— Как она?
Мэр нажал пару кнопок, и машина заурчала.
— Спит. Все будет хорошо… теперь все будет хорошо, — он произнес это как-то не слишком уверенно.
— Она ни в чем не виновата.
— Конечно, — согласился Марк Иванович. — Мы виноваты… я вот виноват. Недосмотрел. Наина. Князь…
Он произнес это тихо. Но рысь заворчала.
— Ты тоже… заигрались во всеведущих и всемогущих. Привыкли, что тут тишь да гладь, и все-то знают, как себя вести. И никогда-то проблем… самая большая — нетрезвые водители. Или вон гонщики. Иди драки в барах, когда молодняк гуляет. Извините.
Он вышел.
А я вот осталась. И рысь.
— Может, все-таки в человеческом обличье? — шепотом предложила я. — Тогда и поговорить можно будет. Если что, я отвернуться могу. Если вы стесняетесь…
— Да не стесняется он, — мэр появился незаметно, а главное, пухлый такой, домашний с виду, а ступает так, что и рысь не услышал. Вон как нервно ухом дернул. — Не может.
Рысь заворчал предупреждающе.
— Не скалься, — Марк Иванович протянул мне тарелку. — Вот… время раннее, но сейчас омлет сделают. А пока можно.
Крохотные, на один укус, бутерброды с красной рыбой.
Сыром.
Еще чем-то, зеленым и воздушным, наверняка вкусным. Да, жизнь определенно налаживалась.
— Зареслав, — указал на рыся Марк Иванович. — Старший брат Мира.
Ворчание сменилось вздохом и рысь растянулся на полу, пристроив косматую голову на лапы.
— А разве… извините, что не в свое дело лезу. Наверное. Просто…
— Свое, не свое… много с тобой такого рядом, что тут и не поймешь, свое или нет. Суженую он утратил. Давно уж…
Рыся захотелось погладить.
Неразумное желание гладить хищника, даже если он грустным выглядит, поэтому руки я заняла бутербродами.
Марк Иванович задумался и лицом потемнел.
— Через год после того, как моя… — и рукой грудь погладил. — Несчастный случай…
Еще один?
Затыкаю вопрос очередным бутербродом. Крохотные. Удобно. Жую и молчу. А тут и кофий подоспел. Мэр подал крохотную чашечку.
— Маверик лучше варит, но он занят пока.
Ничего. Мне и так сойдет. А вспоминая тело Розалии, как-то даже не тянет отвлекать Маверика от его занятия.
— Через год… нам бы подумать, но… — он покачал головой. — Я тогда крепко не в себе был. И Свята маленькая. Кошмары её мучали, а Цисковская утверждала, что это просто стресс. Маленький ребенок, мать потерял. Я и сам потерялся вот. Тогда чудом… князь спас. А тут еще и это. Смутно помню историю. Правда. Извини Зар.
Рысь снова вздохнул.
— Что произошло? — я все же опустила руку и коснулась жесткой шерсти. — Извините, это не из любопытства… не из праздного. Просто… не уверена, что помогу…
— Вряд ли, — Мирославу тоже не спалось.
Или он вовсе не ложился?
Вон, глаза запали. И черты лица резче сделались, и одежда вчерашняя, мятая. Стало быть, не ложился. А пахнет от него лесом.
— Чудо, что он вовсе жив.
Рысь заворчала, но не зло, как-то… словно извиняясь за то, что все-таки жив.
Я протянула ему бутерброд, который с рыбой. А он привстал, потянулся и, понюхав, осторожно взял подношение. А за ухом я его чесать не стала.
Вдруг да обидится?
— Василиса её звали. Сам отыскал, без ведьминой помощи… учиться уехал тогда. Поступил. И снова сам… он умный. И талантливый. Умнее меня.
И талантливей, наверное. Оттого и горько. А еще Мирославу стыдно, что беда случилась не с ним. Он ведь хуже, во всяком случае сам так думает.
— Начал дела семейные принимать. На пару с отцом вел. Свои проекты были. Перспективы. Общество… Василису вот встретил. Редко такое случается. Встретил и… понял, что она… хотя, конечно, извини, Зар, но… стервой она была редкостной.
Рысь снова вздохнул и положил голову на лапы. Глаза прикрыл.
— А так бывает? — удивилась я.
— Бывает, конечно… суженая — она ведь та, кто и зверю, и человеку глянется, кого боги тебе определили. А уж что за человек, тут как повезет. Обычно, к слову, везет. Вот та девочка, что ты Огнедару присватала… старшенькая, — уточнил Мир. — Милая довольно. И стеснительная очень. И матушка у нее славная, нашим глянулась. Да и у младшенькой тоже семья толковая. Это важно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не спорю.
