Мы узнали, что она дочь старого, сильного, отвратительного, как обезьяна, черного охотника, семейство которого было очень многочисленно. Само собою разумеется, что этому старику не было и дела до дочери, раз у него достаточно полуиспеченного кровавого мяса, которое он умел отделять от костей с необыкновенным искусством. Но его умение обращаться со всяким оружием и его отвага в борьбе с дикими животными были общеизвестны.
Много мужчин из соседних орд шаталось по лесам, чтобы подстеречь Каму. Но хитрая и смелая девушка до сих пор избегала подобных ловушек.
Видя других женщин, отвратительных и забитых, женщин, вечно жующих кожу, — особая процедура для придания ей мягкости, — Фелисьен Боанэ часто жалел Каму, так как ее ждала та же судьба.
Только она одна, дитя природы, проявляла бескорыстную симпатию к загадочным белым чужеземцам. Остальные гак-ю-маки были или равнодушны, или же боялись и ненавидели нас.
Троглодиты снабжали нас пищей в виде сырого мяса, но тем дело до сих пор и ограничивалось. В более тесные отношения с нами они не входили.
Однажды утром мы встретили Каму с корзиной, в которой она тащила целую груду хорошо сваренной форели.
Это удивило нас в высшей степени. Так троглодиты умеют варить пищу! Но в чем? Их культура, как мы видели, не достигла ступени знакомства с гончарным искусством.
Скоро загадка разъяснилась. Каму жестом позвала нас следовать за нею.
На этот раз мы оставили Катмаяк, удаляясь от него на северо-восток. Здесь гладкими волнами, закругленными гребнями и верхушками заканчивался выступ возвышенности, и здесь же кончалась самая крайняя полоса сплошного леса.
Мы шли быстро, и через полчаса увидели пары, поднимавшиеся над верхушками елей и пихт, громадными белыми клубами. Через несколько минут мы услышали свист и шум. Мы были у цели.
Под седыми, низко плывущими облаками, в рамке темных щетинистых холмов мы увидели загадочный феномен этой удивительной страны.
На круглой площадке поднимался розовый конус, фундаментом которого служил один из холмов.
Один над другим террасами расположились тут великолепные резервуары с прозрачной водой, — резервуары, окрашенные неописуемо нежным оттенком розовой краски, словно приготовленной из лепестков только что распустившихся весенних цветов. Через края резервуаров ниспадали каскады воды, и когда на них падал луч солнца, розовыми искрами блестел весь конус.
Выше этих бассейнов находился круглый кратер гейзера. Через каждые двадцать восемь минут громадный столб кипящей воды вырывался из верхушки конуса на высоту до пятнадцати метров. Шипя и свистя, одевался он сверху облаками горячего пара, которые уносились ветром, как дым.
С шумом и треском обрушивалась вниз изверженная масса воды, с клокотаньем падала из одного резервуара в другой, постепенно охлаждаясь.
Вокруг главного гейзера было рассеяно с полдюжины маленьких гейзеров, отверстия которых образовали розовое кольцо. Я заметил, что два из них выбрасывали кипящую воду одновременно с главным гейзером, остальные четыре действовали в последующие паузы и выбрасывали только пары. Это были просто предохранительные клапаны, которые не позволяли всему нежному строению взлететь на воздух, как перегретому паровому котлу.
Земля во многих местах была горячей и, казалось, дрожала. Где-то внизу, в недрах земли, тяжело шевелились вулканические силы.
Изверженная вода стекала коротким потоком в соседнее озеро. Эти розовые террасы пользуются у троглодитов суеверным почитанием, и я не удивляюсь этому.
Выбеленные черепа медведей, насаженные на шесты, рога оленей, воткнутые в песок, мамонтовые клыки окружали фантастической рамкой эту дымящуюся кадильницу, приготовленную самой природой. Контраст, который получался от этого нежно-розового камня на темном фоне дикого ельника, производил неизгладимое впечатление.
Удивление, смешанное со страхом, которое испытывают гак-ю-маки при взгляде на дымящиеся и кипящие розовые террасы, не препятствует им, однако, в двадцати шагах ниже гейзера спокойно варить форелей и окуней в водоемах кипящей воды.
XXVIII
Гак-ю-маки верят, что лед, окружающий их землю, простирается во все стороны на бесконечное пространство. Для них других земель и людей не существует.
