— Из шлеи я его сделал, — грустно усмехнулся Стасик.
— А где он, Ваня, ваш комиссар?
— Погиб. Вместе с командиром. Они стреляли до тех пор, пока у них оставались пули. А потом, когда немцы подошли вплотную, Ваня выхватил гранату и подорвал себя вместе с командиром. Ну и гитлеровцев, конечно… За нашим отрядом они гоняются уже давно, только ничего у них не выходит…
Где-то затрещали автоматные очереди. Стасик быстро накинул пиджачок, схватил автомат:
— Опять нагрянули…
Мы выскочили из землянки. Стрельба слышалась левее, виднелись вспышки винтовочных и автоматных выстрелов.
— Хальт! — послышалось вдруг из кустов. Стасик моментально застрочил из автомата. Мы упали на землю: вокруг нас жужжали пули, но Стасик быстро успокоил немца. Мы нашли его в кустах, одетого в серую офицерскую куртку. Наш проводник нагнулся и со смешком произнес:
— Вот вам и оружие!
Мне достался немецкий автомат, Димке — пистолет. К сожалению, воспользоваться ими не пришлось. Отряд немецких автоматчиков был истреблен, так как пан Витек приготовился встретить врага, как надо.
— Мы отходим сейчас в район Турека, — сказал командир отряда. — А ты, Стась, проведешь ребят до Конина, покажешь дорогу и возвратишься…
Всю ночь мы колесили по лесу. Снова пошел дождь. Такая же дрянная погода была и на следующее утро. Только к средине дня выглянуло солнце. Я никогда не думал, что ему можно так обрадоваться, как радовались мы. Выбрав сухой склон, Стасик предложил снять с себя одежду и просушить ее.
Во второй половине дня поляк вывел нас на мощенную камнем дорогу, и когда впереди показались строения большого города, распрощавшись, быстро скрылся в лесу.
БРЕМЕНСКИЕ МУЗЫКАНТЫ
Изнуренный многодневным трудом, Кит приобрел желудок и аппетит волка. Он мог есть что угодно, сколько угодно, и знать не знал, что такое несварение желудка.
Джек Лондон. «Смок Беллью»
Есть страшно хотелось. Хорошо было героям Джека Лондона. Они на каждом привале разводили костер, жарили яичницу или еще что-нибудь и ели, сколько могли. А мы, убежав из имения Фогелей, по сути только раз как следует и поели.
— Что будем делать, Белка? — спросил я, когда мы вошли, наконец, в город.
— Есть охо-о-о-та! — тянул Димка.
— Надо искать пищу, — сказала Белка, направляясь к очереди, где стояли женщины с банками.
Должно быть, это была очередь за молоком. Женщины в большинстве, видимо, полячки, как водится, шумели кто во что горазд. Белка подошла к ним. Мы видели, как она что-то говорила хорошо одетой женщине. Постояла, постояла около нее и, отчаявшись, подошла к другой. Та полезла в карман и, вынув портмоне, долго выбирала монеты, щуря близорукие глаза… Белка еще несколько раз подходила к женщинам…
Когда она вернулась, мы спросили:
— Ну что?
Она показала нам пять пфеннигов. А пять пфеннигов — все равно, что наша копейка. Пойди купи на нее что-нибудь!
— Молока не будет! — прокричал толстый холеный немец.
Очередь взорвалась голосами:
— А чем я буду кормить своих детей?
— Нам нет, а госпоже Бранд всегда есть! Надо же когда-нибудь и нам?
К гражданке, которая кричала о госпоже Бранд, подошел полицейский и, что-то ей сказав, увел с собой. Женщины стали расходиться.
Что ни говорите, а побираться — самое последнее дело! Да еще просить у немцев… Мы бродили по городу, не зная, куда прислонить свои головы и как успокоить голодные желудки. В одном из дворов увидели бродячих музыкантов. Их было двое — старик и маленькая девочка. Старик наигрывал на шарманке вальс Штрауса, а девочка ждала, когда старик кончит, потом снимала картуз и, протянув, смотрела в лица зрителей.
— Данке шен![124] — церемонно присев, говорила она.
Я нарочно прошел с «артистами» несколько дворов, чтобы разузнать, какие номера пользуются особым успехом.
— Ну что, Молокоед, научился? — со смешком спросил меня Димка, когда я вернулся.
— Знаете что, друзья, с нашими талантами мы не пропадем. Я — музыкант, Димка — циркач, а Белка будет у нас за кассира.
— Бременские музыканты, в общем, — усмехнулся Димка.
— Ты не смейся, а готовь номера.
Я взял у Белки нож и отправился искать подходящее дерево, чтобы вырезать дудочку. Под окнами большого здания росла хорошая ива, и я немедленно полез на нее. Только я взобрался на дерево, в окна стали смотреть какие-то барышни.
