— Вот откуда у вас загар. — И тысячи жаждущих женщин. Последние из колониальных жен, еще не успевшие покинуть страну, охотно ныряли к нему под москитную сетку. — Почему вы спрашиваете?
— Просто так, — с легкостью отвечает он. Ну да, как же.
— Хотели бы знать, где я познакомился с Контессой? Долгая история, — осторожно говорю я. — Слишком долгая для теплого утреннего солнышка. — Слишком долгая для тебя, случайный гость. — А одна юная леди не любит ждать.
— Вы совершенно правы, — говорит он. — К тому же это не мое дело. Я больше не стану спрашивать.
— Правильно сделаете.
К счастью, в этот миг из дома выбегает Брайони с Базилико на руках. Мастифы, громко лая, ковыляют за ней. Вся компания удаляется. Глядя им вслед, я слышу, как Гай спрашивает Брайони, не хочет ли она послушать веселую песенку. Девочка опускает Базилико на землю, берет Гая за руку, и он начинает петь:
Талли-хо, талли-хо, буфф, квак-квак,Рыбы, цыплята и старый флаг.Сказку расскажешь — вернусь просто так.Талли-хо, талли-хо, буфф, квак-квак.
— Хорошая песенка, — хихикает Брайони. — Я тоже знаю одну. Про шпионов. Хотите послушать?
— О, про шпионов? Обожаю! Научишь меня?
— Да, да, научу, научу! — радуется Брайони и начинает петь:
Шпионы, шпионы, шпионы, шпионы, шпионы, шпионы,Тонны и тонны и тонны и тонны шпионов, шпионов, шпионов.И ничего не сказать,И ничего не взять,Потому что вокруг опять и опятьТонны и тонны и тонны шпионов, шпионов, шпионов,Тонны и тонны шпионов.
Допев, она крутится на месте, падает и смеется.
— А еще ее можно петь про вагоны и про батоны, — сообщает она Гаю.
— Понятно, — отвечает он. — Только мне больше нравится про шпионов. Кто тебя научил этой песенке?
— Томазино. Он был шпионом. И дядя Джек тоже был. И Маттео. Это брат Томазино, близнец. Но он сюда не переехал, потому что женился на Аннабет, потому что ему было очень одиноко.
— Разве Томазино рассказывал тебе, что он был шпионом?
— Нет, не рассказывал, но я и так знаю. Был, когда не был таким толстым, — заговорщическим тоном сообщает она. — Я всегда вижу, когда он врет. У него мизинец начинает подергиваться.
И где это дитя успело нахвататься таких дурных привычек?
— Вот так? — Гай сгибает мизинец и начинает им крутить. Брайони покатывается со смеху. — А кто такой дядя Джек? — спрашивает Гай. — Он тебе в самом деле дядя?
— He-а. Он работает на маму, на Томазино и на Маттео. Он живет в Нью-Йорке, там, где раньше жили мы, в нашем старом доме. С ним остались собачки, чтобы ему не было одиноко.
Что-то слишком часто в этом разговоре заходит речь об одиночестве, вы не находите? Не думайте, что Гай ничего не заметил.
— Это были твои собачки?
— Нет, домашние. Мама говорит, они должны остаться в доме.
— Хочешь, угадаю, как их зовут? — говорит Гай.
— Спорим, не угадаете!
— Гм. Дай-ка подумать. Мисси, Принц и Леди.
— Нет, глупый, это же скучные имена! — смеется Брайони. — Скучные, скучные-прескучные!
— Твоя правда. У меня однажды был пес, его звали Реймонд. Имя очень скучное, но сам пес был страшно веселым. Он был маленький терьер и обожал лаять.
— Что с ним стало?
— Он состарился и умер во сне. Он был хороший пес, прожил хорошую собачью жизнь, и теперь он на небесах для собак — гоняет там кроликов и бабочек.
— Ох. — Ее божественное личико испуганно вспыхивает. — Но мои домашние собачки не умерли. Они остались в Нью-Йорке с дядей Джеком, они ждут меня в гости. А здесь у меня новые собачки.
— Вижу, — говорит Гай. — Как зовут этого малыша?
— Базилико, — гордо отвечает девочка. — Это по-итальянски «базилик». Он карликовая длинношерстная такса. А это Кассиопея, Гектор и Мокрый Нос. Они неаполитанские мастифы. Ко мне, ко мне! — зовет она псов, они слушаются, радостно подбегают и лижут ее в лицо. Базилико с громким лаем скачет вокруг. Он едва достает этим псам до щиколотки.
— Держу пари, эти имена ты придумала сама, — говорит Гай. — Самые хорошие собачьи имена. Гораздо лучше, чем Мисси и Принц.
— И Леди. А что такое пари?
— Все равно что «спорим», — отвечает он. — В Нью-Йорке у тебя тоже были неаполитанские мастифы?
