западниками, взгляды которых вписывались в привычный для России «модернизационный дискурс». Они были приверженцами теории «транзитного (переходного) общества», в рамках которой Россия рассматривалась как «плохая Европа», которую можно и нужно улучшить, стимулируя то, что было принято называть «догоняющим развитием». В качестве основного метода лечения «больной России» предлагалось осуществить инъекцию «сыворотки» западных экономических и политических институтов.
К сожалению, прямая прививка «европейских ценностей» оказалась неудачной из-за культурного отторжения непривычных ценностей и принципов. Так живой организм отказывается впитывать в себя полезные и необходимые ему вещества (например, железо), если они не содержатся в соединениях, которые этот организм способен усвоить. Западные правила обломились о русские понятия (традиционные стереотипы поведения), которые они не могли вытеснить. Печальным итогом этого необольшевистского эксперимента стало то, что старые институты перестали действовать раньше, чем заработали новые, и Россия погрузилась в хаос.
Поскольку социум, как и природа, не любит пустоты, социальный вакуум 1990-х стал молниеносно заполняться анархической саморегуляцией, которая не могла быть не чем иным, как криминальной самоорганизацией, очень быстро поглотившей все общество. В результате к концу этого десятилетия, получившего характерное определение «дикие девяностые», в России сложилось настоящее двоевластие: на абсолютно равных началах в России сосуществовали и взаимодействовали между собой формальное и теневое государство. При этом теневое государство охватывало все области общественной жизни – экономику, социальную сферу и, естественно, политику.
В течение какого-то времени в России существовал «стратегический» паритет формальной (номинальной) и неформальной власти, обозначая приемлемый баланс в отношениях между «светом» и «тенью». Однако в период между 2003 и 2007 годами в общественном укладе России произошли существенные перемены, которые можно обозначить как «институализацию тени». Образно выражаясь, в это время «теневая Россия» окончательно вышла из тени. Собственно, то, что сегодня принято называть «путинским режимом», является лишь легитимизацией тех понятийных отношений, которые сложились задолго до того, как Путин пришел к власти. За какую бы проблему мы ни зацепились сегодня, корни ее обязательно уходят на два-три десятилетия вглубь. Да и сам Путин – это всего лишь человек из 1990-х.
Идеология эпохи позднего Путина нацелена не против либералов и либерализма, как многим кажется, она не является ревизионистской по отношению к горбачевским или ельцинским реформам, она также не является антикоммунистической. Она знаменует отказ от ориентации на Европу в целом, отрицает европейские ценности как таковые, причем делает это практически открыто, в том числе она отрицает ценность модернизации западного типа. Все было бы вообще хорошо, если бы не технологическое отставание. Оказалось, однако, что с модернизацией не так легко порвать, как с Западом, потому что технологическое отставание России является одной из серьезных угроз стабильности режима. Поэтому Путин сегодня озабочен поиском альтернативных «незападных» методов модернизации. В этих поисках он все чаще заглядывается на Восток – Китай неофициально становится новой «русской иконой».
Всеми силами путинская элита пытается столкнуть Россию на китайские исторические рельсы. Путин не боится сделать Россию зависимой от Китая. Как и Александру Невскому, ему зависимость от Востока кажется милее зависимости от Запада. Десятками кабальных договоров Россия привязывается сегодня к Китаю в качестве сырьевого придатка к его экономике. Кремль со спокойной совестью берет в Китае кредиты, сквозь пальцы смотрит на полулегальную китайскую иммиграцию, проявляет несвойственную ему мягкость в спорах о цене на энергоносители. Этот процесс грозит стать необратимым в самом ближайшем времени. И это чисто идеологический выбор, отражающий новые культурные константы Кремля.
