Лист всё же сделал попытку оправдаться, правда, вновь не раскрывая имя истинного автора скандальной главы, полностью беря грех на себя. 6 февраля 1883 года он написал открытое письмо главному редактору франкоязычного издания «Газетт де Онгри» (Gazette de Hongrie — «Венгерский вестник») Амаде Сесси (Saissy; 1844–1901):
«Господин редактор! Направляю Вам эти строки с некоторым чувством сожаления, но раз уж с некоторых пор обо мне говорят как о якобы противнике евреев, я чувствую себя обязанным исправить этот ложный слух как основанный на заблуждении. Всем известно, что в мире музыки я имею возможность наслаждаться дружбой со многими талантливыми детьми Израиля, и в первую очередь с Мейербером; в литературных кругах подобные чувства по отношению ко мне испытывали Гейне и многие другие. Мне представляется лишним подробно перечислять, сколько раз я оказывал горячую поддержку талантливым выходцам из еврейской среды за все 50 лет своей творческой деятельности; позволю себе напомнить, что во многих странах я неоднократно содействовал увеличению числа благотворительных еврейских организаций и их процветанию исключительно по доброй воле. „Милосердие“ — девиз моего небесного покровителя, святого Франциска из Паолы, ему я буду следовать до самой смерти. Есть те, кто глумится надо мной, выдергивая отдельные фразы из моей книги „Цыгане в Венгрии“. Со спокойной совестью могу заверить тех, кто на меня нападает, что числю себя виновным лишь в том, что слегка затронул идею „иерусалимского королевства“, которую, задолго до меня, обстоятельно изложили трое выдающихся сынов племени Израилева — лорд Биконсфилд, Джордж Элиот и Адольф Кремье[536]. Примите, господин редактор, искренние заверения в глубочайшем уважении.
Ференц Лист»[537].
Это письмо было сразу переведено на немецкий язык и опубликовано в «Альгемайне дойче Музикцайтунг», а также вышло в венгерском переводе в газете «Едетертеш» (Egyetértés — «Согласие»)[538].
Но вот еще один весьма характерный штрих. В том же 1883 году при издании четвертого тома Полного собрания сочинений Листа Лина Раман перевела книгу «Цыгане и их музыка в Венгрии» на немецкий язык, причем по изданию 1881 года. Она решила купировать главу о евреях, но предварительно посоветоваться с самим автором. Лист ответил, что ему «всё это противно», и добавил: «Я это вынесу — не будем убирать ни слова, ни запятой… Мне тут каждое слово знакомо, всё я написал и одобрил — посмотри, что на титульном листе. Мое имя там не случайно появилось»[539].
Что же до возможности внести коррективы в свои взгляды на происхождение цыганской музыки, то и тут Лист, по словам Раман, «стоял на своем и упрямо отказывался прислушиваться к советам, гневно заявляя, что теория принадлежит ему лично и он в ней уверен»[540].
Увы, эту чашу Листу пришлось испить до дна. Книга «Цыгане и их музыка в Венгрии» даже стала главным препятствием для захоронения праха Листа на родине. К. Хамбургер пишет: «После смерти композитора… в Байройте из Венгрии не поступило официального предложения похоронить Листа на родине. По этой причине погребение состоялось в городе, где жил Вагнер, и от Министерства культуры на похороны приехали всего двое: композитор Эден фон Михалович и вице-президент Музыкальной академии Янош Вег. Общество венгерских писателей и художников при поддержке кардинала Лайоша Хайнальда[541], друга композитора, обратилось в парламент с ходатайством о перезахоронении праха Листа на родине, однако депутаты не поддержали эту идею. Премьер-министр Кальман Тиса, сторонник политики угнетения национальных меньшинств, заявил: „Ференц Лист действительно распространял то, что мы считаем венгерской музыкой, но когда у венгров, кроме венгерской музыки, уже ничего не оставалось, он раззвонил по всему свету, будто музыка эта вовсе не венгерская, а цыганская“. А на возражение одного из левых депутатов ответил: „Да я сам недавно видел брошюру, где он это написал“. Слова премьера встретили одобрение среди депутатов».
Лист не мог даже предполагать подобных последствий. Но в 1859 году ему оставалось лишь смириться и продолжать жить дальше.
На 15 октября было назначено бракосочетание дочери Каролины. Марфа Сабинина вспоминала: «14-го октября. Кружок почитателей молодой княжны Марии Витгенштейн перед отъездом ее из Веймара поднес ей (через меня) на память большой альбом со стихами, рисунками и музыкальными сочинениями. Это было накануне ее свадьбы с князем Константином Гогенлоэ, и она совсем переезжала на жительство в Вену. Об отъезде ее искренне сожалели все, ее знавшие; на собраниях княгини Витгенштейн она была поэтична, как цветок, и вокруг нее группировались все любители изящного и цивилизации. 15-го октября свадьба ее состоялась в католической церкви. Она страстно любила свою мать и Листа, и ей стоила горьких слез разлука с этим очагом ее юности».
