— Да оставь, барин, — раздалось у него над самым ухом, — он уж отошел…
Теперь не оставалось неясностей. Смерть купца Абросимова тоже не случайна! Главный полицмейстер столицы
задался целью уничтожить всех свидетелей казни Верещагина? Александр уже не сомневался, что за ним установлена слежка, и мальчишка, посланный к Лужину с запиской, наверняка был перехвачен соглядатаем Ивашкина. Он ощутил прилив необыкновенной ярости, но не дал ему выплеснуться наружу.
— Господа, кто видел карету? — обратился Бенкендорф к людям, молчаливо стоявшим вокруг покойника. — Опишите мне ее…
Борисушка был разочарован происходящим на сцене. Не таким он представлял себе театр! Ему грезилось что-то необыкновенное, волшебное, а наяву все оказалось довольно скучно. Мужчины и женщины, переодетые немцами, говорили по-русски речитативом и пели песенки, от которых публика приходила в раж, а мальчику отчего-то становилось грустно. Может, оттого, что в соседней ложе сидела девочка ангельской красоты, которая не отрываясь смотрела на сцену и ни разу не повернулась в его сторону. Как он ни выгибался через перила, как ни старался привлечь к себе ее внимание, все напрасно — Лиза завороженно следила за событиями на сцене, смеялась вместе с публикой и увлеченно хлопала в ладоши.
В антракте, при встрече, манерно обмахиваясь простеньким бумажным веером, юная дама поинтересовалась:
— Как вам понравилось первое действие? — И, не дожидаясь ответа, восторженно добавила: — Я без ума от актера Зубова!
Борисушка брезгливо поморщился и, помявшись, выпалил:
— А по-моему, все это глупо!
— Фу, какой вы! — нахмурила бровки Лиза. Она знала, сколько усилий приложил ее любимый папенька, чтобы этот спектакль состоялся, а значит, любая критика была неуместна. — Наверно, ничего не поняли, оттого и показалось глупо, — снисходительно добавила она, не без яда намекая на возраст своего неловкого поклонника.
— А что тут особо понимать?! — возмутился Борис. — Переоделись немцами и болтают вздор, да еще и поют!
Черные глаза Лизы сердито округлились, она задохнулась от негодования, приоткрыв пухленький алый рот. В следующий миг из ангельских губ хлынули отнюдь не эфирные ругательства:
— Да вы… вы — невежа! — Девочка трясла зажатым в кулачке веером перед самым его носом. — Вам место на псарне, а не в театре!
Лиза не подозревала, что тронула незажившую еще рану. Взбеленившись, мальчик выхватил из ее рук веер, разорвал его на мелкие кусочки и, бросив их на пол, стал топтать, гневно приговаривая:
— Вот вам ваш театр!
Лиза выгнулась пантерой, готовясь вцепиться в кудри Борисушке, но граф и князь, до этого о чем-то серьезно беседовавшие, вовремя вмешались и разняли детей.
— Немедленно домой! — заявил князь и, торопливо распрощавшись с губернатором, потащил мальчика в гардеробную. Борис упирался, хватался за лестничные перила, осыпал отца пинками и ревел навзрыд. Успокоился он только в карете.
На самом деле на решение князя покинуть театр, не дождавшись второго акта, повлияло вовсе не поведение сына, а новость, которую сообщил ему Ростопчин. Оказывается, племянница, эта нахалка, не имеющая никакого почтения к старшим, совсем даже не утопилась в проруби! Напротив, утратив остатки совести и вооружившись своим наглым враньем, она ехала сейчас в Санкт-Петербург, чтобы получить аудиенцию у самой матери-императрицы! И все время до отъезда Елена пряталась в его доме, Илья Романович начинал прозревать, у кого именно…
Первым делом он вызвал к себе в кабинет Иллариона и, схватив его за грудки, с искаженным лицом зашипел:
— Что ж ты ее упустил, скотина?! — И, отшвырнув слугу в угол, закричал не своим голосом: — Разжирел на моих харчах! Забыл, из какого болота я тебя вытащил?!
Надавав бывшему разбойнику тумаков, да таких, что у того пошла носом кровь, Илья Романович перевел дыхание и наконец объяснил:
— Она едет в Петербург, к матери-императрице, и та наверняка примет ее, потому что тут ходатайствует молодой Бенкендорф! Уж этот шутить не любит и дела свои доводит до конца…
— Дайте коня, барин, — метнулся к его ногам избитый Илларион, — я догоню ее! Верхом-то быстрее выйдет, а уж дорогу я знаю, как свой карман! Разнюхаю, выслежу, только дайте коня порезвее!
Услышав горячие клятвы, князь сразу размяк. Он со вздохом опустился в кресло, вынул любимую табакерку с филином и приказал совсем иным голосом, почти ласково, по-семейному:
— Так сходи на конюшню, дружочек, и выбери себе лошадку!
Илларион, полный решимости, вскочил на ноги и заверил хозяина:
— Догоню, свяжу и привезу к вам! Вот на этот самый ковер положу!
— А этого как раз делать не нужно.
Лицо Белозерского внезапно просияло, будто в табакерке обретался не табак, а истина, которая только что ему открылась.
— Нет? — растерялся бывший разбойник.
Илья Романович поманил его пальцем и, сощурив глаза в две щелки, прошептал:
— Елена Мещерская должна исчезнуть, — и уже громче, наставительней добавил: — Навсегда.
Одно мгновение Илларион пребывал в оцепенении, переваривая услышанное.
— Понял ли ты меня? — отеческим тоном вопросил князь.
Илларион встретился с ним взглядом и прочел в прищуренных глазах господина такое ясное объяснение приказа, что, не проронив ни слова, бросился прочь из кабинета.
Глава одиннадцатая
Как можно посвататься к одной невесте, а жениться на другой
Так уж устроил Создатель, что даже самому умному помещику никак не прокормиться без серого мужичья. Да без мужичья он уже и не помещик вовсе! Однако имелись в нашем отечестве отдельные экземпляры, которые хоть и назывались громко помещиками, но своих крепостных у них уже давно не водилось, разве что несколько человек дворовых. Таким образцом мелкопоместного дворянства мог служить Дмитрий Антонович Савельев, недавно вернувшийся из турецкого похода в родные пенаты и вдруг к удивлению своему обнаруживший, что его единственная деревня Савельевка Костромской губернии больше ему не принадлежит.
Беда была в том, что родитель нашего героя, Антон Прокопьевич Савельев, человек по натуре сентиментальный и ранимый, проникся любовью к собственным крестьянам, воспользовался царским указом от 20 февраля 1803 года «О вольных хлебопашцах» и в завещании своем отпустил всех на волю, да не голых, а с земельными наделами и даже лесом в придачу. Правда, с условием, что освобожденные мужики будут выплачивать ежегодно пенсию в размере двенадцати тысяч рублей его сыну Дмитрию и такую же сумму девке Глашке, служившей утехой Антону Прокопьевичу в старости. Крестьяне похоронили доброго барина своего с великими почестями и отписали в армию его сыну, штабс-капитану Савельеву: так, мол, и так, мы теперь люди вольные и пенсию выплачивать обязуемся в точности. Что касается девки Глашки, то с ней не поцеремонились и не только в пенсии отказали, но и саму ее прогнали из деревни за распутство, не взяв даже в расчет, что именно она своими ласками да уговорами сподвигла старика Савельева на вольную для всей деревни.
