— К тому времени, когда машина амортизируется, нам доллары уже не будут нужны.
— Вы в этом уверены?
— Мы будем строить собственные бетономешалки. Но должен вам сказать, что особенного насилия над механизмом мы все-таки не совершаем.
— Но ваша варварская быстрота работы!
— Она складывается из нескольких элементов, не имеющих прямого отношения непосредственно к эксплуатации машины.
— Вот как! — насмешливо воскликнул Налбандов. — Это любопытно. Поделитесь, если это не секрет.
Маргулиес сдержанно провел по бумаге острием карандаша тонкую прямую черту.
— Она складывается из рационализации процесса подвоза инертных материалов — раз, из правильной расстановки людей — два, и, наконец, из…
Ему очень трудно было произнести это слово, но все же он его произнес без паузы:
— …и, наконец, из энтузиазма бригады.
Он произнес это слишком патетическое и газетное слово «энтузиазм» с такой серьезной и деловой простотой, как если бы он говорил об улучшении питания или о переводе на сдельщину.
Произнеся это слово, он покраснел до корней волос. Ему было очень трудно произносить его перед человеком, который наверное истолкует его, Маргулиеса, в дурную сторону.
И все же он это слово произнес потому, что, отчитываясь перед дежурным по строительству (оставив в стороне, что этот дежурный был Налбандов), он счел себя обязанным точно высказать все свои соображения по техническому вопросу.
Понятие энтузиазма входило одним из элементов в понятие техники.
Налбандов взял бородку в кулак и ядовито прищурился мимо Маргулиеса.
— Энтузиазм — быть может, что и очень красиво, но мало научно, — сказал он небрежно. — Между прочим, говоря о рационализации, как вы выражаетесь, процесса подвоза инертных материалов, вы, вероятно, имеете в виду этот самый ваш сплошной деревянный настил перед механизмом. Между прочим, я его видел. Должен вам сказать, что я считаю совершенно недопустимым тратить такое сумасшедшее количество дефицитного леса на подобные эксперименты сомнительного свойства. Вы еще паркетный пол сделайте: может быть, вашим энтузиастам будет работать легче. И пианино поставьте. Как в танцклассе.
— Если музыка, — сказал спокойно Маргулиес, — облегчит нам работу и поможет выполнить в срок промфинплан, мы поставим пианино.
Налбандов злобно фыркнул:
— Вот-вот. Это самое я и говорю. Не строительство, а французская борьба.
Он откинулся назад и оскорбительно громко захохотал. «Ах, вот оно откуда», — подумал Маргулиес.
— Мы использовали лес, оставшийся от опалубки, — сказал он.
— Еще бы! Еще бы!
XLIX
Налбандов продолжал злобно и демонстративно смеяться:
— Хорош хозрасчет! Хороша экономия! Так нам ваши рекорды в копеечку вскочат, товарищ Маргулиес.
Маргулиес пожал плечами. Они говорили на разных языках.
— Позвольте, — сказал он.
Но в этот миг дверь распахнулась и вбежал Мося.
— Давид Львович!
Его лицо было сверкающим и возбужденным.
— Сто пятьдесят четыре замеса за три часа, пусть мне не видеть отца и мать! — закричал он с порога.
Но заметил Налбандова и осекся:
— Я извиняюсь.
Он подошел к Маргулиесу и близко наклонился к нему. По его темному, воспламененному лицу тек пот, собирался на подбородке и капал грязными каплями на пол.
— Давид Львович, — тяжело дыша, сказал Мося, обдавая Маргулиеса жаром. — Давид Львович, цемента больше, как на полчаса, при таких темпочках не хватит.
Он сделал круглые глаза и воровато глянул на Налбандова.
— Вот, пожалуйста! — сказал Налбандов злорадно. — Прошу убедиться.
Маргулиес нахмурился, махнул рукой.
— Иди, Мося, иди. Я — сейчас. Ты видишь — мы заняты.
— Я, конечно, очень извиняюсь.
Мося на цыпочках выбрался из комнаты, но в дверях остановился, глядя на Маргулиеса расширенными, взволнованными глазами.
Он показал ладонью на горло: зарез! — и нахлобучил кепку на уши.
— Иди, иди!
Мося согнулся и исчез.
— Прошу убедиться, — сказал Налбандов. — У вас уже не хватает материалов. То, что вам должно хватить на смену, вы разбазариваете в три часа.
Он нажал на слово «разбазариваете».
— Мы не разбазариваем, — с ударением заметил Маргулиес, — а льем плиту.
