Дракон поднял руку.
— Довольно, — сказал он. — Наш командир взял на себя ответственность.
С этими словами он сунул руки в карманы.
Там у него оружие, подумала Анника.
— Сегодня очень холодно, — сказал он. — Поэтому я буду краток.
На середину комнаты вышел алкоголик Юнгве.
— Дьявольский холод, — сказал он, — но неужели ни у кого не найдется немного выпивки?
Ханс Блумберг расстегнул верхние пуговицы куртки и достал из внутреннего кармана непочатую бутылку «Абсолюта». Глаза Юнгве вспыхнули, губы дрогнули от восторга. Он взял бутылку с такой нежностью, словно это был ребенок.
— Думаю, нам есть что отметить, — сказал Ханс и ободряюще кивнул Юнгве.
Глаза Юнгве слезились, когда он срывал с горлышка пробку. Анника смотрела в пол и шевелила пальцами ног, чтобы они окончательно не закоченели.
Что они с ней сделают?
Здесь все не как в туннеле, не как в туннеле.
Карина Бьёрнлунд снова опустила сумку на пол.
— Я совершенно не понимаю, зачем мы здесь, — сказала она.
— Власть сделала тебя нетерпеливой, — сказал Ёран Нильссон и посмотрел на министра драконьими глазами, подождал, когда станет центром всеобщего внимания. Потом он поднял голову и посмотрел в потолок. — Я очень признателен за то, что часть из вас откликнулась на мой зов, — сказал он. — Прошло много лет с тех пор, как я последний раз собирал вас на этом месте, и я понимаю, что это возбуждает в вас противоречивые чувства. Но вам нечего опасаться.
Он посмотрел в глаза министру культуры:
— Я здесь не для того, чтобы причинить вам зло. Я здесь для того, чтобы поблагодарить вас. Вы стали моей последней семьей, и я говорю это без всяких сантиментов.
— В таком случае зачем ты убил Маргит? — спросила Карина Бьёрнлунд севшим от страха голосом.
Ёран Нильссон покачал головой, головой Желтого Дракона, своей властной, божественной, дурно пахнущей головой.
— Ты не слушаешь, — сказал он, — ты только говоришь. Прежде ты не была такой. Власть действительно изменила тебя.
Вперед выступил Ханс Блумберг. Видимо, он устал от праздных разговоров.
— Скажи, что я должен делать, — обратился он к своему вождю. — Я готов к вооруженной борьбе.
Ёран Нильссон печально посмотрел на него.
— Пантера, — сказал он, — не будет никакой вооруженной борьбы. Я приехал домой, чтобы умереть.
Архивариус широко раскрыл глаза. Лицо его печально сморщилось.
— Но ты же здесь, — сказал он. — Ты снова здесь, наш вождь, которого мы ждали все эти годы. Революция близка.
— Революция умерла, — жестко отрезал Дракон. — Капиталистическое общество, использующее людей как скот, победило, а вместе с ним победила и фальшивая идеология: демократия, свобода слова, равенство перед законом, равные права женщин.
Ханс Блумберг благоговейно слушал, Карина Бьёрнлунд все больше и больше съеживалась после каждого слова Нильссона, алкоголик упивался приобретенным счастьем емкостью ноль семьдесят пять литра.
— Рабочий класс превратился в стадо оболваненных потребителей с промытыми мозгами. У этих людей нет больше воли к восстанию. Дутые авторитеты ведут народ на бойню, но никто даже не протестует.
Он в упор взглянул на Карину Бьёрнлунд.
— Власть потребляет и расходует людей сегодня, как и всегда, — сказал он звучным твердым голосом. — Власть выжимает нас, как половую тряпку, и выбрасывает прочь. Такое происходит во все времена, но сегодня народ выбирает себе правительство, которое позволяет покупателям труда эксплуатировать нас всех вместе и поодиночке. Я принял, что это так, и стал бороться своими средствами. Революция?
Он грустно покачал головой.
— Никогда уже не будет никакой революции. Люди продали ее за кока-колу и кабельное телевидение.
Ханс Блумберг смотрел на него глазами, в которых застыло отчаяние и смятение.
— Но, — сказал он, — это неправда. Ты вернулся, и я ждал этого. Я трудился все эти годы, как ты говорил нам, и я готов. Еще не поздно.
Ёран Нильссон поднял руку.
— Мне осталось не очень долго жить, — сказал он. — Я принял свой жребий, как в личном, так и в общественном отношении, и это касается всех нас. По сути, нет никакой разницы между мной и фальшивой буржуазностью. Я буду жить в моих детях. И в возмещение утраты передам им свое наследие.
Он пошатнулся и схватился за живот.
— Никто больше не сможет вас эксплуатировать, — сказал он. — Годы бега на месте закончились.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Карина Бьёрнлунд, у которой, кажется, прошел страх.