— Мальчик, ты зачем портишь дерево? — высунулась дама в очках.
— Не беспокойтесь, фрау. Это дерево сейчас у меня запоет…
Срезав хорошую ветку, я очистил ее от прутиков и, поколотив немного тупым концом ножа, снял кору. Потом вставил пробку, попробовал дудочку и, убедившись, что она играет так, как надо, слез с дерева.
— Мальчик, мальчик, ну покажи, как у тебя играет дерево! — смеясь, просила одна барышня.
— А что вы мне за это дадите? — посмотрел я вверх.
— Что ты хочешь?
— Я хочу есть…
И тут же на тротуаре принялся наигрывать полонез Огинского.
— Ты смотри, Эмма, — проговорила барышня, повертываясь к подруге. — Пожалуй, он не хуже твоего ухажера из сада.
Когда я кончил играть, вокруг уже собралась целая толпа. Из окна полетели куски хлеба, колбасы, деньги, только успевай подбирать. Женщины, стоявшие на тротуаре, тоже доставали из сумок — кто хлеб, кто еще что-нибудь, и я нагрузился до того, что мне пришлось совать продукты под рубашку.
Я возвращался к товарищам, еще издали показывая хлеб с колбасой. Ребята страшно изумились. Когда во время обеда я рассказал им все, то Димке уже не терпелось: он хотел скорее выступить со своим репертуаром.
— Ты погоди, Димка… Еще успеем… Надо поесть как следует…
Когда мы умяли весь мой гонорар, я подсчитал деньги, что у нас были, и мы купили три бутылки ситро, которые тут же, не отходя от прилавка, выпили.
— Вот теперь хорошо, — похлопал я себя по животу. — Теперь можно и репетировать.
Димка разделся, оставшись в одних трусиках, для разминки пробежал по двору колесом. Это был старый номер, из-за которого однажды Димка чуть не поплатился у Фогелей.
— Я бы мог показать еще одну штучку, — начал он.
— А ты покажи!
— А ты будешь со мной работать?
— Буду! Что прикажешь делать, Дубленая Кожа?
Димка лег на землю и постучал руками по ногам.
— Мне лезть сюда? — спросил я, не понимая Димкиных жестов.
Он кивнул, и я встал на его ступни своими ногами:
— Дай немного потренируюсь.
Несколько раз я падал, но в конце концов приспособился держать равновесие, стоял на его ногах, согнувшись, и даже подпрыгивал.
— А теперь вот — самое главное. Теперь нужно, чтобы Белка влезла к тебе на спину и приветствовала зрителей.
Стали пробовать. Белка дрожала, как осиновый листок. Она взбиралась на мою спину, но как только ей надо было выпрямиться, — падала.
— Эх, Белка, Белка! Неужели ты не хочешь попасть домой? Да на твоем месте я не только на спине, а и на облаке удержался бы.
— Что поделаешь, если не могу…
Вокруг собралось много мальчишек и девочек. Они глазели на нас и хохотали, когда кто-нибудь падал. Один карапуз решил нам подражать. Он лег так же, как Димка, на спину и хлопал руками: «Алле, алле!». Мы пробовали гнать ребят, но они не расходились.
Тогда мы решили уйти куда-нибудь за город и там продолжать репетицию. Отыскали длинный, крытый соломой навес вроде наших кирпичных сараев и, выбрав подходящее место меж кучами соломы, стали тренироваться. Я быстро усвоил нехитрую механику, а с Белкой пришлось повозиться. Она никакие могла с ходу запрыгнуть мне на спину.
— Ну, Белка, ну! — подбадривал я ее: — Гоп-ля!
Белка разбежится, подскочит, и только я возьму ее за руки, как она, поболтав ногами, падает или увлекает меня вместе с собой.
— Ничего у нас не выйдет, Дубленая Кожа, — утирая со лба пот, сказал я. — Придумай другой номер.
— Да как не выйдет… Вы что? — свирепея, кричал Димка, которому хотелось показать именно этот номер, — у Белки уже немного получается…
И мы снова начали прыгать.
Белке, наконец, удалось встать мне на спину.
— Вот так… — радостно подбадривал нас Димка. — Держись, держись, Белка… Помаши немного рукой! Главное — не напрягайся. Держись свободнее! Эх, ты! — удрученно произнес он, когда Белка все же бултыхнулась в солому.
Отдохнув немного, начали все снова. Белка уже легко запрыгивала ко мне на спину, оставалось только научиться держать равновесие.
— Вот увидите, все получится! — радостно говорил Димка, принимаясь за другие упражнения.
Он набрал камней и начал ими жонглировать.
— Знаешь что? — сказал я. — Мы, пожалуй, уже сегодня выступим. У тебя несколько номеров. У меня музыки — на полчаса.
