Однако в 391 г., когда он проездом был в Гиппоне (Иппоне) – втором по величине городе римской провинции Африка, народ буквально заставил Августина, несмотря на его слезы, стать пресвитером. В 395 г. престарелый грек Валерий, епископ Гиппонский, поставил его своим со-епископом, опасаясь, как бы Августина не переманил к себе какой-нибудь другой город. Похоже, Валерий не знал 8 канона Никейского Собора, гласившего, что в одном городе может быть лишь один епископ.
Хиротония внесла в жизнь Августина перемену не менее глубокую, чем его обращение в христианство. До этого его писания главным образом касались либо вопросов христианской философии, либо полемики с манихеями, поднимавшими такие интеллектуальные проблемы, как наличие в жизни добра и зла и отношение авторитета к разуму. Возведение Августина в епископский сан стало водоразделом его жизни. Он серьезно занялся библейской экзегезой, особое внимание уделяя посланиям св. Павла.
В 386-387 гг., когда Августин готовился к крещению, свт. Амвросий посоветовал ему читать книгу пророка Исайи. Однако Августин нашел писания пророка слишком сложными и вскоре забросил чтение. Став епископом, он полностью переменил интересы. Его главным занятием стала библейская экзегеза, и его проникновение в богословие заметно углубилось. Это оказало прямое влияние на оценку Августином человеческой природы в общем и на самооценку в частности. В 397 г. он опубликовал свою "Исповедь" – настоящий шедевр интроспективной автобиографии, выраженной в чрезвычайно сложной форме длинной молитвы, во многих местах смоделированной по образцу псалмов. При этом его автобиография помещена на широком фоне, чтобы стать одним из многих частных примеров того, как мятется душа человеческая, прежде чем она упокоится в доме своего Творца. История собственной жизни подана Августином чрезвычайно элегантно, но не более чем в качестве иллюстрации богословских постулатов, ибо "Исповедь" – это прежде всего богословская книга.
2. Первой неотложной проблемой, с которой блж. Августин столкнулся сразу же после своего посвящения, был донатистский раскол. Гиппон – город, где находилась его кафедра, – как и вся Африканская Церковь, был разделен между двумя враждующими общинами – донатистской и кафолической. Ни одна из сторон не забывала ни капли зла, причиненной ей другой стороной за долгие десятилетия: всё помнилось, как будто это было вчера. Но и кафолики, и донатисты исповедовали ту же самую веру и читали ту же самую латинскую Библию. Донатистские церкви можно было отличить от кафолических только по их привычке белить стены: они выступали против уже развивающегося обычая расписывать храмы. Донатисты придавали также особое значение почитанию своих мучеников: они обвиняли кафоликов, что те не воздают им подобающих почестей.
Похоже, что у донатистов было не меньше представителей образованных классов общества, чем у кафоликов, так что невозможно свести раскол лишь к экономическим и социальным причинам. Интеллигенты каждой из сторон ощущали неловкость от чересчур воинственных действий некоторых своих сторонников: донатисты – когда на их стороне выступали бродячие берберские банды, крушившие и сжигавшие кафолические храмы; кафолики – когда в 347 г. император Констанс послал в Африку генерала Макария с заданием утопить в крови донатистский раскол. Донатисты немедленно ввели особый поминальный день "Макарьевских мучеников", чтобы, не дай Бог, не забыть происшедшего.
Каждая из общин утверждала, что лишь она является единственным мистическим Телом Христа и единственным ковчегом спасения, единственной Матерью, не имея которой нельзя иметь Бога Отцом. Донатисты были своего рода фундаменталистами-киприановцами: они полностью отвергали действенность всех таинств, кроме своих собственных: кафолики, переходившие в донатизм, подвергались повторному крещению (в глазах донатистов – единственному). Донатисты считали, что кафолики лишились благодати, приняв епископство Цецилиана, который был хиротонисан человеком, во время великого гонения сдавшим священные книги полиции. Кафолики почитали Цецилиана как великого святого своей Церкви, что в глазах донатистов было вопиющим надругательством и отвержением слов св. Павла, что Церковь должна быть непорочна и безгрешна.
