— Эх, язви их всех в душу… — прошептал подгудошник.
Подполз ко мне.
— Не кручинься ты так, — я сказал тихо.
Он рядышком, у подножья здоровенного дуба пристроился. Вздохнул сокрушенно.
— Видать, Доля нам ныне удачи не даст.
— Ничего, — ответил я. — Меня другое радует.
— Что? — удивленно посмотрел на меня сопутник.
— Сколько в стане ратников?
— Я сто двадцать три насчитал.
— А полонян сколько?
— Три десятка. Ну и что? — Баян все еще не понял, о чем я ему сказать пытаюсь.
— А то получается, что для булгар пленники добыча немалая. Дорогая, по всему видать. Иначе бы столько воинов для охраны не поставили бы. И стерегут они полонян зорко. И беречь их будут.
— То-то я смотрю, — горько усмехнулся Баян, — что плетками они наших стегают. Берегут, видать.
— Для острастки это. Не хотят они, чтобы полоняне разбегаться начали. Ты же сам видел, что никто из наших даже не поморщился. Выходит, небольно бьют.
— Зато мы налетчиков больно бить будем, — упрямо сказал подгудошник.
— Ну, положим мы десяток. Ну, может, побольше чуток. А остальные нас повяжут. И пойдем мы с тобой вместо Мурома в Булгар их проклятый. Разве это лучше будет?
— А если вслед за ними пристроиться да потихоньку по одному валить? — не унимался парень.
— Это как раз до следующей зимы нам хватит, — урезонил я его. — И потом, они же не будут потери свои сносить. Они же супротив нас с тобой окрысятся.
— Сдается мне, что просто струсил ты, Добрый, — взглянул он мне прямо в глаза.
Выдержал я его взгляд.
— Прости, дурака, — понял он, что глупость сказал. Глаза к земле опустил и вздохнул тяжко.
— Ты думаешь, мне полонян не жалко? — спросил я его.
Промолчал Баян.
— Знаешь, как меня учитель мой Гостомысл наставлял? — продолжил я. — Всегда надобно первый «Ах!» пережить. Потом решение принимать, чтобы все выгоды и потери возможные высчитать.
— Гостомысл? — Баян на меня наконец взглянул.
— Да, — кивнул я. — Человек Даждьбогов. А ты что? Знал его?
— Нет, — сказал Баян. — Но слышал о нем.
— Мудрый человек был. Жаль, что сгинул.
— Но ведь нельзя же булгар так отпускать! — снова он за свое принялся.
— А отпустить придется, — сказал я. — Разумно поступать нужно, а не лезть на рожон. Рожон-то вострый, можно и пораниться, а толку от этого не будет.
— Эх! — махнул подгудошник рукой. Встал и прочь пошел.
Три дня он потом со мной не разговаривал, обижался. Наконец не выдержал я. Сам первым заговорил.
— Злишься на меня? — спросил я подгудошника.
— Нет, — пожал он плечами.
— Так чего же тогда рожу воротишь?
— Не ворочу я, — отмахнуться он попытался.
— А коли не воротишь, то чего же ты так?
— А потому, — ответил он. — Если бы среди полонян был кто-то из близких твоих? Ты бы тоже их бросил?
— Мои близкие и так в полоне сидят, — сказал я ему. Но уже очень скоро мне пришлось убедиться в том, что прав был Баян. Что ради своих можно на невозможное решиться. Только я это потом понял, а пока уверен был, что все правильно сделал.
23 апреля 952 г.
Добрались мы ноне до Мурома.
Долго добирались. Утомительно. Слава Даждьбогу, что весна в этом году ранняя была. Накинулся Хорс-Солнышко на Мороза и враз его одолел. Вчера еще холодно было, так что зуб на зуб не попадал, а сегодня уже ручьи зазвенели.
