Я приношу людям страдания, всё время думаю лишь о себе, я по уши похоронена в собственном эгоизме. Из странного, извращенного мазохизма и ревности я подставила Жанну под Арно, в глубине души надеясь, что он ее не полюбит; теперь, прикрываясь желанием спасти Стаса от ошибки, я беру на себя судить, что ему хорошо, и отнимаю у него его мечту, его будущее, по-своему честно выстраданное и представляющееся ему столь радужным. К тому же, так ли уж он далек от истины, обвиняя меня в том, что подспудно, где-то в самой темноте того липкого мрака, в котором скрываются неосознанные мотивы, управляющие нашими решениями, в моем нежелании бежать со Стасом замешан француз? Разумеется, замешан, и я это знаю, а значит, Стас снова прав: я врала ему в лицо. Бардовая, все еще пульсирующая щека — это даже мало, надо бы ему сломать мне руку, устроить открытый перелом, отвлечь меня от главного, переключить на боль другую, физическую, более легкую . Меня раздирают противоречивые чувства: страх, стыд, жалость, вина соперничают за меня с сильной, почти животной жаждой свободы. Свободы от чего? Но сейчас я не могу понять свои чувства, проанализировать их, разобраться в том, что меня мучает. Возможно, завтра. Я проснусь. Наступит новый день. Я уплыву далеко в море, останусь там совсем одна, вода смоет с меня лихорадочное возбуждение, успокоит, и я смогу нормально дышать, размышлять, взвешивать, понять себя.
Подойдя к дому, я замечаю, что оставила включенным свет на кухне. Одиноко горящее в ночи окно моей «Виллы Пратьяхары» — что может быть символичнее? Принять душ, нет, лучше набрать полную ванну горячей воды, открыть бутылку вина. За целый час со Стасом я, кажется, не сделала ни одного глотка, и теперь меня мучает жажда. Забыться. Успокоиться. Побыть одной. Постараться заснуть. Ночь послана нам богами для передышки, иначе (если бы наша физиология позволяла обходиться без сна, и дни прилеплялись друг к другу без всяких пауз: день-день-день) мы бы просто не выжили, похороненные под все нарастающим грузом эмоций.
Я автоматически шарю рукой по бокам, недоуменно соображая, что же не так, и до меня доходит, что на мне нет сумки. И она, и лежащий в ней ключ от дома остались в пещере. Вот дьявол, этого еще сегодня не хватало! Придется идти в отель, разыскивать Жанну, брать у нее дубликат, возвращаться обратно, и все это — опять без фонарика. Со стоном, все еще не веря в столь нежданное осложнение, я обхожу дом и изучаю ставни ванной комнаты, привязанные изнутри бечевкой. Удавалось же Стасу как-то справиться с узлом, почему бы не попробовать и мне?
Но даже в этом я бесталанна: несколько раз дернув за раму, я добиваюсь лишь того, что веревка завязывается еще туже. К тому же я вспоминаю, что в доме нет ни единой сигареты, моя пачка благополучно осталась в той же забытой сумке. В полной беспомощности я приседаю на корточки под окном. От камней исходит тепло, накопленное за день, но меня начинает знобить. Какое счастье, если я заболела! Это хотя бы на несколько дней избавит меня от необходимости опять идти в пещеру, говорить со Стасом, убеждать его, воевать с Жанниным плохим настроением, принимать какие-то решения, жить. Я прикладываю ладонь ко лбу, но даже тут меня ждет разочарование: он абсолютно холодный. С минуту я тупо смотрю в темноту перед собой, потом тяжело встаю и бреду к отелю.
Не успеваю я до конца обогнуть большую скалу, защищающую «Виллу Пратьяхару» от звуков пляжа, как меня оглушает душераздирающее электро-техно, исходящее из выставленных прямо на песок четырех огромных колонок. Судя по громкости музыки и небывалой для Лучано иллюминации (из освещения включено все, что только можно, яркие гирлянды с лампочками висят даже на пальмах), вечеринка в самом разгаре. Отель напоминает круизный лайнер, волею случая выброшенный на берег необитаемого острова. Команда и пассажиры, разумеется, пьяны в стельку от отчаяния и, побратавшись, что есть мочи голосят дурные песни. Общее впечатление от их вечеринки — гротеск, трагикомедия, театр (да, театр вполне подходит, деревянные подмостки ресторана уже не раз напоминали мне сцену), но театр не простой, а абсурда.
Первый встреченный мной человек — полуголое существо в полосатых трусах и красной бандане на голове, пошатываясь, выходит из-под пальмы, громко икает и приседает передо мной в глумливом реверансе:
— Пардон, мадам, — произносит он на ломаном английском.
Я уклоняюсь от мокрого пьяного поцелуя и подхожу к ресторанной площадке.
