек. Длинные иссиня-черные волосы в диком беспорядке спадают на низкий лоб и на молодую бронзовую грудь.
Чисто женским движением отбрасывает она с горящих глаз пряди жестких кудрей. Я вижу лицо, которое, к моему удивлению, улыбается. До сих пор я не видел улыбки у жителей этой страны; не видел я ее и после ни у кого, кроме детей.
Скулы у девушки выступают не так сильно; раковины ушей прилегают к голове и нежны; волосы на лице подобны легкому золотистому румянцу; зубы иссиня-белые. Я хорошо вижу их, так как девушка смеется.
Тепло этой неожиданной улыбки согрело меня.
Я тоже улыбнулся и невольно посмотрел на своих сторожей. Но те не обращали на нас внимания. Один из них испытывал пальцем острие стрелы, другой уселся на камень и, казалось, дремал.
Девушка склонилась надо мною. Поток непонятных звуков полился из ее широкого улыбающегося рта.
Речь странная, как я уже говорил, произносимая как будто с напряжением. Когда я прислушался, мне показалось, что в ней слышится подражание звукам природы: шуму и стону ветра, голосам зверей, журчанию воды, треску огня.
«Mo-гак! Мо-гак!» — повторяло дикое создание.
И тут же я вспомнил слово, — слово, которое знакомым звуком ударило по слуху, — «Каманак!» — загадочное название в письме Алексея Платоновича.
В голове моей закружились сотни странных мыслей. Я был на пороге разгадки тайны. Я поднялся на локоть и сказал, стараясь подражать странному акценту ее речи:
«Р-тору! Р-тору!»
Она развела руками от удивления и громко засмеялась, почти без устали повторяя: «Р-тору! Р-тору!..»
При этом она начала ходить кругом, и подражая тяжелой ходьбе и показывая с таким искусством качающийся и свертывающийся хобот, что я вскрикнул от удивления.
«Но ведь это мамонт! Это мамонт!» — И опустился на свои носилки. Мое болезненное движение обратило внимание смеющейся девушки на то, что я ранен.
Она снова наклонилась надо мною и моментально угадала ранение колена. Нахмурившись, она на некоторое время погрузилась в размышления.
Мне было любопытно, что она придумает. Но она тотчас же вернулась к прежнему беззаботно веселому состоянию. Показывая на себя, она повторила несколько раз: «Каму! Каму!», пока я не понял, что этим именем она называет себя.
Тогда я, оглядываясь кругом, как бы ища какой-то предмет, с ударением выговорил мистическое слово, которое явилось нам в наших снах:
«Каманак».
Каму поняла. Она развела свои бронзовые руки, описала ими круг, показала в туман во всех направлениях, а потом очень торжественным движением коснулась земли.
И я понял, что первобытное племя диких охотников так называет свою заколдованную страну.
XXIII
Хотя люди этой страны находятся на очень низкой ступени человеческой культуры, тем не менее, речь их, кроме какого-то особенного напряжения при произношении, при своей примитивности, далека от криков животных. Несмотря на некоторые признаки неандертальской расы, жители Каманака стоят в своем развитии выше.
Каму охотно продолжала бы объяснения, если бы высокий троглодит, одетый в черный мех, какой я несколько раз уже видел здесь, не помешал нам.
Троглодит этот имел такое волосатое лицо, что только два раскаленных угля его глаз светились на нем. Он молча дал знак; носилки поднялись, и мы вошли в пещеру. Каму шла около меня.
Ручей вытекал из пещеры, оставляя лишь узкую полозку для прохода. Когда мы вошли, нас охватил тусклый полумрак. Здесь было тихо, безветренно. Пещера тянулась вглубь, выбитая водой в черном миоценовом песчанике.
Процессия двигалась по мягкому красному песку. Свет огня делал стены кроваво-красными. Под сводами пещеры клубились облака дыма. Свод этот постепенно повышался. Коридор привел нас в просторный зал с высоким потолком. Источник пропадал где-то в стороне, в глубокой и узкой расщелине между камнями.