— Он будет раздавать нам подарки, — язвительно, не скрывая недоверия, произнес Ханс Блумберг. — Мы попали на раздачу рождественских подарков. Или еще и на торжественные похороны? Революция умерла, разве вы не слышали?
— Помолчи, Хассе, — сказала Карина Бьёрнлунд и взяла его за руку. — Мао тоже умер, и с тех пор Китай стал капиталистическим.
— И ты тоже так думаешь? — спросил Ханс. — Ведь ты тоже была революционеркой.
— Но боже ты мой, — сказала она, — ведь мы тогда были почти детьми. Все верили в революцию. Такое было время, но оно давно миновало.
— Но не для меня! — крикнул Ханс, и Ёран Нильссон, покачнувшись, шагнул к нему от стены.
— Пантера, — сказал он, — ты неверно понимаешь происходящее.
— Нет! — неистово закричал архивариус, и его глаза покраснели и увлажнились. — Вы не можете, не имеете права этого от меня требовать. Революция — это единственное, что есть истина.
— Уймись, — сказала Карина Бьёрнлунд и дернула архивариуса за руку.
Он резким движением высвободил руку. В следующее мгновение он взмахнул кулаком и ударил министра культуры в лицо.
Кто-то закричал — может быть, министр, может быть, алкоголик, а может быть, и сама Анника. В следующий миг архивариус повернулся к Ёрану Нильссону и с силой толкнул его к стене с портретом Мао. Желтый Дракон упал на бетонный пол. Раздался треск ломающейся кости и шипящий звук выдавленного из легких воздуха.
— Вы — проклятые предатели!
Голос Блумберга сорвался. Архивариус собрался с силами, бросился к двери, рывком распахнул ее, выбежал наружу и изо всех сил захлопнул ее.
Язычок пламени дрогнул, но потом выровнялся, и тени на стене перестали плясать.
— Я истекаю кровью, — крикнула министр из-за компрессора. — Помогите мне!
Потом наступила тишина. В помещении сильно похолодало. Сквозь кирпичные стены Анника слышала проклятия архивариуса, уходившего в сторону железной дороги. Анника подошла к Ёрану Нильссону. Он лежал без сознания у стены, правая стопа была вывернута наружу под неестественным углом. Правая нога явно стала короче левой. Алкаш Юнгве, уже пьяный, покачиваясь, смотрел на своего вождя. От лица Юнгве отхлынула кровь, он был бледен и стучал зубами. Карина Бьёрнлунд пыталась встать, прижав руки к лицу. Между пальцами на шубу текла кровь.
— У меня сломана носовая кость, — причитала Карина. — Мне нужна экстренная помощь.
Она заплакала, но быстро умолкла, так как от плача ей стало еще хуже.
Анника подошла к министру и положила ей руку на плечо.
— Это не опасно, — сказала Анника и, отодвинув руку Карины, пощупала ей лицо. — Это лечится.
— Он не останется навсегда кривым?
Анника отошла от Карины и приблизилась к лежавшему на бетонном полу мужчине. От него действительно тошнотворно пахло, это был запах какой-то тяжелой болезни.
— Ёран, — громко позвала она. — Ёран Нильссон, вы меня слышите?
Не дожидаясь ответа, она наклонилась к Ёрану и достала оружие из кармана пальто. Револьвер был тяжелый и холодный как лед. Повернувшись спиной к остальным, она осторожно опустила револьвер в боковой карман полярной куртки. Она ничего не понимала в оружии, но уверила себя в том, что револьвер поставлен на предохранитель.
Желтый Дракон громко застонал, бледные веки дрогнули. Анника приложила руку к цементному полу, чтобы определить, насколько он холоден, и влажные кончики пальцев тотчас едва не примерзли к нему. Анника испуганно отдернула руку.
— Вам нельзя лежать, — сказала она Нильссону, — нужно встать. Можете встать на ноги?
Она обернулась к Карине Бьёрнлунд.
— Надо уходить отсюда, — сказала Анника. — Здесь хуже, чем в морозильнике. Поможете мне его вынести?
— Я тоже пострадала, — отрезала министр культуры. — Да и с какой стати я должна ему помогать? Он мне всегда только вредил. Разве Юнгве не может помочь?
Алкоголик сидел на полу, судорожно обнимая полупустую бутылку.
— Не усни здесь, — сказала ему Анника, чувствуя, что теряет чувство реальности, холодная комната душила, высасывала из легких воздух.
— Если бы ты знала, как я страдала все эти годы, — сказала Карина Бьёрнлунд из-за компрессора. — Ты не представляешь, каково это, ежедневно бояться, что все узнают, как я зналась с этими сумасшедшими. Но такова молодость, не правда ли? Придумываешь массу глупостей, общаешься не с теми людьми, ведь так?