После отъезда княжны Альтенбург погрузился в гнетущую тишину. Лист словно предчувствовал беду, еще более страшную, чем предыдущие.
До него доходили тревожные известия из Берлина, куда в августе приехал из Вены его Даниель, чтобы провести каникулы с Козимой и Гансом фон Бюловом. Уже тогда он чувствовал недомогание. Козима окружила брата материнской заботой, и все надеялись, что его болезнь — всего лишь простуда, которая скоро пройдет. Однако время шло, а Даниелю становилось всё хуже. Однажды, проснувшись, он начал кашлять и обнаружил на носовом платке кровь…
К началу учебного года Даниель уже чувствовал себя настолько плохо, что не смог вернуться в Вену. Всю осень Козима и Ганс самоотверженно ухаживали за больным, приглашали докторов, но диагноз — туберкулез — не оставлял шансов. К началу зимы стало понятно, что Даниель угасает. 11 декабря в десять часов вечера Лист прибыл в Берлин и остановился в отеле «Бранденбург» (Brandenburg Hotel). Ранним утром следующего дня он уже сидел у постели сына; они провели вместе весь день. В отель Лист вернулся только к полуночи. 13 декабря он снова с утра был в доме четы фон Бюлов. Поздним вечером, уже собираясь уходить, Лист вместе с Козимой заглянул в комнату Даниеля, который, казалось, наконец-то спокойно уснул. К тому времени он действительно уже не страдал…
Пятнадцатого декабря Даниель Лист был похоронен на берлинском католическом кладбище прихода Святой Ядвиги (находится по адресу: Лизенштрассе (Liesenstraße), дом 8). На следующий день после печального ритуала Ференц писал своей матери: «Дражайшая матушка… Наш дорогой сын, Даниель, больше уже не будет радостью нашей жизни. Он перестал дышать; его сердце больше не бьется. Наши глаза, мокрые от слез, больше никогда не увидят его! Но не позволяйте горю сломить Вас, дражайшая матушка. У Вас еще есть сын, нежность которого постарается заменить Вам того, кого Вы потеряли…»[542]
Вернувшись в Веймар, Лист долго не мог прийти в себя. «Я мало рассказывал Вам о своем сыне, — писал Лист верному другу Анталу Аугусу 14 января 1860 года. — Это была мечтательная, нежная, глубокая натура. Влечения его сердца как бы возвышали его над всем земным, и он унаследовал от меня склонность к тому образу мыслей и чувств, который непрестанно приближает нас к Божественному милосердию. Желание вступить в какой-либо орден всё больше и больше укреплялось в его душе. Я хотел только, чтобы, перед тем как воплотить это святое решение, он прошел бы полный и серьезный курс наук. Окончив его в учебном заведении в Париже с наградой[543], он готовился к сдаче [выпускных] экзаменов по юриспруденции в Вене. Я не сомневаюсь, что и их он также выдержал бы с честью. Еще за день до смерти он говорил мне об этом и пытался объяснить мне главу в „Своде законов“, рассматривающую всякого рода обязательства. Несколько ранее ему доставляло радость продекламировать мне наизусть несколько стихотворных строк по-венгерски; он хотел продемонстрировать, что сдержал данное мне обещание еще до окончания курса юриспруденции хорошо выучить этот язык…»[544]
Лишь к концу февраля к Листу мало-помалу начали возвращаться жизненные силы. Он отправился в Вену, где 26 февраля присутствовал на концерте, в котором исполнялся его «Прометей». Но враги не дремали: клака освистала «Прометея», концерт завершился провалом. К неприятию своей музыки Лист уже начал привыкать.
Словно в компенсацию за пережитые беды из Российской империи пришло долгожданное известие: брак Каролины Витгенштейн признан недействительным.
«…Каролина Ивановская, молодая девушка католического вероисповедания и благородного происхождения, достигнув возраста семнадцати лет, была подвергнута запугиванию и воздействию серьезных угроз со стороны ее отца, что было доказано с помощью свидетелей, принимавших участие 26 апреля 1836 года в церемонии ее бракосочетания с князем Николаем Витгенштейном, адептом секты Кальвина, и поклявшихся в правдивости своих показаний. После смерти своего отца, не опасаясь больше, что он может лишить ее наследства, она подала в 1848 году запрос в Ординариат Львова для того, чтобы получить постановление о признании недействительным вышеупомянутый брачный союз по причинам совершения его путем насилия и угроз. <…> Князь Николай Витгенштейн, последователь секты Кальвина, женился вторично в 1857 году на девушке, принадлежащей к Греко-Российской церкви. На основании этих доводов вышеназванный брачный союз Каролины Ивановской единогласно признан аннулированным и недействительным»[545]. Церковное постановление, подписанное лично архиепископом Могилёвским и митрополитом всех римско-католических церквей Российской империи Вацлавом Жилиньским, датировано 7 марта (24 февраля) 1860 года.
