— Высоко ты залетел, дружище!
Костя удивился, что лесник не ругает его.
— А что лестница сломалась — не тужи! — кричал дядя Андрей. — Посиди пока, посмотри на природу. Сверху-то, поди, хорошо видно? Я к тебе живо прибуду!
Тут лесник и Витька пошли рубить мелкий березняк, а Костя стал смотреть на природу.
Так высоко он никогда не бывал. Даже пятый этаж, где живет Костя, намного ниже. Видно далеко-далеко! Речка тянется то по лесу, то по полям, дороги во все стороны вьются. Сквозь ветки деревьев просматривается тропинка к лагерю. И сам лагерь весь на виду. Как нарисованные, стоят белостенные корпуса и домики. У реки — ребята. Купаются, играют в мяч. Хорошо им, на земле…
Снизу опять послышался голос дяди Андрея:
— Как настроение, герой?
— Ничего настроение, — откликнулся Костя.
Дядя Андрей и Витька очищали березки от сучьев, рубили их на части. «Перекладины делают», — догадался Костя.
Потом дядя Андрей связал целое беремя этих обрубков, понес к вышке. Залезал он медленно, перекидывая вязанку через каждую перекладину, простукивая их топором. Кое-где останавливался и менял ненадежные. Костя не видел, как трудно было дяде Андрею это делать: сперва он привязывал свою ношу, затем, зацепившись раненой рукой, отковыривал топором гнилую перекладину, вставлял новую и уж непостижимо как приколачивал.
Добрался до первой площадки и спустился обратно, чтобы поднять другую связку перекладин. Потом еще раз слез и затащил наверх две жерди. Делая это, он все разговаривал с Костей: хвалил его, называл героем и вообще говорил все такое приятное…
А время шло, солнышко уж склонилось к горизонту, синяя роздымь всплыла над дальними полями. От близкого доброго голоса, от присутствия рядом дяди Андрея Костя свыкся с высотой, успокоился и, удобно привалившись к тумбе, наблюдал за парившими в вечернем небе канюками.
А дядя Андрей все тюкал топориком да тюкал.
И вот голос его раздался с третьей площадки:
— Ну, как там делишки, герой?
— В норме! — бодро ответил Костя.
Дядя Андрей не стал делать лестницу для последнего короткого пролета, лишь приставил к треснувшему стояку жердь и связал их вместе веревками.
— Устали? — участливо спросил Костя, увидев в проеме серое, поблескивающее потом лицо лесника.
Дядя Андрей не ответил. Он сказал:
— Спускайся тихонько, а я тебя подстрахую.
Костя на животе повис на кромке створки, нащупал ногами лестницу. Рука дяди Андрея поймала его пятку и утвердила на перекладине.
Так, ступенька за ступенькой, всякий раз ощущая пяткой сильную руку дяди Андрея, Костя спустился на площадку. Здесь они отдохнули, сбросили ненужный теперь топор, оставшиеся веревки.
— А друг-то твой чего тебя не дожидается? — спросил вдруг дядя Андрей.
Костя посмотрел вниз. По тропинке, засунув руки в карманы, уходил Витька.
— Не друг он, — сказал Костя и отвернулся.
А дальше совсем быстро двигалось дело — знай переставляй ноги! И совсем не страшно, когда снизу дядя Андрей. Лишь по самой длинной, нижней лестнице спускались отдельно — от двоих она сильно прогибалась. Но и эта лестница уже не казалась высокой.
Когда Костя почувствовал под ногами твердую, вполне устойчивую землю, его охватила такая радость, что не смог удержаться и начал подпрыгивать, бегать по лебеде. А дядя Андрей, взявшись за грудь, отошел в сторону и лег на спину. Он часто и шумно дышал и уже не называл Костю героем.
ЛЕБЕДЕНЬ-ТРАВА
Теперь уже не помню — или пригрезилось мне тогда, или в самом деле так было, только увидел я в еловой сутеми на пригорке цветок величиной с подсолнух. Вишнево-красный, полыхающий пламенем, с золотой искрящейся сердцевиной, похожей на солнышко. Потрясенный, я прибежал из леса и рассказал о чуде бабушке Вассе.
— Мил паренек, — сказала бабушка, — счастливый ты, стало быть, раз довелось тебе высмотреть лесное диво. Ведь это расцвела лебедень-трава. Не всем дано увидеть ее, а кто увидит — век будет помнить, и тосковать по ней станет, и искать пойдет, да уж такой никогда не найдет. Представляется она по-разному…
Я позвал бабушку Вассу в лес посмотреть чудо-цветок, но она ответила, что мы все равно его не увидим — он осыпался сразу же, как открыл свою красоту человеку.
Не знаю, с того ли случая или с какого другого, только появилась у меня непреходящая тяга к цветам. Полевым, луговым или лесным, но не с клумб. Оранжерейные я не покупаю. И не выращиваю. В роскошных декоративных цветах есть какая-то уж больно навязчивая красота. В пору свой зрелости они будто кричат: «Посмотрите, какие нарядные мы, какие неотразимые!»
И правда, где уж тягаться с какой-нибудь хризантемой (название-то каково!) неброским и как бы даже застенчивым незабудкам. Эти цветы-малютки требуют немногого, растут там, где иным не под силу, — в тенистых оврагах, по сырым займищам, на речном иле, а то и вовсе в воде. Конечно, распускаются они и на солнечных лужайках, там их особенно много, и я, когда бы ни шел лугом, обязательно останавливаюсь над ними и подолгу любуюсь. Нежно-голубой, не больше дождевой капли, с пятью округлыми лепестками цветок незабудки, по-моему, очень идет ко всему истинно русскому. Действительно, посмотришь — не забудешь.
Но о незабудках я заговорил случайно, для сравнения, что ли. Они — летние цветы. Вообще следует начать с весны. Правда, и зимой мои вазы не пустуют — в них или тополевые прутики, или кедровые ветки. Я не случайно сказал — ветки, а не вершинки: ведь если сломить у молодого деревца вершинку, то оно потеряет свой естественный вид, станет расти уродливым.
Так вот, в зимнее время в вазах красуются и наполняют комнаты запахом леса тополя да кедры, а когда появляются проталины, иду на луга за первыми цветами. Первые — мать-и-мачеха, поразительно стойкое к холодам растение, способное переносить заморозки до двух, четырех градусов. Не ахти какой уж этот цветок — желтый, слегка запашистый, но как он радует глаз, когда кругом еще полно снега! Уже в начале апреля я собираю на солнечных обогревах эти желанные первенцы весны.
Трубчатый стебелек у мать-и-мачехи нежен, короток, весь в зачатках листьев, поэтому срывать приходится осторожно, чтобы не оторвать самую головку. Цветут они большими семьями, дружно, торопливо, и в погожий день косогоры горят от них желтыми огоньками.
Ну, а за что же его прозвали мать-и-мачеха? Я долго размышлял над таким странным названием, а потом согласился с тем, что слышал раньше: из-за листьев. Весной не узнаешь, а позже, когда отрастут листья, можно проверить. Если пощупать их, то сразу почувствуешь, что нижняя сторона у них бархатистая, мягкая, как замша, а верхняя — гладкая и холодная. За такое «двуличие» народ и нарек цветок мать-и-мачехой.
