«Проснись, проснись, святой дух! Не позволяй мне издеваться над собой!»
— Вы жалко выглядите, — сказал он вслух.
Из правого глаза Человека Дождя выкатилась слеза.
«Его слабость нестерпима! Надо встряхнуть этого призрака-моллюска — достаточно одного удара по голове. Смотреть, как слабый человек умоляет сохранить ему жизнь, — зрелище ожидаемое и потому приемлемое. Смотреть, как о пощаде молит слабая женщина, — зрелище, приносящее удовольствие, потому что она всего лишь играет роль, отражающую всеобщую слабость мира. Но смотреть, как разваливается на куски этот призрак-лис, невыносимо. Брэд Рейнз нуждается в хорошей трепке — как тот мальчишка, которого я вздул в ресторане Элвей».
— Отвратительно, — вздохнул Квинтон.
— Вам никогда ее не поймать. — Голос Человека Дождя прозвучал сильно и уверенно.
И тут Квинтону пришло в голову, что не себя он оплакивает. Он по Птичке слезы льет. И не похож этот человек на дрожащего мышонка, смирившегося с поражением. Скорее наоборот. Человек Дождя не за свою жизнь боится. Его убивает судьба, уготованная той, кого он любит. Это не трусость, это благородство.
Квинтона так потрясло открытие, что он на несколько мгновений дар речи потерял. Но и в таком состоянии он должен был спросить себя — почему? И когда спросил, гудящий мозг выдал ответ: «Потому что ты ревнуешь к Человеку Дождя. Безумно ревнуешь. Называя вещи своими именами, ревнуешь к любви и благородству Человека Дождя так же, как к красоте Райской Птички, избранницы Бога».
Квинтон заметил, что у него дрожат руки. Он завороженно уставился на них. Получается, только сейчас наступил момент высшего испытания. Не в том оно состоит, чтобы похитить семь невест, и не в том, чтобы обескровить их и чистыми явить перед Богом, и не в осознании своей истинной цели, и не в использовании Человека Дождя ради ее достижения, и даже не в том, чтобы его криками заставить прийти сюда Птичку.
Быть тем, кто он есть, — вот самый трудный вызов. Быть таким, каким его хочет видеть общество, он не может. Он вынужден противостоять уважению и чести, которыми искушают его сейчас, и отдаться злу.
— Вы мне отвратительны, — повторил он и, подойдя к столу, взял желтого цвета дрель на батарейках.
Мягко заурчал, возвращая ему спокойствие, мощный электромотор. Уровень напряжения нужно выбрать такой, чтобы дрель беспрепятственно вошла в кость.
Есть в костях нечто, что беспокоит большинство людей в том смысле, что они рассекают кожу, вторгаясь в потаенные глубины человеческого «я». А лицо никому терять не хочется.
Сверля кость, Квинтон разом решал две задачи.
Во-первых, обескровливал тело через маленькое отверстие в ступне. А во-вторых, обнажал истинную кость невесты. Или, в данном случае, мужчины.
Убедившись, что дрель в рабочем состоянии, он положил ее на место и подошел к Человеку Дождя, наблюдавшему за его действиями со странным равнодушием. Неужели он ничего не боится? Похоже одного или двух отверстий будет недостаточно, чтобы заставить его закричать от боли.
— А теперь выслушайте меня, — заговорил Квинтон. — Ничего личного…
— Как это ничего личного?
— Ладно, — отозвался Квинтон, помолчав. — Положим, есть кое-что личное. Мне нужно, чтобы вы закричали. Ваша жизнь меня мало волнует. Но я хочу, чтобы здесь оказалась маленькая невеста, ясно? Похоже, ей хватило дурости запасть на вас, особенно теперь, после того как вы ее освободили. Вот мне и надо, чтобы вы заорали, как ребенок, которому удаляют зуб без новокаина.
Казалось, на Человека Дождя эти слова не произвели впечатления.
— Вам ее не достать, — произнес Брэд. — Ее здесь нет. Я могу кричать сколько угодно, пока вы сами не попросите остановиться. Но Птичку вам сюда не заманить.
— Да ну? — Квинтон надавил на спусковой крючок, и дрель негромко заныла. — Похоже, вам кажется, что вы хорошо ее знаете.
Человек Дождя по-прежнему сохранял хладнокровие.
— Даже если она не успела отойти далеко и услышит мой крик, все равно поймет, что сделать ничего нельзя. Барак поджечь она не может, застрелить вас — тоже, уехать на пикапе бессильна. Она с самого начала это знала, потому и согласилась бежать. Меня убить вы можете, но Птичку вам не достать.
— Правда? А что мне помешает выследить ее, скажем, на следующей неделе?
— Вы за дурака меня держите? Вам никогда не напасть на ее след. Для вас Птички больше нет. Считайте, она так далеко, куда вам не добраться.
Его уверенность взбесила Квинтона.