Он был взбешен, но отлично владел собой. Выдержка и дисциплина не позволяли ему повысить голос.
Он решительно встал и обдернул на себе слишком просторный синий пиджак в желтоватых пятнах.
— Извините, мне надо идти.
— Добывать цемент?
— Да.
— Вы нарушаете план суточного снабжения и дезорганизуете транспорт.
— На всякий план есть другой план, встречный.
Налбандов встал.
— Потом вам понадобится сверх плана щебенка, потом сверх плана песок, потом сверх плана еще черт его знает что. Вы потребуете сумасшедшей работы песчаного и каменного карьера, камнедробилок и так далее, и так далее.
— Мы потребуем известного повышения производительности карьеров и камнедробилок.
— Ах, у вас претензия влиять на поднятие темпов на всем строительстве! Простите, не знал, не знал.
— У нас претензия выполнить и перевыполнить промфинплан.
— Вам не дает покою харьковский рекорд. Вы все тут сошли сегодня с ума. Это обыкновеннейшее честолюбие, жажда славы.
— А что ж? Если честолюбие и жажда славы способствуют успеху строительства — я не против… я не против фактов честолюбия на своем участке…
Маргулиес тревожно посмотрел в окно. Пейзаж тускнел и как бы удалялся из глаз. В комнате быстро меркло.
— Что вас еще интересует, Георгий Николаевич?
Раздражение Налбандова достигло высшей степени.
Однако оно не перешло предела. Налбандов испытывал сильнейшее искушение ударить Маргулиеса самым сильным, самым неотразимым доводом.
Но он овладел собой. Он держал этот довод в запасе. Настанет время — и он произнесет слово, которое уничтожит Маргулиеса.
Это слово было — «качество».
Занятый количеством, Маргулиес явно упустил из виду качество.
Так пусть же он разобьет себе голову.
Нет, он не произнесет этого слова, хотя бы потом понадобилось ломать всю плиту и лить сначала. Пусть!
Но зато Маргулиес будет уничтожен.
Он не обязан быть нянькой Маргулиеса. Маргулиес сам ответит за свою техническую неграмотность и честолюбие. И ответит жестоко.
— Вас больше ничего не интересует, Георгий Николаевич?
Маргулиес уже стоял у двери, вежливо ожидая конца разговора. Он ждал последнего возражения Налбандова: качество.
Но на этот счет у него в кармане лежала статья, переданная ему из Москвы по телефону Катей.
Со стороны качества все было в порядке.
Нажимая на количество, он пока еще держался на уровне необходимого качества. Тут он твердо опирался на свой опыт, на опыт американских подрядчиков и на нормы, только что выработанные в Москве группой инженеров государственного Института сооружений.
Но Налбандов не коснулся этого вопроса.
— Во всяком случае, — сухо и небрежно сказал Налбандов, как бы подводя итог всему разговору, — я считаю, что подобного рода работа ничего не принесет строительству, кроме вреда.
— Вы это говорите в качестве дежурного по строительству?
— Я это говорю в качестве заместителя начальника строительства, — раздраженно сказал Налбандов.
Маргулиес угрюмо посмотрел на палку Налбандова.
— Следовательно, вы запрещаете?
— Я не запрещаю.
— Значит, вы разрешаете?
Налбандов раздраженно пожал плечами.
— Я ни запрещаю, ни разрешаю…
— В таком случае, как прикажете вас понимать?
Маргулиес чуть-чуть улыбнулся своими черными губами.
— Понимайте это, как… как совет старшего товарища.
Маргулиес нетактично промолчал.
Налбандов открыл палкой фанерную дверь.
— Будьте здоровы!
Маргулиес пропустил его вперед.
Он наклонился, чтобы не стукнуться о притолоку, и вышел в коридор.
Коридор, как и утром, был полон теней и дыма. Черные люди толпились с расчетными книжками у окошечка бухгалтерии.
Из дверей художественной мастерской выглянула Шура Солдатова. Осторожно откидывая волосы рукой, в которой она держала кисть, полную краски, она подошла к Маргулиесу.
У нее было тревожное, озабоченное лицо.
— Что, что, Давид? — спросила она шепотом.
Она была чуть повыше Маргулиеса. Она положила нежную руку на его плечо и прошла с ним несколько шагов, нога в ногу.
— Ничего, Шура, все в порядке, после.
Она отстала.
Из темного коридора дверь выходила наружу. Она была открыта.
В светлом прямоугольнике со скоростью велосипедных спиц мелькал дождь.
