— Змей?
— Там, в темноте… змеи, змеи… боюсь. Очень.
Пальцы, сжимавшие мою руку, дрогнули.
— Не бойся. Змеи не причинят тебе вреда.
Если отец полозовой крови, то и в сыне она будет, пусть даже и забита той, другой, оборотнической. Но вот змеям открыты многие дороги…
Так.
Змеям.
Я стянула браслет с ноги, вложив в руку Марики.
— Чувствуешь?
— Теплая.
— Это моя змея. Она поможет.
— Светится… и она не страшная.
Браслет вдруг расцепился, и золотая змейка скользнула, обвив запястье Марики.
— Совсем не страшная… тепленькая. Разве змеи теплые?
— Еще какие.
— И не склизкая… — она высвободила и вторую руку, осторожно коснувшись чешуи. Но судя по взгляду, Марика все одно была не здесь. — Мягкая, как… как бархат… золотой бархат… я платье себе на выпускной хотела из золотого бархата, но дорогой безумно. Ткань и еще шить, если на заказ.
За спиной кто-то фыркнул и сказал в сторону… в общем, что-то да сказал.
— Иди за ней, — сказала я. — За змейкой. И другие не тронут.
— Да…
— К зеркалу.
— К зеркалу, — эхом повторила Марика. И дернулась было. Это она идет, там во сне. А вот вытягивает руку, будто касаясь чего-то. — Оно неправильное… и держит. Его держит.
— Крепко?
— Он устал.
— Конечно, он там давно.
— Сил не осталось. И у меня.
— Остались. Надо только…
— Мне туда?
— Нет, — я покачала головой, пусть даже Марика меня не видит. — Змейка, пусть она пойдет. Она почует его.
Что я творю?
Это ведь не игра, в которой можно взять и все откатать обратно, до последней сохраненки. Здесь и шанса-то второго не будет.
Змейка?
Зеркало?
Обряд, который… сила моя. Да, именно она будет связующей нитью. Я питаю змейку. И Марику. И на парня хватит. На какое-то время точно хватит.
— Ой, ниточка…
— Не трогай, — попросила я. — Зови его…
— Как?
— Как-нибудь. Можно, не вслух. Можно про себя, он там услышит.
— Особенно, если зеркало потрогать… там темно-темно. И страшно тоже. А она проползла и…
Сила уходила, я вот не видела ни зеркало это, ни то, что за ним, просто сила уходила словно в никуда. Но я давала, держала вот девчонку за руку и давала. Столько, сколько понадобится.
А она тоже сидела, чуть покачиваясь взад-вперед, и губы шевелились. Стало быть, разговаривает, не здесь, но…
— Зеркало! — мысль была логичной донельзя. — Зеркало нужно! И побыстрее…
— Какое?
Спорить Балтазар не стал, как и выяснять.
— Любое. Большое желательно. Свечи…
Если попробовать воссоздать тот ритуал? Правда, кладбищенских черных, на человечьем жиру у меня нет, но обойдемся без них.
— Свечи. Таз с водой. Вода любая. Еще что-нибудь острое, кровь отворить.
Все появилось, если не во мгновенье ока, то весьма быстро.
Зеркало притащили, подозреваю, чье-то. Уж больно роскошное — в полный рост да в раме тяжеленной. Свечи заговоренные из аптеки, благо, здешняя была широкого профиля.
Я расставила их.
— Он не может пройти там… — пожаловалась Марика.
— Хорошо, попробуем другой путь, — я зажигала свечи одну за другой. Людей бы… или нет, не мешают. А помочь, если вдруг что не так… не думать о том, что что-то пойдет не так.
Все будет хорошо.
Вода.
Трав нет, но есть кровь.
Марики. И Дивьяна, которого отец осторожно переносит на пол. Я чувствую на себе его взгляд, и сомнения чувствую, и прав он, я понятия не имею, что творю.
Но творю.
Укладываю его.
И Марика садится рядом. Свечи. Зеркало. Вода и кровь. Она растворяется в тазу, а я добавляю своей. Вот так… и чувствую что-то… что-то очень рядом.
Слова заговора льются, причем я точно не читала его прежде, может, где-то попадался… и заговор такой, судя по словам, совсем деревенский…
Про остров Буян.
Камень-алатырь.
Путь затворенный, тропа тайная. И вот уже не вслух говорю, шепчу, нашептываю, завязываю воду силой своей, заговариваю да скрепляю.
