Вот, какую награду она получила.
За то, что выносила.
За то, что родила.
За то, что вскормила.
За то, что носила.
На руках.
Того, кто умер за грехи мира.
За то, что выносила.
За то, что родила.
За то, что вскормила.
За то, что носила.
На руках.
Того, кто умер во спасение мира.
За то, что выносила.
За то, что родила.
За то, что вскормила.
За то, что носила.
На руках.
Того, кем грехи мира будут отпущены.
И за то, что готовила Ему еду и до тридцати лет застилала постель.
Так как Он охотно позволял ей окружать себя нежностью. Он знал, что это продлится недолго.
Какой матери приятно было бы видеть, что с ее ребенком обращаются так, как теперь обращаются с ее мальчиком. Глумление. Надругательство. Побои. Немыслимая брань. Оскорбления. Мучения, о которых лучше и не вспоминать.
Немыслимые мучения.
И наконец — смерть.
В конце концов — смерть.
Дети приносят столько горя.
Растишь их, растишь, а потом.
Она ощущала все, что происходило с Его телом.
Особенно страдания.
Дети приносят вам только муку.
Все, что было с Его телом.
С Его телом, словно с ее собственным.
Она ощущала Его тело словно свое собственное.
Потому что она была матерью.
Она была матерью.
Она была Его матерью.
Матерью, зачавшей Его от Духа Святого, и матерью, родившей Его во плоти.
Матерью, вскормившей Его.
Вдобавок Его сводило судорогой.
Сверх всего Его сводило судорогой.
Ужасной судорогой.
Из–за этой позы.
Из–за того, что Он не мог изменить позы.
Она ее чувствовала.
Из–за того, что Он вынужден оставаться в этой ужасной позе.
Все тело сводило судорогой.
Всей тяжестью тело давило на Его четыре Раны.
Его сводило судорогами.
Она прекрасно знала, как Он страдает.
И она ощущала, какая острая боль Его пронзает.
Это ее голову, ее бок, ее четыре Раны пронзала боль.
И в душе Он говорил себе: «Вот мать моя. В кого я ее превратил.
Вот в кого я превратил свою мать».
В эту бедную старую женщину.
Состарившуюся.
Которая вот уже сутки идет следом.
Из судилища в судилище.
И из судилища на толпище.
Почитай отца твоего и мать твою. [396]
Чтобы продлились дни твои на земле.
Таков был закон Его Отца.
Отца нашего, сущего на небесах.
Каким продиктовал Он его Моисею.
Первому Законодателю.
Его Отца, воззвавшего из Неопалимой Купины. [397]
И вот сколь долги дни Его.
Если говорить не о Его жизни вечной.
И вот как почитал Он отца своего и мать свою.
Если говорить не об их жизни вечной.
Он превратил ее в эту старуху.
Обычно, когда родители стареют.
Дети кормят отца и мать своих.
Когда отцы и матери становятся старыми.
Таков обычай. Таков закон.
Когда дети выросли.
Когда дети стали взрослыми.
Стали мужчинами.
Таков обычай. Таков порядок. Таков закон.
Таков закон Его Отца.
И вот как Он кормит своих родителей.
Если говорить не о Его жизни вечной.
Он заставил ее, свою мать, проделать свой собственный крестный путь.
То чуть дальше, то чуть ближе.
То поодаль, то близехонько.
Шла она следом.
По крестному пути, гораздо более мучительному, чем Его собственный.
Потому что гораздо мучительнее видеть, как страдает твой сын.
Чем страдать самой.
Гораздо мучительнее видеть, как умирает твой сын.
Чем умирать самой.
Он накормил их.
Своих родителей.
Вот только накормил Он их горьким горюшком.
Таков обычай, таков порядок, таков закон.
Что сыновья приносят что–то в благодарность своим родителям.
Что дети.
Повзрослевшие.
Приносят что–то своим родителям.
Постаревшим.
И вот что принес Он своим отцу и матери.
Вот что принес Он своей матери.
Вот что вложил Он в ее руку.
Вот как Он ее отблагодарил.
Он ей принес.
Он вложил в ее руку.
Семь скорбей.
Он ей принес.
Он вложил в ее руку.
Дар быть Царицей.
Быть Матерью.
Он ей принес дар.
Быть
Богоматерью Семи Скорбей.
И вот еще что нужно сказать.
Нужно сказать, что то был дар царский.
Нужно сказать, что то был дар вечный.
Тогда, как все умирающие, Он заново перебирал в памяти всю свою жизнь.
Всю жизнь в Назарете.
Он вновь видел все, что с Ним было в жизни.