— Знаете, там, на воле, вы меня ставили в тупик. Но сейчас превратились в отъявленного лжеца. Мне будет легче вас убить. Ненавижу притворщиков.
— Ладно, Квинтон, хватит болтать. Действуйте. Я буду орать как резаный, только это вам не поможет.
«Неужели этот святой лис снова перехитрит меня? С чего он торопится на тот свет? Умом тронулся?»
Нервы Квинтона были натянуты как струна. Он наклонился, схватил дрель и прижал к лодыжке Человека Дождя. Мотор взревел, затем заработал ровнее.
Квинтон распрямился и критически оглядел содеянное. Человек Дождя не сводил с него глаз. Лицо его сделалось белым как мел, губы дрожали, из раны текла кровь. Но он не вскрикнул и даже не застонал.
— Что, так и будем молчать?
«Надо быть поосторожнее, нельзя, чтобы Человек Дождя потерял сознание».
— Ну же, кричи. Кричи так, чтобы мне захотелось заткнуть уши.
Молчание.
— Не хочешь? А ведь ты солгал. Ты сдерживаешься, потому что боишься: вдруг она услышит твой крик и придет сюда. Потому что именно так поступают по-настоящему красивые внешне и прекрасные внутренне люди. Мы оба это знаем. Они всегда спешат на помощь олухам, попавшим в беду.
И вновь ни слова от пленника. С каждой минутой Квинтон все больше уважал, презирал, любил и ненавидел этого человека.
— Я места живого на тебе не оставлю. А если будешь молчать, закричу сам, и она прибежит сюда. Тогда я и за нее возьмусь.
Взгляд Человека Дождя метнулся куда-то за спину Квинтона, глаза его расширились.
— Привет, Квинтон.
Если не считать телефонного разговора, он впервые за последние семь лет услышал ее голос. Нежные, ласкающие модуляции поразили его в самое сердце. Он медленно повернулся. У входа, одетая в алую блузку и джинсовые шорты, стояла Райская Птичка.
В ее бездонные глаза Квинтон заглянул первый раз после той давней ночи. Они были все так же убийственно прекрасны.
— Привет, Птичка, — ответил он.
ГЛАВА 41
Брэд сидел потрясенный и умолял Бога о последней милости: «Ну пожалуйста, пожалуйста, не пускай ее сюда. Вели уйти. Пусть ничего не слышит».
Он смотрел, как Коллекционер Невест кружит над ним с дрелью в руках, слышал его угрозы и страстно молился: «Умоляю, защити ее. Она невинна, простодушна, она примчится сюда из любви ко мне, но пусть так не будет. Пожалуйста, не надо».
Квинтон нагнулся, прижал дрель к лодыжке… Брэда пронзила страшная боль, судорога прокатилась по всему телу. Свело желудок, помутилось зрение, но закричать он не мог себе позволить.
Квинтон что-то говорил, но Брэд не слышал. Он продолжал молиться: «Пожалуйста, пожалуйста, спаси ее. Спаси. Она же твое дитя. Спаси ее…»
Слева послышался шорох. Он взглянул туда и увидел… Этого он боялся больше всего на свете. Птичка стояла в проеме двери, напоминая ангела милосердия.
У Брэда перехватило дыхание.
— Привет, Квинтон.
Тот застыл. Затем медленно повернулся. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и Брэд мог только гадать, что за страшные мысли роятся в сознании этого психопата.
— Привет, Птичка.
Брэду хотелось закричать: «Лети отсюда, Птичка! Лети подальше! Это монстр, он не пощадит тебя. Ты страшно наивна! Лети!»
Он застонал, пытаясь собрать все силы, чтобы не потерять сознание. Нельзя, чтобы все кончилось так! Она должна улететь.
Но Птичка стояла, не сводя глаз с убийцы, а Квинтон — с нее.
Брэд тяжело дышал, почти парализованный страхом, но наконец обрел дар речи.
— Лети… — И еще раз, на крике: — Лети отсюда, Птичка, лети!
— Нет, Брэд. Не сейчас.
Голос у нее такой тихий, такой нежный, такой невинный.
«Она хочет умереть за меня!»
Квинтон подошел к столу, отложил в сторону дрель и взял пистолет.
Птичка перевела взгляд на Брэда. По щекам ее катились слезы. Но она не пошевелилась.
— Пожалуйста, Птичка, умоляю… Умоляю…
Он повернулся к Квинтону, стоящему у стены, на которой собирался распять свою жертву.
Брэд попытался снова заговорить, но голос его не слушался. Один лишь шум в голове. Его охватила огромная скорбь.
«Прости меня, Птичка! Прости за то, что позволил тебе полюбить меня. Прости за то, что твоя сломанная жизнь привела тебя ко мне, первому мужчине, который выказал тебе хоть какие-то знаки любви. Ты не должна отдавать за меня жизнь! Это неправильно! Это всего лишь сказки, так только в литературе бывает, я этого не достоин, я дурной человек. Прости. Прости меня, Птичка!»
