– Ты, должно быть, ни шиша не умеешь, – продолжал сегван, но уже не напряженно, как поначалу, а с отчетливо различимым презрением. Вытащив из ножен меч, он стремительно закрутил его в воздухе, ловко перехватывая и кидая из руки в руку.
– А вот так можешь? А так?!
– Могу, – безразлично сказал Волкодав. Он прекрасно понимал, чем был занят непрошеный гость. Так часто ведут себя перед поединком, стараясь смутить соперника, а себя раскалить самое меньшее докрасна. Смущаться Волкодав ни в коем случае не собирался. Драться – тоже. Этот парень, наверное, был куда как неплох в схватке, коли оставался до сих пор жив, с его-то норовом. Неплох, но не умен. Иначе повнимательней слушал бы, что говорили в городе о кнесинке и ее телохранителях, да и пришел знакомиться по-хорошему. Во всяком случае, не считал бы, что кнесинка рада будет нанять его вместо человека, только что спасшего ей жизнь. Нет, подумал Волкодав. Когда я сам занимался примерно тем же, чем ты сейчас, я вел себя по-другому. И еще я понимал, что дочь правителя города – это не купчиха, боящаяся ворья.
«Сперва Побей» между тем со стуком вогнал меч назад в ножны и выхватил сияющий боевой нож чуть не в три пяди длиной. Волкодав знал, что островные и береговые сегваны порою предпочитали их даже мечам. И уж владели ими…
– А так можешь?!..
Парень ловко кинул нож себе за спину, и тот взвился над левым плечом, чтобы точно лечь рукоятью в подставленную ладонь.
– Не пробовал, – сказал Волкодав. – А зачем?
– А вот зачем!..
Он вдруг скакнул на полшага вперед, низко пригибаясь, и Волкодав успел подумать: нож, верно, свистнет сейчас в него, кабы резьбу на стене маронговой, красивой, не попортил… но что именно собирался делать сегван, узнать ему не довелось. Потому что Мыш, и без того обозленный, окончательно убедился: на них с Волкодавом собирались напасть. Он яростно закричал и бесстрашно ринулся на обидчика, в очередной раз позабыв, что кнут надсмотрщика Волка когда-то отнял у него способность летать. Равно как и то, что волшебник Тилорн ему эту способность вернул. Мыш попросту взмахнул крыльями и бросился сегвану в лицо…
И полетел.
И вдруг сообразил, что ЛЕТИТ.
Он метил укусить человека за нос, но от неожиданности промахнулся и оцарапал ему щеку. Боевой клич сменился воплями ужаса. Бестолково кувырнувшись в воздухе, зверек пушистым комочком метнулся обратно к Волкодаву и юркнул за пазуху.
Весь полет занял мгновение. Сегван, которому вдруг понеслось в лицо что-то черное, истошно орущее и злобно щелкающее зубами, выронил нож и отшатнулся, запоздало вскидывая ладони. Споткнувшись, он потерял равновесие, взмахнул руками и неловко сел наземь.
Отроки и молодые витязи, собравшиеся у крыльца, дружно грянули хохотом. Тому, кто явился славы искать, такой хохот хуже боевых стрел. Сегван вскочил, бешено озираясь. Волкодав надеялся, что у него хватит ума пересилить себя и посмеяться вместе со всеми. Не хватило. Парень сгреб оброненный нож и со всех ног кинулся за ворота. Не бывать ему телохранителем кнесинки, не бывать.
Волкодав вытянул из-за пазухи взъерошенного, скалящегося Мыша и высоко подбросил его на ладони. Мыш по привычке жалобно завизжал, но потом развернул крылья и приземлился с достоинством.
– Ну вот, давно бы так, – сказал ему Волкодав. – Все, хватит придуриваться!
Они снова стояли на прибрежной поляне, только теперь рядом с кнесинкой был не один Волкодав, а все трое телохранителей. Венн взялся-таки учить молодую правительницу давать отпор, а заодно натаскивал и братьев Лихих. Опять же было кому посмотреть вокруг, пока двое других катали друг друга по высохшим сосновым иголкам и больно впивавшимся шишкам…
Храбрая кнесинка привезла на дне седельной сумки мужские порты, облачилась в них за кустом и потребовала, чтобы ее не щадили:
– Взаправду жалеть ведь не станут…
– А синец вскочит, госпожа? – спросил Лихослав. Вот именно, подумал Волкодав.