Кого тут только, оказывается, нет. Соблазнившись на дармовую выпивку (Жанна днем говорила, что русские проставляются), народ пришел полным составом. В центре ресторана, столики которого сдвинуты вдоль балюстрады, как в замедленном танце, откровенно игнорируя музыку, нелепо движется одна из русских девиц. Я ее уже видела. Кажется, ее зовут Наташа. Или Оля? Все они перемешались в моей голове. Цветные фонарики отражаются на ее влажном от пота лице, руки широко раскинуты в стороны, голова закатилась назад, как у кающейся Тициановской Магдалины, и взгляд у нее такой же: ничего не выражающие глаза бессмысленно уставились в небо. Она еле переставляет ноги, все время норовя упасть, но в последний момент находит равновесие и опять продолжает кружиться в своем танце. Периодически она подносит руку ко рту и делает хорошую затяжку гашишем, обводя зрителей мутным расфокусированным взглядом. Впрочем, на нее никто не обращает внимания.
Присутствующие напоминают мне большую, крайне разноперую семью, впервые за долгие годы сошедшуюся полным составом на похоронах богатой бабки. За тремя сдвинутыми вместе столиками восседает костяк компании (и, судя по всему, спонсоры этого торжества): четыре крупных потных мужчины с румяными упитанными лицами и еще один худой, болезненного вида, с острым торчащим кадыком. Худой постоянно сглатывает слюну, отчего кадык ходит вверх и вниз по тощей шее. Отчаянно жестикулируя, перебивая и не слушая друг друга, они выясняют вопрос о преимуществах спортивных катеров перед яхтами. Стол заставлен бутылками всех типов (от пива до шампанского) и грязными тарелками, в остатках соуса плавают обглоданные розоватые клешни морских млекопитающих.
— Да ё, с таким килем она ни в жисть не потопнет.
— Потопнет.
— Да не, говорю.
— А я говорю, потопнет и не забздит.
На другом краю стола примостилась женская половина компании. Подсвеченные огоньками, они напоминают стайку экзотических птичек, разноцветное оперенье отливает блестками, глаза сверкают. Здесь тоже идет какой-то спор. Суть его мне неинтересна, я смотрю на Жанну. Закрыв глаза, она обнимает Арно обеими руками и что-то шепчет ему на ухо. Меня поражает, что он сегодня принарядился, на нем белая рубашка навыпуск и длинные синие штаны, волосы стянуты в довольно аккуратный хвостик. Парочка меня не замечает, и я понимаю, что не найду в себе сил подойти, прервать их объятья, мило улыбнуться, и всё это — ради ключа. Отвернувшись, я отступаю к стоящей поодаль Ингрид.
— Вечеринка в самом разгаре? — интересуюсь я.
Старушка раздраженно кивает:
— Ну да. Убогие люди, убогие серые жизни! Праздника им не хватает! Моря им, понимаешь ли, мало, звуков прибоя, птиц, тишины… Нет, надо врубить музыку так, чтоб уши заложило!
— И давно у вас тут такое веселье?
— Да сразу после ланча началось. Меня уже мутит от этих русских. Такое беспардонство, завладели отелем, как своей собственностью. Не пройти, ни отдохнуть! Мне все время мерещится, что их не полтора десятка, а как минимум сотня. И ни один их них не кивнет, не поздоровается, игнорируют меня, словно я вообще не человек!
— А как наш Лучано держится?
— Лучано? — Ингрид фыркает. — Пойди сама у него спроси. Вон он сидит в своей конторке.
Я перевожу взгляд на открытую дверь директорского кабинета. На столе горит настольная лампа, итальянец покачивается в своем кресле, покусывая кончик карандаша и что-то записывая в блокноте. Я оглядываюсь на Жанну. Она целует Арно в губы.
— Привет, — говорю я Лучано, заглядывая в конторку.
— А, это ты! Давненько тебя не видно. Как дела?
— Да так… — неопределенно тяну я. — Как ваши? Русские совсем достали?
Итальянец поднимает на меня удивленные глаза.
— Достали? Да я бы не сказал. Я хочу свой веб-сайт перевести на ваш язык, чтобы побольше гостей из России приезжало. Не поможешь?
Я непонимающе расширяю глаза.
— Вы же вроде еще недавно были от них в полном ужасе?
Лучано кивает и смеется в толстый маленький кулачок. Потом выдвигает ящик стола, достает оттуда что-то и кидает перед собой. Это толстая пачка наличных долларов, новенькими, только с фабрики, стодолларовыми купюрами. Густые брови владельца отеля выразительно выгибаются, по лицу размазывается довольная усмешка:
— Побольше бы таких гостей. Мороки, конечно, с ними много, зато деньги текут рекой, пересчитывать не успеваю.