Наверное.
У меня вот семьи никакой не было. То есть, была мама, но я о ней почти ничего и не помню. Кроме вот пирожков. И леса… лес вдруг вспомнился. Березы тонкие, хрупкие. Трясут желтыми листочками, напевают свое, печальное. Пахнет вереском. Сушь стоит третью неделю, и мох в лесу стал хрупким, ломким. Грибов нет. Да и ягоды давно прошли, и не понятно даже, что нам вовсе в этом лесу надобно.
Сидим.
Перебираем травки. Мама песню напевает, только ни словечка вспомнить не могу. Мелькнуло воспоминание да и сгинуло.
— Василиса держалась так, будто все-то вокруг принадлежало ей. Включая моего брата. Сперва еще как-то пыталась быть вежливой, но надолго не хватило. Матушку обидела… сильно. Тогда-то Зар с отцом и поссорился. Матушка пусть и не суженая, но с отцом они долго прожили. Уважает он её. И бережет. Не только он… матушка дела многие ведет. Финансист она.
Второй бутерброд рысь тоже взял.
— Василиса потребовала доступа к счетам, матушка ей отказала. Еще и кредитку ограничила, которую Василисе Зар открыл. И в целом высказалась по поводу трат… не подумай, что мы жадные.
Не думаю, вспоминая сумму на карточки.
Той, что так и осталась нетронутой, потому как и деньги вроде мои, но брать их все равно не столько боязно, сколько совестно.
— Но пределы есть, да… Василиса слышать не желала. Заявила, что все-то принадлежит Зару, как наследнику, а стало быть, и ей. И матушку потребовала уволить.
Эта Василиса, похоже, умом не отличалась. Что-то я начинаю сомневаться, что суженые — такое уж благо.
— Зар встал на её сторону. Род и вправду мог позволить себе многие траты. Отец… тогда он отстранил Зара. И назвал меня наследником. Не скажу, что сильно обрадовался. У меня были свои планы на жизнь. Слышишь?
Зар повернулся к окну.
— Василисе и ему выделили дом. Хороший, но куда меньше того, в котором они жили до того. Содержание определили, конечно… да не важно. Главное, что недели не прошло…
— Я смутно её помню. Красивая. И ведьма.
— Ведьма. Они с Наиной даже поладили… в гости вот ходила. Наина редко кого привечала, а Василису вот — да, и в дом пускала, и чаи они пили. И вроде даже как образумить пыталась, но не вышло. Вот… дальше все, что удалось выяснить, но путано. Когда случилось несчастье, многое стало всплывать. Не самое… приятное. И переписки её с… другими мужчинами. И то, что уезжать она собиралась, — Мирослав встал и подошел к аппарату. — Извините, вторые сутки на ногах, голова болит. Её матушка Зара обвинила, хотя чушь эта полная… да, они поругались. Но и разошлись. Зар в лес… зверем многое легче переживается. А она вроде как на машине куда-то укатила. Куда? Выяснить не удалось…
Мой кофе почти остыл, но допиваю.
— Машину её нашли у дороги. Саму — в лесу, в овражке, со сломанной шеей. Наверху — туфелька… кто в каблуках в лесу гуляет? И главное, зачем? Она никогда-то лес не жаловала. Чего полезла?
— Мириться?
— Василиса? — Мирослав поглядел на брата. — Да ни в жизни. Она незадолго до этого вовсе уже не скрывала, что Зара ни во что не ставит. Что может сделать с ним, что пожелает. Будь мы людьми, я бы решил, что эта тварь его приворожила. Но на нас привороты не действуют.
Да?
Я поглядела на зверя.
А он…
— На человеческую часть еще как-то, наверное, можно повлиять, а вот зверь — дело другое. Он, если почует что, так и сожрет… но нет, её быстро нашли. Целехонькую. Следствие решила, что она в лес пошла, жениха искать. Заблудилась. Споткнулась, каблуком за корень зацепившись, да и упала неудачно.
Мирослав понюхал чашку и поморщился. Но выпил одним глотком.
— Потом меня еще обвинить пытались. Мол, я её затащил и убил. Но я, на счастье, в Москве тогда был. Так что… да и никого там, кроме них, не было. А Зар не мог. Мы… думали, что и он… часто… в общем, когда суженая уходит, то и зверь тосковать начинает, и человек.
