Если бы рост человека измеряли количеством людей, пришедших на его похороны, то Брюнель, не отличавшийся при жизни особой статью, считался бы настоящим гигантом. После происшествия на пароходе я не видел, чтобы столько людей собиралось в одном месте. Подъехать к кладбищу в кебе не представлялось возможным, поэтому я вышел и присоединился к толпе провожавших похоронный кортеж. Впереди медленно двигался катафалк, запряженный четырьмя лошадьми с черными плюмажами, люди расступались перед ним подобно живому морю. До кладбища было трудно добраться даже пешком, вдоль дороги собралась огромная толпа людей, которые хотели посмотреть на гроб. Большинство из них были железнодорожными рабочими, они даже не сняли свою спецодежду, но у всех на рукавах были черные повязки. Когда лошади проходили мимо, они снимали шляпы и склоняли головы в немой молитве.
У ворот кладбища стало намного свободнее. За порядком здесь следили гвардейцы, одетые в алую униформу. Они сдерживали народ на почтительном расстоянии.
Оставив позади толпу, кортеж двинулся по одной из трех аллей кладбища. По обе стороны возвышались роскошные надгробия, вносившие некоторое оживление в пейзаж этой населенной мертвецами улицы.
— Вы не находите, что здесь сегодня слишком людно? — Оккам неожиданно появился прямо передо мной. Я видел его в первый раз после возвращения с корабля, его безукоризненно сшитый траурный костюм явно был куплен специально для похорон.
— Я боялся, что не смогу сюда добраться.
— Вы кого-нибудь еще встретили? — спросил он, вытягивая шею, чтобы рассмотреть идущих перед нами людей.
— Кажется, мельком видел Хоуса, но больше никого.
— Вон там Рассел, его голова хорошо видна над толпой, — заметил Оккам, привстав на цыпочки.
— Значит, он приехал на похороны из Уэймута.
— Кажется, он не один, — сказал Оккам, поднимаясь еще чуть выше и опуская руку мне на плечо. — Да, это Перри.
— Перри! — воскликнул я так громко, что шедшая впереди дама обернулась и бросила на меня полный неодобрения взгляд. За всеми этими событиями, связанными со смертью Брюнеля, я почти забыл о нем. Но теперь он шел совсем рядом со мной — человек, повинный в смерти Уилки. И пускай не сам он совершил преступление, но его руки были запятнаны кровью не меньше, чем у его сообщников.
— Без сомнения, это он, — подтвердил свои предположения Оккам, опускаясь на землю. Он немного удивился, когда я схватил его за рукав и потащил в сторону от процессии провожающих.
Мы покинули кортеж, я провел его между двумя каменными ангелами, и мы встали под крышей усыпальницы, напоминавшей миниатюрную версию греческого храма. Здесь не было слышно даже шарканья ног по усыпанной гравием тропинке.
— Послушайте, я должен вам кое-что сказать. Я узнал об этом на корабле.
— Мне уже все известно. Это ведь был Рассел, не так ли?
— Как вы узнали?
— Брюнель сказал мне. Не буду утверждать, что это стало для меня сюрпризом. Я с самого начала подозревал его.
— Когда он вам сказал?
— Я посетил его в день смерти, вскоре после вашего ухода. Броди не хотел, чтобы я приходил, но старик настоял. Брюнель сказал, что вы подтвердили его подозрения по поводу Рассела.
— Да, но…
Оккама, похоже, не особенно обеспокоило это известие.
— Почему вы так переживаете? Разве вы не знаете, что с сегодняшнего дня сердце перестанет существовать?
— Перестанет существовать?
Он посмотрел на похоронную процессию.
— Ну, по крайней мере после того как его похоронят вместе с Брюнелем. Если бы Рассел знал, что сейчас он прощается со своим драгоценным двигателем.
— Да, конечно, — сказал я, подыгрывая ему. — Вероятно, об этом вам также сообщил Брюнель?
Оккам кивнул.
— Да, о том, что вы обещали провести операцию.
— Это самое меньшее, что я мог для него сделать, — солгал я. К сожалению, я упустил момент признаться в том, что нарушил обещание, а времени что-то выдумывать у меня просто не было.
— Я хотел разыскать вас и предложить помощь, но… — Неожиданно лицо Оккама помрачнело, и он запнулся. — Что ж, пусть все идет своим чередом.
Лишь теперь я понял, как сильно повлияла на него смерть Брюнеля. Без сомнения, последние дни он пытался заглушить свои переживания дурманом. Я знал, что он точно так же поступал после смерти матери — по крайней мере после второй ее смерти. Оккам, вероятно, понял, что дал волю чувствам, и тут же сосредоточился.