Так оно…
И дрожит идет рябью темная поверхность зеркала. И из нее выглядывает… кто? Что? Не важно. Главное Марика вдруг подается вперед, выбрасывает руки, которые в зеркальную гладь по самые локти уходят. А потом дергает на себя и зеркало тянется, тянется за нею соплями стеклянными, не желая отпускать то, что ему принадлежит. И звенит, гудит что-то внутри, что-то злое, тяжелое. Я же онемевшими руками поднимаю таз. До чего тяжелый… вроде воды на донышке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Поднимаю и выплескиваю на эту гладь.
— Отдай! — кричу тому, что скрывается. — Не твое!
И в ответ раздается звон медный, да такой, что глохну и не только я. Кажется, сгибается вдруг полозов правнук, зажимая руками уши. Охает и падает на колени жена его.
Мор кричит.
И не только он, но по-за звоном медным не слышу ничего. И когда звон становится невыносим, зеркало лопается изнутри. Оно разлетается мелкими осколками, я только и успеваю, что глаза закрыть да руку вскидываю, в которую стекло впивается.
Твою ж…
Помогла, называется.
Зато звон стихает. И все стихает. И в этой тишине слышно сиплое натужное дыхание. Чье? Не знаю. С трудом отрываю руку от глаз. Крови сколько… порезы неглубокие, но много. И не только у меня.
— Ой, — Марика трогает пальцами лицо и кривится так, что того и гляди расплачется. — Что… я… я…
Взгляд её растерян.
Ну она явно уже не там, где была. Где бы она ни была. А я подползаю к мальчишке и трогаю его за руку. Теплая. Пульс бы еще нащупать, потому что если он… живой. Пульса не слышу, но слышу как стучит в груди его сердце. А еще он от моего прикосновения вздрагивает. И глаза открывает.
Открывает и смотрит.
На Марику.
И взгляд такой… шальной, безумный слегка.
— Ты… красивая, — он шепчет едва-едва слышно. — К-красивая… я… г-гховорил ему, что… с-сокровище найдем… найдем… н-нашли.
— Дивьян! — этот крик заставляет меня вздрогнуть и окончательно очнуться.
Что бы я там ни сотворила, это помогло.
А вот змейка потерялась… или нет, я увидела блеск чешуи на запястье Марики.
И на втором, Дивьяновом.
Не потерялась. Я хотела связать их, чтобы вытащить мальчишку, вот и связались. Силой моей. И змейкой, чем бы она ни была. Жаль, конечно, подарок. Но зато они живы.
Оба.
И я жива.
И это же хорошо. Отползаю. Кто-то помогает подняться. Гор? Он хмур.
— Вы целы?
— Вполне, просто стеклом посекло.
Повезло, что в глаза не попало. Да и вообще повезло. Нет, надо что-то с этим делать… в смысле не с моим стремлением помочь, а с тем, что помогать лезу, не разобравшись.
Учиться…
У кого и чему?
— Боги, — голос Цисковской заставил вздрогнуть. — Вас совершенно невозможно оставить без присмотра…
Меня ощупали.
И отпустили.
И каплей силы не поделилась, хотя могла бы… но с другой стороны, кто я? Вон, над мальчишкой склонилась, хлопочет. И отец его что-то слушает. И матушка.
— Пойдем отсюда, — тихо сказала я Гору.
— А…
— К нему тебя все одно сейчас не пустят.
— Да. Наверное. Отец… его считал, что это я виноват.
— Ты его силой тащил?
— Это его идея была, — Гор не отпускал мою руку. А рядом Свята встала, и Мор. И как-то стало тепло. Мор и платок подал, пусть мятый и кажется, карамелькой пахнущий, но все одно спасибо. — Он… сказал, что место одно почуял. У него отец из полозовичей. Чует иногда сокрытое…
Мы вышли из палаты.
Люди в черном останавливать не стали. Их больше волновало то, что в палате происходило.
А мы…
— Мне бы воды умыться, — сказала я.
— Тут внизу фонтанчик есть, — Свята нервно оглянулась. — Питьевой. Или в туалет можно.
— Див и предложил… сказал, что точно что-то есть, но один не справится. Я деду хотел сказать…
— Не сказал?
— Див… он смеялся, что я со всем к деду. Что как маленький.
Подростки.
— И еще, что если дед узнает, то запретит. Или сам полезет, заберет. А оно наше. Только.