Ответ кафоликов донатистам состоял не только в отвержении обвинений, выдвинутых теми против хиротонисавших Цецилиана епископов. Они также в принципе отвергали мнение сектантов, что Церковь является эксклюзивной общиной избранных безгрешных, и утверждали, что она, скорее, похожа на Ноев ковчег с чистыми и нечистыми животными или на поле, на котором пшеница и плевелы останутся до самого Страшного Суда. Во-вторых, они отмечали, что поскольку донатисты находятся вне общения с Иерусалимом, Римом и другими апостольскими церквами, они не могут называть себя кафолической, т.е. вселенской Церковью. И в-третьих, обе стороны по-разному понимали таинства. Согласно донатистскому видению, действенность таинства зависела от достоинства его совершителя. Если совершитель был недостоин, то он автоматически отпадал от Церкви, вне которой, напоминали они, согласно св. Киприану, не может быть никаких таинств. Но во-первых, сам сщмч. Киприан никогда не утверждал зависимости таинства от достоинства его совершителя, а во-вторых, еще на соборе в Арле (314 г.) африканские христиане приняли точку зрения папы Стефана в его споре против св. Киприана, что таинства принадлежат не служению, но Самому Христу – поэтому их действенность зависит от исполнения наказа Христа крестить во имя Отца и Сына и Св. Духа.
Августин придерживался римской традиции и, следовательно, признавал действенность донатистского крещения, но он попытался совместить ее со взглядами св. Киприана, утверждая, что крещение в раскольничьей общине давало человеку благодать лишь в потенции, которая раскрывалась только после присоединения человека к Истинной Церкви. Действия священника, совершающего таинства, утверждал он, принадлежат Богу, наложившему на священника в момент рукоположения определенную печать. Следовательно, рукоположение не связано напрямую с нравственным и духовным состоянием кандидата в священство и действенность таинств не зависит от умонастроения их совершителя.
Когда блж. Августин стал епископом Гиппонским, африканскому расколу было уже 85 лет и две противостоящие друг другу общины научились жить бок о бок, без особой взаимной любви, но вместе с тем стараясь избегать применения насилия друг против друга. Августин отказался пассивно принять подобную ситуацию. Он организовал целый ряд соборов под председательством митрополита Карфагенского, чтобы кафолические епископы выработали общую позицию по вопросам церковной дисциплины и могли бы выступить против донатистов единым фронтом. В то время в правительственных кругах вновь возобладало мнение, что к диссидентам следует применять силовые методы. Именно в последнее десятилетие IV в. был издан ряд имперских указов против язычников и еретиков. Политический мир позднеантичной Империи не был либеральной демократией, когда люди выбирают себе занятие по вкусу. Это было государство, где личная свобода мало что значила, где множество законов и эдиктов были направлены на то, чтобы предотвратить любую социальную мобильность, закрепляя за сыновьями профессии и статус их отцов, где действовала тайная полиция и где широко применялись пытки и публичные казни. Если все это было нормой в политической сфере, то большинство людей не видело ничего плохого, если на тех, кто своим религиозным диссидентством ставил под угрозу единство общества, налагались некоторые финансовые и гражданские ограничения.
Вначале блж. Августин резко выступал против применения силы к донатистам, но не потому, что считал это незаконным, а потому, что как ему казалось, под давлением правительства начнется целая масса неискренних обращений, с последствиями которых Церкви будет весьма сложно справиться. Но постепенно он пришел к противоположному мнению. Начиная с 405 г. правительственное давление на донатистов стало приносить реальные результаты, и Августину стало все сложнее противостоять аргументам своих коллег-епископов, поддерживавших правительственные методы. Он принял их аргументацию, разработав целую философско-богословскую систему ее поддержки. Эта теоретическая база поддержки имперской политики стала роковой. Протесты против осуждения Присциллиана (см. выше) были забыты. В оправдание Августина можно лишь сказать, что он поддержал наложение на еретиков ряда гражданских ограничений, но никогда не призывал к физическому воздействию на них.
Во всяком случае, попытки найти оправдание тому, что уже свершилось, были весьма характерны для мысли Августина. Однако споры между двумя сторонами редко проходили на столь глубоком уровне. Чаще всего они сводились к бесконечным повторениям двух конфликтующих версий происхождения раскола. В мае-июне 411 г. в Карфагене прошла громадная конференция под председательством имперского комиссара, на которой донатистам был предоставлен последний шанс публично защищать свои позиции. Стенограммы конференции сохранились. Увы, споры не отличались особой глубиной: истомленные жарким африканским солнцем люди в уличной пыли до хрипоты доказывали друг другу, что на самом деле случилось или могло бы случиться во время их прапрадедов. Все это еще усугублялось тем, что донатисты все время стояли, отказываясь садиться с "нечестивыми". Но, во всяком случае, правительство убедилось, что продолжать диалог не имело никакого смысла.