— Не-а. — Она качает головой. — Там были ирландские волкодавы.
— Вот оно что. Ты им тоже придумала хорошие имена?
— Да, конечно. Лягушонок, Дромеди и Будильничек.
Гай смеется.
— Догадываюсь, за что получил свое имя Будильничек.
— Глупый, Будильничек — это девочка. И Лягушонок, и Дромеди тоже.
Ирландский волкодав по имени Дромеди. Каждому ясно, что это имя похоже на Андромеду, произнесенную по-детски.
— Ага, понятно, понятно. — Улыбка Гая становится шире, глубокие голубые глаза искрятся удовольствием. Да, это он заподозрил еще вчера, когда разговаривал с Лорой. Ах ты, самодовольный, проницательный негодяй. Он уверен, что близок к разгадке волнующей весь мир тайны знаменитой Белладонны, и все потому, что он — лучший друг человека, который завел интрижку с женщиной, которая некогда дружила с жизнерадостной итальянкой по имени Беатриче. И все выкрутасы и повороты этой саги привели его к совершенно невинной беседе с хорошенькой малышкой, чьи собаки весело бегают по плантации в Кинг-Генри, штат Виргиния.
Все наши построения, расчеты, тщательные приготовления разбиваются о безобидную болтовню про гланды, собак и шпионов. У Гая в голове засела мысль о том, что Дромеди — это на самом деле Андромеда. Проклятье. Я был прав: за этим Гаем — глаз да глаз. Из него вышел бы хороший шпион. Теперь я уверен: его военные подвиги в Индии и на Цейлоне не сводились к поиску подходящего места для чайных плантаций. Он слишком похож на Леандро и Джека, такой же тихий и настойчивый. И слишком похож на меня: с обаятельным нахальством сует повсюду свой нос, пока не получит нужных ответов.
И слишком похож на Белладонну. Такой же хитрый и терпеливый.
Мне еще сильнее захотелось, чтобы здесь очутился Джек, чтобы было кому излить душу, у кого спросить совета. Нет, к нему обращаться нельзя: было бы жестоко рассказывать Джеку мои подозрения о мужчине, который проявляет интерес к Белладонне. И по телефону такой разговор не проведешь. Но будь Джек здесь, он знал бы, что делать, как справиться с Гаем. Мы можем доверять Джеку, такому честному и прямодушному. Он никогда не пытался шпионить за нами в открытую, хотя ему не меньше, чем Гаю, хотелось знать о Белладонне все.
Эти мужчины, одинаково одержимые и полные ненасытного любопытства по отношению к одной и той же женщине, они так похожи и в то же время совсем разные. Что же делает их такими? В чем сходство между ними, в чем различие? Гай, исполненный безоглядной жажды жизни, скорее всего, стал бы действовать напролом, силой добился бы желаемого, а осмотрительный Джек подавил бы в себе такие порывы. Вот почему Белладонна так доверяет Джеку. Она знает — он никогда не перешагнет черту, за которую уже давно вломился Гай.
Но меня волнует другое. Она интересуется Гаем; никогда с тех пор, как я с ней познакомился, она не проявляла такого интереса ни к одному мужчине. И дело не только в том, что он, впервые увидев Брайони, вдруг стал сам не свой.
И ничего не сказать,Потому что вокруг опять и опятьТонны и тонны и тонны шпионов, шпионов, шпионов.
За столь короткое время Гай успел выяснить так много. Он наверняка уверен, что эта информация бесценна и он может позволить себе выжидать с непроницаемым видом. А потом назовет цену.
Интересно, что он намеревается делать дальше. Лично я знаю только, чего я делать категорически не собираюсь.
Я не собираюсь ничего рассказывать Белладонне.
* * *
Я верчусь перед зеркалом и любуюсь покроем моего снежно-белого смокинга, сшитого к завтрашнему празднику, как вдруг звонит телефон. Вилли сообщает мне, что это Притч. Великолепно. Может быть, у него хорошие новости. Долгожданная смерть приятно скрасит завтрашний вечер.
— Преставился наконец, — довольным голосом заявляет Притч.
— Мое сердце разрывается, — откликаюсь я, с трудом сдерживая радость. Наконец-то хоть один из них отдал концы. Сколько еще осталось? Я прошу Вилли, чтобы он сказал Контессе снять трубку. — Прах во прах вернется, пепел к пеплу. Собаке — собачья смерть. Каковы дальнейшие шаги?
— Отпевание состоится через три дня в церкви святого Мартина. А тем временем запустим в дом первую команду уборщиков. Продезинфицировать комнату, где лежал больной. Надеюсь, вы меня понимаете. — Конечно же, я понимаю. — Вторая команда вступит в действие во время отпевания.
— Притч, это уж слишком, — смеюсь я. — Даже у меня не хватило бы наглости обшаривать вещи человека прямо во время его похорон.