— Вам не кажется, это даже к лучшему, что они уходят вместе: Брюнель и его механическое сердце?
Пока мы шли мимо памятников, мое чувство вины стало расти подобно жуткой опухоли. В последние дни я все время убеждал себя, что поступил правильно, нарушив слово и не выполнив просьбу Брюнеля, но на самом деле я подвел всех — и мертвого, и живых. И не важно, какие предлоги я выдумывал, чтобы оправдать свои действия или бездействие. Я не мог избавиться от мысли, что мною руководил лишь чистой воды эгоизм.
Вместе с Оккамом, который все еще считал Рассела причиной всех наших бед, мы присоединились к толпе скорбящих. Гроб сняли с катафалка и поставили около могилы, после чего накрыли флагом, который я видел на мачте «Великого Востока».
Гроб стал медленно опускаться между сомкнутыми рядами провожавших, склонивших в скорби свои головы.
— Пепел к пеплу, прах к праху, — послышался громкий голос возглавлявшего процессию священника.
Все формальности были соблюдены, и люди стали постепенно расходиться. Только Перри не двигался. Он стоял неподвижно, словно памятник, и смотрел на меня холодными как камень глазами.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я нахожусь в самом сердце королевства Изамбарда Брюнеля. Пар со свистом вырывается из открытых клапанов и застилает все передо мной. Я пробираюсь по узкому коридору в поисках выхода.
Железные стены окружают меня со всех сторон, и у меня не остается иного выхода, кроме как пробираться через невероятно узкий проход. Клубы пара повисают в воздухе как густой лондонский туман. Вдали мерцают горящие угли, отбрасывая мою изломанную тень на переплетенные медные трубы. Горячие металлические стены и потолок до волдырей обжигают пальцы, перебинтованные обрывками рубахи. Наконец я прохожу в большой зал со сводчатым потолком, где поршни двигаются вверх и вниз, тяжело разрезая воздух, и капли масла брызжут мне прямо на шею…
Этот кошмар приснился мне ночью после похорон Брюнеля. С тех пор он повторялся каждую ночь, заставляя меня просыпаться по утрам мокрым от пота. Он высасывал из меня силы с прожорливостью самого страшного червя-паразита, забравшегося в мое чрево, разжиревшего и продолжавшего с жадностью набивать свою утробу. Как паразит, этот сон рос по мере того, как я слабел; он неотвратимо завладевал моим рассудком, лишая меня чувства реальности. Сначала я был совсем один — одинокий пленник в железном лабиринте, — но затем в моем сне стал появляться кто-то еще, он шел за мной следом подобно призраку.
Я не знаю, куда исчезал этот кошмар днем. Возможно, прятался в дальних уголках моего сознания, подпитывая во мраке свои болезнетворные силы. Ведь даже мой ум, который я всегда считал просвещенным и лишенным предрассудков, имел пыльные закутки и щели, где таились самые примитивные инстинкты. Сначала мне казалось, что инженером моего кошмара выступал Брюнель, но затем я понял, что сам создал его. Он стал порождением моего черного вероломного сердца.
Сон не приносил отдыха, а работа утомляла настолько сильно, что однажды я дрожащей рукой повредил артерию пациента и он умер от потери крови. Я и раньше терял пациентов, включая жену самоубийцы Фишера, но тогда просто не мог их спасти. На этот раз во всем был виноват я. Как-то раз я сказал Оккаму, что бывают плохие врачи. После этой ужасной ошибки я пополнил их ряды. Бремя вины было слишком тяжелым, и я приступил к активным действиям.
Брюнель, сам того не желая, помог мне угодить в эту ловушку, но вместе с тем он же бросил мне спасительный канат, по которому я мог выбраться из ямы. Главное было не ошибиться, иначе эта веревка превратилась бы для меня в виселицу.
Во время нашей первой встречи любознательный инженер поинтересовался, не приобретает ли больница тела у расхитителей могил. Я сказал ему, что эта практика была прекращена с принятием Анатомического акта в 1830-х.
В те годы я был еще ребенком, но Уильям — уже взрослым человеком. Более того, все в больнице знали, что он добывал расходный материал для вскрытий. Проще говоря, он являлся расхитителем могил. Говорят, в свое время он был главарем одной из многочисленных банд, которые осквернили сотни могил в Лондоне и за его пределами в поисках трупов. После принятия акта один из моих предшественников — возможно, сам Броди — наградил его за службу и взял на должность санитара в больнице. Однако до сих пор оставалось неясно, был ли это жест милосердия или взятка, гарантировавшая молчание Уильяма.