И первый весенний дождь нас в земле вятичей застал. Раскисла земля, влагой напиталась. Я-то конный, а Баяну пехом невмоготу идти стало. Пудом на ногах его грязь повисла. Не сволочить. И встали мы — ни назад, ни вперед.
На радость нашу, деревенька поблизости оказалась.
Доплелись мы кое-как до околицы. Видим, мужик топориком машет. Ворота на тыне подправляет.
— Здраве буде, — крикнул я ему.
— И вам здоровья, — ответил мужик.
— Это что за весь? — спросил у него Баян.
— Девять Дубов, — отвечает крестьянин, а сам знай топориком тюкает.
— Живем, Добрый! — повеселел подгудошник. — Про это место я слыхивал, — и снова к работнику: — А не здесь ли хоробр знатный дядька Соловей проживает?
— Здесь, — кивнул мужик. — А ты ему и вправду племянником?
— Не, — улыбнулся Баян. — Я ему братан, — а потом добавил: — Старшой.
— Ой, насмешил, — подмигнул мужик пареньку. — Соловей же тебе в отцы годится…
— Это просто меня ведьма одна заколдовала, — не моргнув глазом, соврал подгудошник. — Вот с тех пор я назад расту. Еще чуть-чуть, и начну титьку сосать.
— Да ну?! — оторвался от своего дела огнищанин.
— Вот тебе и «да ну», — скривился Баян, точно заплакать собрался. — И некому меня пожалеть. И некому меня расколдовать, и скоро не в светлый Ирий, а обратно к мамке в пузо полезу…
— И что? — растерялся мужик.
Смотрю я на них и никак понять не могу: то ли огнищанин не хуже подгудошника придуряется, то ли сказкам Баяновым поверил?
— А то, — Баян и вправду слезу пустил. — Может меня расколдовать только муж праведный, с топором в руке. Только если меня в голую задницу поцелу-у-ует… Ты-то вон, небось, откажешься? — И вдруг рассмеялся громко.
— Ах, чтоб тебя… — изругался мужик.
Но ничего как будто. Не обиделся вроде. Даже вместе с нами погоготал. А потом говорит:
— Проходите в деревню. Во-о-он, видите, кумир Белеса Мудрого посередке стоит? — махнул он топорищем, путь нам указывая. — От него третий дом Соловьев. Он эту зиму с нами прожил. Потому, видать, и напастей в деревне не было. — И опять за работу принялся.
Поблагодарили мы огнищанина. Я перед воротами спешился. В поводу Буланого в деревню ввел, и пошли мы дом хоробра искать.
Дошли до кумира. Скотьему Богу до земли поклонились за то, что принял нас в вотчине своей. А Баян из сумы бубен свой достал. Трижды ударил в него, а потом бубенчик от него оторвал да к подножью кумира положил.
— Прими Давший Мудрость подарочек за то, что в земле своей приветил.
Дом Соловья мы сразу нашли. Крепким тыном огорожен, так что за ним при нужде все жители деревенские отсидеться могут. Не двор, а крепь. В ворота тесовые постучали.
— Кто там в гости ко мне пожаловал? — услышал я знакомый голос.
— Это мы, дядька Соловей, — крикнул подгудошник.
Распахнулись ворота. Вышел хоробр нам навстречу. В рубахе беленой, в кушаке красном, обыжка на могучие плечи накинута. Подивился я: даже без кольчуги и доспехов здоров был витязь.
— Баянка! Добрый! — узнал нас хоробр. — Как же Доля вас в Девять Дубов завела?!
Сграбастал нас Соловей в объятья сразу обоих. Стиснул так, что у Баяна косточки хрустнули.
— Полегче, — я ему. — Придавишь гостей ненароком.
— Проходите, гости дорогие, — ослабил он хватку. — Баня как раз поспела. Я уже попарился, теперь ваш черед с дорожки прогреться. А потом мы бражки откушаем да под моченый груздь. У меня еще с прошлого года кадочка с грибочками припасена…