И Он спрашивал себя, как Он мог нажить себе столько врагов.
Невероятно. Как Он ухитрился нажить себе столько врагов.
Невероятно. Уму непостижимо.
Все эти люди из города, из пригородов, из деревень.
Все, кто пришел, кто был здесь.
Кто здесь столпился.
Кто собрался.
Как на праздник.
На отвратительный праздник.
Поденщики, чернорабочие.
Батраки, рантье.
Великий понтифик, первосвященники.
Писари, то есть книжники.
Святоши, мытари.
Сборщики податей, по–иному — откупщики.
Фарисеи и Саддукеи.
Вы, христиане, знаете почему:
Просто Он пришел провозгласить Царствие Божие.
И в общем весь этот люд был прав.
Весь этот люд не так уж ошибался.
Это был великий праздник, который был дан в честь спасения мира.
Только расплачиваться за все приходилось Ему.
Ну понятно еще — торговцы.
Он сам первым начал.
Однажды Он обрушил на них свой гнев.
Праведный гнев.
И изгнал их из храма.
Яростными ударами бича.
Кажется, яростными ударами бича.
Со словами, которые вряд ли могли им понравиться. [398]
Он их этим стеснил.
В их делах.
Потревожил.
Ненадолго.
В их делах.
Он затронул их интересы.
Он, возможно, повредил их торговле.
Он выгнал ведущих торг из храма.
Всех продающих и покупающих в храме.
Он опрокинул столы меновщиков.
Mensas numerariorum. [399]
И скамьи продающих голубей.
Et cathedras vendentium columbas. [400]
И не позволял, чтобы кто–нибудь пронес через храм какую–либо вещь. [401]
Et non sinebat ut quisquam transferret vas per templum.
Но вообще–то торговцы эти сами виноваты.
Зачем превратили они в вертеп разбойников
Дом Божий.
Не написано ли:
Nonne scriptum est: [402]
Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов. Quia domus теа, domus orationis vocabitur omnibus gentibus. [403]
A вы сделали его вертепом разбойников.
Vos autem fecistis eam speluncam latronum. [404]
И Он продолжал учить в храмах. И исцелять.
Он каждый день учил в храмах.
Вот что сделал Он в Иерусалиме.
Почти сразу же после своего въезда в Иерусалим.
Почти сразу же после того, как Он въехал в Иерусалим.
Сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной.
Да сбудутся Писания Пророков.
К тому же Он не любил торгующих.
Мастеровой.
Сын мастеровых.
Сын взращенный.
Сын вскормленный.
Трудовой семьей.
Он инстинктивно не любил торгующих.
Он ничего не смыслил в торговле.
В коммерции.
Он умел только работать.
Он склонен был считать, что все торговцы — воры.
Торговцев, торговцев из Храма Он еще понимал.
Но остальные.
Как умирающий, как все умирающие, Он заново перебирал в памяти всю свою жизнь.
В тот момент, когда должен был предъявить ее, В ней отчитываться своему отцу.
В один прекрасный день товарищи сочли, что Он слишком велик.
Просто.
В один прекрасный день друзья, да, друзья сочли, что Он слишком велик.
В один прекрасный день сограждане сочли, что Он слишком велик.
И Он не стал пророком в своем отечестве.
Вы, христиане, знаете почему:
Просто Он пришел провозгласить Царствие Божие.
Все сочли, что Он слишком велик.
Слишком бросалось в глаза, что Он — Сын Божий
При встрече с Ним.
Евреи сочли, что Он слишком велик
Для еврея.
Слишком великий еврей.
Слишком бросалось в глаза, что Он — Мессия, предсказанный пророками.
Возвещенный, ожидаемый испокон веков.
Он заново перебирал в памяти, переживал заново каждый час своей жизни.
Всю свою жизнь в Назарете.
Он посеял столько любви.
Он пожинал столько ненависти.
Его сердце жгло огнем.
Его сердце, истерзанное любовью.
И вот что принес Он своей матери.
Видеть, что так поступают
С плодом ее чрева.
И это всё те же, что в Вербное воскресенье.
Несколько дней тому назад.
Несколько месяцев.
Несколько недель.
В Вербное воскресенье.
Устроили Ему тот триумфальный въезд.
Триумфальный въезд в Иерусалим. [405]
Его сердце жгло огнем.
Его сердце рвалось от терзаний.
Его сердце, опаленное любовью.
Его сердце, истерзанное любовью.
Его сердце, испепеленное любовью.
И никогда человек не вызывал столько ненависти.
Никогда человек не вызывал такой ненависти.
Невероятно.
Уму непостижимо.
Он пожал совсем не то, что посеял.
