Спустились до воды. Огляделись. Ни отмели, ни порога поблизости не увидели. Разделись, связали одежду и обувь в узлы, все привязали шнурами из строп парашютов поверх рюкзаков. Каждый опоясался таким же тросом, передний конец которого был у Ляндэ, другой — на замыкающем Игнатьеве, посередине шел Костин.
Так, связанные вместе, побрели они через реку.
Дно ее было каменистым, из крупных валунов. Камни шершавые, не заиленные, не скользкие. Течение с ног не сбивало, глубина — по грудь (как говорили в старое время бурлаки — «под табак»). Воду такую теплой считать не принято.
Растерлись, оделись. И полезли в гору по другому берегу реки — такому же длинному покатому склону, усеянному камнями. Наверное, в давние, послеледниковые эпохи река была многоводной, глубокой, оба спуска были затоплены водой, течением обтачивало, шлифовало эти камни, перекатывало их, при половодье они терлись друг о друга, словно между жерновами гигантской крупорушки.
Потом вода ушла, а миллионы окатышей по берегам долежали до наших дней и останутся после нас на века.
Карабкались вверх, стараясь не шелохнуть ни один камень, согнувшись в три погибели, иногда руками цепляясь за мох, за булыжники.
Когда поднялись на сравнительно ровный откос — остановились передохнуть.
— Ребята, привал…
— У меня в глазах круги, аж пошатывает… — Костин прилег на мох.
— Меня тоже мутит, — признался Игнатьев.
— Сейчас хорошо бы поесть да поспать. Кровь стынет в жилах от голода.
Осмотрелись. Невдалеке виднелось небольшое озерко метров двадцать-тридцать в длину да шириной вполовину.
Костин нехотя, тяжело поднялся. Пошли к нему. Припав к воде губами, долго, с наслаждением пили, потом сняли поклажу, расположились на привал.
Высокая гора маячила над округой, на юге виднелся Варангер-фьорд, а на севере бескрайняя даль Баренцева моря.
Вахту наметили по два часа. Первым заступил Костин, потом Толя принял дежурство. Михаил лег невдалеке от Ляндэ и еще не уснул, когда услышал негромкий шепот:
— Володя…
Сон как рукой сняло. Ляндэ и Костин вскочили.
— Может быть снег на макушке сопки?
Все поглядели вверх, Игнатьев вглядывался вдаль через толстые очки.
— Не должен быть… Никогда не видал на вершинах.
— Верхушки летом оголяются самыми первыми, — подтвердил Костин.
Бывают пласты, которые за все лето у солнца не хватает силы растопить. На них новым слоем ложится снег следующей зимой. Но такие годами не тающие напластования случаются на обращенных к северу изломах гор, куда никогда не заглядывает солнце. За лето на подтаявший снег садится пыль, надувает мусор, поверх него падает снег новой зимы. Как-то наткнулись на отвалившийся срез многозимних напластований, насчитали около сорока слоев. Выходило, снега лежали, не вытаивая полностью, с 1905 года.
А на вершине горы белела небольшая проплешина.
Побежали наверх.
— Осторожно, поглядывайте кругом…
Команда Володи насторожила — не попасться бы на приманку.
На маковке сопки распластался парашют, возле него тюк с продуктами. Скорее всего самолет сбросил его только вторым заходом в ту же ночь, когда прыгали разведчики.
Радость была неописуемой. В мешках оказалось почти все, в чем они нуждались. Консервы лежали целехонькие, испортились лишь сухари, семь с лишним месяцев хранения — срок слишком большой. Их поскоблили ножами, отчистили от плесени. Продукты уложили в рюкзаки, подготовили запас на переходы. Осмотрели батареи к радиостанции, часть их была абсолютно надежной. У других напряжение немного село, их подготовили для первоочередного использования, соединили в пачки по нескольку штук. Самые ненадежные батареи протерли, обернули каждую в отдельности, уложили в жестяные банки и запрятали в камни так, чтобы не попадали ни вода, ни снег, на крайний случай. Исправные батареи положили вместе с резервными продуктами, если придется куда-то опять идти.
Когда со всем этим управились, сам собою встал вопрос: что же делать дальше?
— Надо дать радиограмму, доложить, что у нас случилось. С таким запасом батарей моя радиостанция может работать долго, — предложил Костин.
— Надо объяснить руководству, почему не сидим на месте. Чтобы знали, что мы на марше, переходим, радируем на ходу. — У Игнатьева, как всегда, срабатывало чувство осмотрительности.
— А что передадим о продуктах? — спросил Костин.
— Пока ничего. Мы их нашли случайно. На них уже никто не рассчитывал, поэтому радиограмму дадим короткую, чтобы в базе поняли, что отстучали ее поспешно.
Часов в восемь утра Костин отбил в эфир всего два слова: «Обнаружены. Уходим». Вечером донесли, что обосновались на запасной точке, здоровы, ждут указаний.
Ответные распоряжения не поступали день, второй, третий…
Отдыхали, следили за подходами, чтобы немцы не застали их врасплох. Море виднелось далеко, смотреть на него большого смысла не имело. Погода стояла еще летняя, дожди не донимали.
— Попали на «курорт», немцы помогли устроиться, — радовался наиболее непосредственный Костин.
— Первый отпуск за войну. Еще бы помыться да переодеться во все чистое. — Игнатьева не покидали простые житейские желания.
— Немцы могут и прикрыть нам «курорт». Засекут рацию — опять погонятся. — Ляндэ оставался командиром, вслух думал о будущем.
Через несколько дней база ответила: «Ждите указаний». Разведчики поняли, что приближаться к Вадсё им нельзя.
Прошло десять дней. Впервые за все время питались вдоволь. Шел восьмой месяц их жизни под открытым небом Варангера.
Наконец, 6 сентября получили распоряжение идти на северное побережье, к Бос-фьорду.
Заморосил дождь, кочки и кустарники намокли от дождя и тумана. Снова нахмурилась осень.
— Кончился «курорт», — сожалел Костин.
— Хорошо, хоть декаду отдохнули. Теперь до дома выдержим. — Игнатьев вслух высказал мысль, которая у каждого теплилась в душе: раз их двинули к северному побережью, значит, снимут, там подлодкам подходить лучше.
Шагали по мокрому мху и кустарнику. Сапоги раскисли и развалились. Связали их стропами от парашюта. Но километра через два-три все расползлось снова. Опять обмотали веревками, еще прошли небольшой переход, вновь все разъехалось. Вода чавкала в мокрых портянках.
Сняли с себя лыжные куртки, порезали на куски, обернули ими сапоги, как обмотками, сверху обкрутили стропами. Шагать было неудобно. На привалах ноги затекали, становились «чужими». Кончался короткий отдых, вставали, а ноги не слушались, не чувствовали землю, но минут через пятнадцать-двадцать топали опять, как заведенные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