Культура между тем, в том числе, конечно, русская, – это живой организм, который сопротивляется издевательствам над собой и имеет определенный запас прочности, позволяющий ему сохранять свою форму иногда в самых неблагоприятных условиях. Русская культура, созданная не только великими Царями, но и великими Поэтами, не столько в борьбе с Европой, сколько во взаимодействии с ней, не может не реагировать на вызовы, которые угрожают самому ее существованию. В общем-то, мы в определенном смысле слова являемся, сами того не замечая, современниками Толстого, Чехова, Некрасова, Достоевского. Они живут среди нас и, помимо нашей воли, участвуют в нашей жизни. Поэтому я полагаю, что на культурную деградацию рано или поздно будет дан ответ – не политический, не социальный, а именно культурный. Подавляемые маргинальным мракобесием, ушедшие с первого плана в тень, здоровые культурные слои рано или поздно обязательно отреагируют на то давление, которое они испытывают. Другое дело, что этот ответ может оказаться недостаточным по силе, что будет иметь для России трагические последствия. Но полагать, что его не будет вовсе, значит неуважительно относиться к своей великой культурной истории. Это дело времени.
Будущее России, таким образом, зависит от мощности и концентрации вышеупомянутого ответа. В каких именно политических формах он себя реализует – не так важно. Образно говоря, или в самом ближайшем будущем выяснится, что Пушкин был пустой абстракцией, растворившейся в русской культуре без остатка и без последствий, или окажется, что он, наоборот, восстал из культурного праха, чтобы проголосовать на русских выборах за себя и за Россию. Пушкин должен помочь нам вернуть вектор русской истории в привычное русло, обусловленное ее реальным, а не выдуманным культурным кодом.
Пока же неизбежным следствием «неевропейского» выбора Кремля становится «децивилизация» России, потеря ею собственной культурной идентичности. Этот вывод кажется странным на фоне заявлений приверженцев «православного держимордия», которые вроде бы как раз ратуют за сохранение русской исторической и культурной самобытности.
Как бы громко в России ни звучали сегодня антиевропейские лозунги, русская культура относится к семейству европейских культур, создана в тени европейской культуры, столетиями переваривала и культивировала на своей специфической почве и на свой манер достижения европейской культуры и колебалась вместе с Европой в одних исторических ритмах. Отрицать связь русской культуры с европейской, пусть и весьма опосредствованную, может только слепой. Приращение русской культуры происходило исключительно за счет продуктивного и творческого взаимодействия с европейской культурой.
Отказ от европейской ориентации может иметь для России самые разрушительные последствия. Это все равно что собственными руками обрезать себе культурную пуповину. Россия – это не Европа (по крайней мере, не Западная Европа). Но «европеизм» есть часть собственной российской культурной традиции, причем очень существенная ее часть. Православные держиморды, видимо, полагают, что есть какая-то другая скрытая сущность России, которую они, отринув прах европеизма, обязательно обнаружат и восстановят. Но это не более чем иллюзия, пустой миф, рожденный архаичным воображением. Отказ от европейских ориентиров в культуре будет означать для России отказ от культурной традиции вообще.
Пока прямым следствием возникновения культурного вакуума стала социальная атомизация, которая повлекла за собой деградацию всех главных общественных институтов, в первую очередь государства, права и церкви. Во всем, что касается институциональной организации, российское общество в эпоху коммунизма, сделав шаг вперед, тут же откатилось на много шагов назад, в глубь веков, в русское Средневековье, когда и власть, и право, и церковь были вотчинной собственностью российского государя.
Очерк 23
Государство диктатуры люмпен-пролетариата
В мире никогда не было и, наверное, никогда не будет сколько-нибудь стабильной диктатуры, которая по-настоящему «висела бы в воздухе». Это верно даже по отношению к самым радикальным и изуверским тоталитарным режимам. Джонатан Литтелл писал: «Фюрер никогда не делал заявлений от своего имени, его личностные особенности значили немного: он скорее играл роль линзы, улавливал и концентрировал волю народа, чтобы затем фокусировать ее в нужной точке». Диктатура опирается либо на элиты в борьбе с массами, либо на массы в борьбе с элитами. Посткоммунистическая диктатура в России относится ко второй категории.
Попытка возложить всю ответственность за происходящее
