Этот учебный год мы начали в новой школе. Трехэтажное просторное новое здание. Тогда оно казалось верхом возможностей для школы. Теперь эти здания (типовые проекты их почти не изменены) стоят повсюду. И во всех городах и весях выстроены (там, где выстроены!) такие школы. Егорка тоже пошел в эту школу, в первый класс. В этой школе встретились все ребята, с которыми я когда-либо училась. И Сева, Гога и Рафка. Но в разных классах. Было несколько параллельных шестых. В одном из классов училась Надя Суворова — девочка из «Люкса». Она дружила с Елкой Доленко. И я тоже скоро с ними сошлась, вначале просто потому, что мы вместе ходили домой. Потом стали вместе готовить уроки. Надя училась хорошо, всегда была в числе лучших. Елка совсем наоборот. Я — ближе к Наде, но мне не хватало ее аккуратности, хорошего почерка, хотя по «говорильным» предметам (география, история, ботаника) у меня отметки бывали выше.
Когда Елка появилась у нас в доме, она не понравилась всем домашним. Вначале я не понимала, почему. Потом до меня дошло, что маме и всем не нравится, что она отличалась от других девочек взрослостью. Она была высокая, физически развитая, полногрудая девушка. Очень хорошенькая, броская, яркая. Такая, что ее всегда замечали взрослые парни, когда на нас — ее окружение — еще смотрели, как на мелюзгу. Она любила хвастаться перед нами таинственными знакомствами, вечеринками, на которых бывает, подарками. Я никогда не знала, врет она или нет. Однажды она ненадолго попала в больницу. И девочки шепотом говорили, что какой-то парень во дворе их дома на улице Станкевича пырнул ее ножом. Сама Елка мне об этом не говорила, и только года через два в бане она, смеясь, показала мне шрам на бедре, высоко, там, где нога уже переходит в попку. «Так, значит, это было?» — «А ты что думаешь?» Я-то думала, что все байки. У Елки был красивый низкий голос, она пела украинские и всякие современные песни дома и в школе
— на школьных утренниках. Вечеров в шестых — седьмых классах не было. Считалось, что мы не доросли. Дома у них был рояль. В младших классах ее учили музыке, но она это забросила. Как и уроки. Книг она почти не читала, стихи считала «мурой». Из-за дружбы с ней я выдерживала натиск мамы, Батани и даже папы. Но не сдавалась. Я ее любила. За красоту, за голос, за взрослость, за таинственность, за веселость и доброту. Любила!
В новом классе мне понравился один мальчик. Я даже решила, что влюбилась. Очень уж много все девочки вокруг говорили «про любовь». Давно, еще глядя на Леночку и Виктора Ивановича Прохорова и их любовь, я решила, что любовь не надо скрывать, что это так хорошо. Красиво! И пусть все знают! Когда мы ехали в Кунцево (я сидела рядом с шофером Исаковым, а мама с папой и Егоркой сзади), я сказала им, что я влюбилась. Егорка на это сразу выдал: «Дура». Исаков что-то хмыкнул. А папа спросил: «Ну, и что ты делаешь?» — «Ничего.» — «Когда начнешь целоваться, тогда скажешь, а пока ничего не делаешь, можешь и не говорить». Мама молчала, и я даже не поняла, сердится она или нет. Но продолжать этот разговор мне не захотелось. Через несколько дней я рассказала про мою «любовь» Елке. Она спросила, какой это мальчик. Я показала, зайдя с ней в класс, потому что он сидел на своей задней парте и почему-то в зал на переменку не выходил. Елка сказала, что он «ничего». А потом спросила: «Он что, один сидит?». — «Да». — «А ты пересядь к нему». На следующем уроке я так и сделала, чем вызвала его недоуменный взгляд и неодобрительный шепот половины девчонок. На другой день я уже с утра сидела рядом с ним. Я заметила, что девочки стали о чем-то шушукаться за моей спиной. Прозвучало слово «мальчишница». Я видела, что мой сосед тяготится моим соседством, и вообще мне это стало скучно, и я подумывала о том, чтобы куда-нибудь пересесть от него. Но не успела это сделать.
Выбрав вечер, когда я вышла из школы одна, на меня напали человек шесть или семь девчонок из нашего класса. Они повалили меня и стали бить портфелями, и кричали, что нечего мне сидеть с Шуркой, что они все тоже в него влюблены, только «не навязываются к нему», как я.
В это время из школы вышли Севка, Гога и Рафка и мгновенно разбросали кучу вокруг меня, так что все девочки разбежались. Я встала. Мальчишки меня отряхивали. Я вытирала лицо, мокрое от дождя и, может, слез. И мы пошли втроем нашим старым маршрутом. По дороге Севка спросил: «За что они тебя?». Я сказала; «Не знаю». Мне было стыдно. Никакой влюбленности в Шуру я не ощущала. Но вдруг поняла, что без этих троих в школе всегда чего-то не хватало. У Глинищевского переулка Рафка пошел дальше, а Севка сказал Гоге, что надо меня проводить до дому, потому что вдруг девчонки следят и снова начнут бить. У подъезда я позвала их к себе, и они пошли. Уже не было Нюры, а была Ольга Андреевна. Она спросила меня, вызвав на кухню, чем кормить моих гостей, и я попросила жареной картошки или оладушки. Оладьи, целая горка, появились очень скоро. После них Гога предложил: «В дурачка? » Но Сева сказал, что лучше почитать Маяковского. Гога сморщился. На что Сева ответил: «Не стихи, а «Как делать стихи», и достал из портфеля книжку, хвастливо повертел ее перед нами и стал читать оттуда отрывки «Где живет Нита Жо...», «...моя мама Лямина...» и другие такие же. Мы стали смеяться. Особенный смех вызвал «...могу чемодан... ». Мы как раз в это время прохо дили «Вещего Олега». Когда мальчики ушли, я достала из папиного шкафа Маяковского и прочла «Как делать стихи». А утром, собираясь в школу, я ощутила такую радость, будто начинается праздник.
За время моей влюбленности в Шуру Елка познакомилась с ним. Легко пококетничала и влюбила в себя, кажется, на все предвоенные годы. Из ее рассказов я знала, что она бывала у него в доме, знала его семью. Я — нет. Я была, как говорили тогда, «из другой компании». Став ленинградкой, в свои частые приезды в Москву я встречала его иногда на улице, на том тесном московском пятачке — ограниченные Охотным рядом и бульваром улицы Горького, Пушкинская и Петровка — где жили все мои соученики. Несколько приветливых слов. «Пока». — «Пока».
Последний раз я встретила его зимой 42—43-го, когда были победные сталинградские салюты. Я была в Москве несколько часов. И мне захотелось пешком пробежаться от центра до Чистых прудов, чтобы навестить Зорьку и Аню с Левой. Мы буквально столкнулись на углу Пушкинской площади. Встреча была неожиданно теплой. Военная! Он пошел провожать меня и, пока мы шли, небо над нами дважды или трижды взрывалось радугой салютов, а их залпы были как весенний гром. Он тогда только что вернулся из армии, живой, не покалеченный, демобилизованный из-за язвы желудка. Собирался поступать в медицинский. Спустя много лет я познакомилась с его женой Люсей. Она врач, акушер-гинеколог. Мы вместе работали. И она опекала мою Таню, когда Таня была беременна и потом под ее приглядом рожала нашу Анечку. Мы с Люсей много лет собирались как-то по-домашнему встретиться, да так и не собрались. Так что Шуру я с той зимы не видела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