Ни одного обрывка устных преданий не сохранилось у них от прошлых тысячелетий, когда люди в ледниковый период были изгнаны наступающими льдами с равнин Европы, Сибири и Северной Америки в Гренландию и отделены потом от них непроходимой ледяной пустыней.
Природа заперла здесь часть первобытного человечества. Это была ловушка, которая захлопнулась в подходящий момент. И в этой ловушке жили обломки старого человечества жизнью зверей, в постоянной борьбе с суровыми стихиями. Тип их не изменился нисколько, культура ничуть не продвинулась вперед. Это случилось потому, что теми же самыми оставались природные условия. А между тем там, извне, далеко за туманами, льдами и снегами, человечество не стояло на месте. Разум совершенствовался, мозг интенсивно работал и развивался.
И если троглодиты не имели даже понятия о людях двадцатого века, словно они жили на другой планете, то и современный человек также не знал о своих словно заживо погребенных предках, о древней расе, которая медленно оканчивает свое существование, и ускорению гибели которой, против своей воли, содействовали мы, пришельцы.
Нет сомнения, что число троглодитов убывает. Орды постепенно уменьшаются с течением столетий.
Несмотря на то, что сотни заразных болезней, тиранящих цивилизованное человечество, не решились перейти за северный полярный круг и материковые льды, кажется, что племя гак-ю-маков близится к неизбежному вымиранию.
Их судьба свершится просто. Они исчезнут, как исчезли когда-то орды, жившие на Мораве или Дордоньи, исчезнут, запоздав на несколько тысячелетий, что слишком незначительно в течении времен.
Итак, кругом Каманака — катомакунак — ледник. И этот-то «катомакунак» мешает белым «мо-гакам», чужеземцам, уйти туда, откуда они пришли. А с каким удовольствием они выбрались бы отсюда! Да, мо-гаки, хотя и одаренные такой чудесной силой, напрасно стараются придумать, как побороть эту преграду.
Теперь они свободны, и все же в тюрьме, где их держат на этот раз не гак-ю-маки, а заколдованный Каманак.
— Что ж, — сказал я, когда мы разговаривали об этом, — не будет ли лучше попросить помощи? Попытаемся дать о себе весть внешнему миру и вызвать спасательную экспедицию! К сожалению, у нас нет таких приспособлений, как беспроволочный телеграф.
— Ну, поймаем ворона, — вмешался с иронией Фелисьен.
— Конечно, так и сделаем, — сказал с укором Снеедорф.
— Хорошо, хорошо. Но лишь по чистой случайности попадет наша записка в надлежащие руки. Если же бросить бутылку в озеро, она разобьется или будет выброшена на пустом берегу. Найдут ее эскимосы, которые годами не видят белых людей. А ворон? Задушит его снежный сокол, вашего ворона, и я думаю, что несколько лет может пройти, прежде чем явится ваша спасательная экспедиция!
— Несколько лет! — сказала, вздохнув, Надежда.
— К этому времени мы превратимся в настоящих троглодитов. Мы будем есть сырые желудки животных вместе с их содержимым. Брр! — съязвил Фелисьен.
— Годы, много лет! — повторила девушка.
Тон ее голоса подействовал на безжалостного Фелисьена.
— Есть еще одно средство! Мы до сих пор не видели от него даже щепки. Я сомневаюсь, чтобы троглодиты не нашли обломков, если только…
— Что «если только»?
— Если сам аппарат не улетел, друзья, — добавил с грустью Фелисьен.
Как видно, Фелисьен Боанэ все еще не отказался от воздушного путешествия. Он мечтал о нем. Носился с ним и постоянно расспрашивал Каму, свою доверенную.
Но в результате подтвердилось лишь то, что мы давно предполагали: кучка гак-ю-маков в один прекрасный день нашла воздухоплавателя на берегу озера. Он не защищался и не обнаруживал ни малейшего страха. Инстинктом диких они поняли, что этот белый чужеземец помешан. Они поместили его в теплой пещере и кормили целую зиму.
По всей вероятности, бывший профессор физики оставил аппарат и, будучи поражен болезнью, забыл обо всем. Всякое воспоминание о прежней жизни улетучилось из его памяти. Но мы надеялись, что в то время у него еще бывали кое-какие проблески сознания.
Во время таких просветлений он и производил свои географические измерения; в это же время послал он и свои отрывочные, сбивчивые известия.
Но можем ли мы рассчитывать на подобные моменты просветления, чтобы использовать их? Я сильно сомневался в этом. Болезнь явно прогрессировала.