Вокруг костров сидели группы нагих фигур. Люди жарили мясо, испускавшее острый запах. Другие выскабливали кожу каменными скребками. Женщины, и старые и молодые, носили топливо; старые имели ужасный вид. Их поседевшая шерсть, лохматые волосы, отвислые груди и звериные, обезображенные возрастом лица, — все это придавало им вид призраков. Голые ребятишки с криком бегали друг за другом и дрались.
Я молча осматривал стоянку троглодитов, когда мои носильщики проходили мимо многочисленных углублений, небольших боковых пещер, где на сухой траве, мху или шкурах, скрючившись, спали едва различимые в полумраке человекоподобные существа.
Дети, как только увидели нас, перестали драться и с громким криком бросились к нам. Они стали скакать вокруг нас, как грязные чертенята, смело ощупывая меня и храбро размахивая передо мною небольшими молотками и копьями, которые сделали для них старики.
Каму никак не могла отогнать этих назойливых зверенышей. Шутя она трепала их за волосы так, что они издавали пронзительные крики, или угощала их такими хорошими шлепками, что спина у них гудела.
Так миновали мы все обширное пространство пещеры, пока не подошли к отверстию нового коридора, ведущего в недра скалы.
На пороге этого коридора дети, охваченные каким-то страхом, совершенно покинули нас. Через несколько шагов остановилась сзади и Каму.
Мрак поглотил нас, но теперь мы направлялись к огненной точке, появившейся в глубине скалы. Песок тихо хрустел под ногами носильщиков. Потом я увидел небольшой огонек и неясную фигуру, сидевшую около него.
Носилки были положены около самого костра. Оба носильщика молча и с непонятной поспешностью отошли в сторону.
Я пытался взглядом преодолеть царивший полумрак. Так длилось две-три секунды, и потом я увидел какой-то ужасный призрак. Он сидел здесь, наклонившись, неподвижно, как каменная статуя.
Это был старый-престарый дед, побелевший от старости; сильно всклокоченные волосы и борода не позволяли рассмотреть звериные черты его лица. Его обнаженное тело было подобно скелету, обтянутому пергаментной кожей; весь он был сморщенный, маленький.
Среди путаницы волос, спадавших на лоб, светился один страшный глаз, который неподвижно уставился на меня. В широком пространстве вокруг костра были разложены всевозможные странные вещи: блестящие друзы лилового аметиста, прозрачные, как вода, кристаллы, странного вида раковины, коренные зубы мамонта, окаменелые аммониты, рога, — одним словом, вещи, способные привлечь к себе любопытство ребенка или дикаря.
В эту минуту мое внимание обратил на себя один неожиданный предмет. То было металлическое кольцо около семидесяти сантиметров в диаметре. Я с удивлением рассматривал его. Очевидно, оно не было частью наших вещей. Может быть, это была одна из частей машины Алексея Платоновича?
Но разрешить эту задачу нечего было и думать, так как устремленный на меня страшный глаз все время вызывал во мне чувство невольной жути.
Меня притащили сюда, как на выставку, к этой живой мумии, и я должен был волей-неволей терпеть это.
Этот ужасный глаз смущал меня. Когда же я представил себе, что это старое страшилище сидит, вероятно, долгие годы, в глубине этой песчаниковой скалы, в тяжелом молчании и густом мраке, который старается задушить голубоватое пламя и раскаленные уголья костра, — я начал чувствовать себя неуютно. Какие примитивные мысли зреют в этой старой голове, пока там, на воле, светит солнце, ревут стада животных, бушует буря, кипит жизнь?
Это существо, очевидно, пережило уже несколько поколений. У этих людей еще нет колдунов, — ступень почитания людей им еще не знакома. Они чувствуют перед стариком только какой-то суеверный страх. И хотя они не признают — как я после узнал — никаких начальников, все же, предоставляют Одноглазому решать особенно запутанные дела.
И я лежал тут, с любопытством ожидая, какую судьбу уготовит мне одноглазый.