– Нянька увидит, расшумится… – сказал Лихобор.
– Да знает она! – снимая с головы серебряный венчик и по примеру Волкодава повязывая лоб широкой тесьмой, сообщила им кнесинка.
Венн смотрел на нее, нежную, домашнюю, полнотелую, стоявшую в нелепых мужских штанах между двумя крепкими, поджарыми, злыми в драке парнями, и было ему невесело. Почему, в сотый раз спросил он себя, сильный присваивает себе какие-то права только потому, что силен? У силы есть одно святое право – защищать того, кто слабей. Женщину, ребенка, калеку… Ответь, справедливое Око Богов, что же это за мир, где мудрым и добрым приходится учиться жестокости? Где женщина, созданная ласкать и рожать, готовится убивать и калечить? Просто потому, что без этого самой недолго пропасть?..
Волкодав успел уже обучить всех троих хитрому навыку падать в любую сторону, не расшибаясь и не ломая себе руки-ноги, а потом сразу вскакивать, не охая и не держась за отбитые бока. Настал черед самого простого приема.
– Держи меня за руку, госпожа, – сказал он. – Нет, не этой, другой. Крепче держи, ты нападаешь. Или у меня нож, а ты поймала. Вот так.
Кнесинка ухватила его повыше запястья и стала держать. Волкодав отшагнул вбок, слегка довернул кисть, присел, нырнул, и рука кнесинки оказалась невозможным образом выкручена. Все это венн, науки ради, проделал очень медленно и осторожно, но «нападавшей» только и оставалось, что ахнуть и неуклюже завалиться. Это называлось «Благодарность Земле». Кнесинка поднялась на ноги, кусая губы и хмурясь.
– Теперь ты меня роняй, госпожа, – сказал Волкодав. Братья Лихие, стоявшие рядом, пробовали повторять их движения.
Елень Глуздовна пошевелила рукой, зажатой в ею ладони, и смущенно пробормотала:
– Да я же тебя с места не сдвину…
– Сдвинешь, государыня, – пообещал Волкодав. И добавил: – Ты меньше меня, тебе еще и удобней.
Как и в какую сторону отступать, кнесинка уяснила с третьего или с четвертого раза. Потом пустила в ход вторую руку, но просунула ее не сверху, как полагалось, а снизу. Волкодав поправил и посоветовал не спешить, следить разом за руками и ногами. Кнесинка попробовала нырнуть, но слишком рано, и он легко удержал ее:
– С этим погоди, не то опрокинут.
В конце концов она все сделала правильно и от души выломала ему руку, укладывая на землю. Близнецы, привычные к потасовкам, постигли прием гораздо раньше нее и уже вовсю валяли один другого по поляне, только знай отряхивали сухие иголки, липнувшие к потным лоснящимся спинам. Волкодав еще несколько раз дал кнесинке себя повалить, потом подозвал Лихобора, а девушку поручил Лихославу. И почти сразу понял, что поспешил. Первый блин вышел комом. Взрослый парень был намного сильней кнесинки, вот только соразмерять силенку не научился: молодая правительница зашипела сквозь зубы и принялась яростно тереть помятую кисть. Лихослав испугался, бросился ее поднимать. Кнесинка села, и из глаз сами собой хлынули слезы. Она вытирала их о штанину и сердито шмыгала носом. Сама рада была бы остановиться, но не могла. Волкодав отлично помнил себя мальчишкой и знал, что это такое. Обида тела, ни за что ни про что наказанного неожиданной болью. Так бывает, когда моешь пол, хочешь выпрямиться и с маху бьешься головой о Божью Ладонь. Еще он знал, что пуще всего сейчас кнесинке хотелось все бросить, сесть на лошадь и ускакать домой. Туда, где ждет лавка, застланная пуховой периной. И мисочка с финиками и мытым изюмом для услаждения души. И руки-ноги никто оторвать не норовит… Зачем муки принимать, пусть бы мужики друг друга ломали. Ей – себя холить, ей – по садику с цветами заморскими неспешно гулять…
