Вовчок ответила коротко и ясно: «Я довольна, что слог вас рассердил — значит, удался и поверите ли — труд с ним незаметный и легкий. Я ведь знала этих людей когда-то и наблюдала — живое впечатление всегда остается у меня и не умирает».
Даже такой величайший знаток русского языка, как Лесков, при том, что он относился к писательнице без симпатии (он не прощал ей разрыва с мужем), воздал должное ее мастерству. Правда, Лесков полагал, что «Записки причетника» были написаны после возвращения в Россию, и нашел в этом повод заявить, что лучшие произведения рождаются на родной почве. Однако, как мы знаем, нет правил без исключений. Вот что писал Лесков в своих «Русских общественных заметках» (1869): «России нынче нельзя изображать, не живя в России, И тому, между прочим, лучшее доказательство писательница, скрывающаяся под псевдонимом Марко Вовчка. До житья ее в Париже это был если не глубокий, то чуткий и очень симпатичный талант. Все, что она написала за границею, совсем отменилось: дарований как не бывало…Но прошло мало времени, Марко Вовчок окунулась в ходящие ходенем волны нашего житейского моря, и вот перед нами в «Отечественных записках» опять верный и мастерский рассказ («Записки причетника»), Такова сила жизни, захватывающей и увлекающей чуткую душу и диктующей ей и хваленья и пени».
В январе 1876 года к Марии Александровне обратился французский переводчик Огюстен Тест с просьбой прислать полную рукопись «Записок причетника», так как он не считает возможным опубликовать роман, не имеющий конца: французы этого не любят. Писательница могла только возразить, что «первая часть — сама по себе законченный рассказ». Прошло много лет. В 1904 году она получила из Парижа перевод своего романа, напечатанный под заглавием «Popes et popesses» («Попы и попадьи») и пришла в ужас: «Теперь он, Тест, не дождавшись конца, закончил сам по своему вкусу — конечно, ужасно, с Natachami Pavlovnami и т. п. и с приведением причетника в мирную брачную пристань…» Но, внимательно прочитав, заявила, что в общем-то перевод не дурной, а если «ленивый подлец автор до сих пор не дает продолжения», заставив переводчика приделать конец по своему усмотрению, то, значит, «автору не позволили обстоятельства». В другом письме к Богдану она добавила, что «конец авторский все-таки существует».
Как это понимать? Продолжение было написано или существовал разработанный замысел? Вернее второе. Но так или иначе, продолжение романа должно было получить совсем иное развитие. Ведь она сама говорила Ешевскому: «Это только не главная, первая часть — главное будет у меня во второй». Причетнику готовилась, конечно, не «мирная брачная пристань», а тернистая дорога борьбы, чтобы приблизить будущее, приблизить время, когда «беззакония… прейдут и воссияет, наконец, солнце правды и добра!».
ЗОВЫ ВРЕМЕНИ
Дорого стоит и туго идет подвиг — так туго, будто и нет его — остаются только надежды на лучшее
Марко Вовчок, Из записной книжки
Неудача с «Записками причетника» смешала все расчеты и планы. На протяжении почти четырех лет (с февраля 1864 по декабрь 1867 года) в России не удалось ничего напечатать, кроме дюжины парижских очерков и сборничка украинских сказок. Громкое имя Марко Вовчка словно кануло в Лету. Критики говорили об оскудении таланта, читатели стали забывать ее книги.
Но писательница продолжала работать. Не желая прилаживаться к новым веяниям и угождать невзыскательным вкусам, она стоически переносила невзгоды. Приглушенный голос шестидесятницы, ни в чем не уступавшей реакции, прорывался в ее новых вещах, которые писались впрок, в надежде на лучшие дни.
В повести «Маруся» отважная девочка совершает патриотический подвиг, помогая посланцу Запорожской Сечи связаться с нужными людьми, готовящими восстание против внутренних и внешних врагов Украины. Действие происходит в шестидесятых годах XVII века, когда народные массы поднимались на борьбу с татарами и поляками, козацкой старшиной и царскими воеводами. «При Богдане Хмельницком Украина как будто приотдохнула, но после его смерти такие смуты опять наступили, такие беды, что, говорят, тогда самые грозные глаза плакали и самые мудрые головы кружились». Вольнолюбивые песни сечевика и его хитроумные разговоры с козаками о переживаемом лихолетье, супостатах и предателях сказали бы современникам еще больше, если бы повесть была издана без задержки. Но случилось с нею то же, что и с «Записками дьячка».
В предисловии к сочинениям Александра Левитова его друг, писатель Ф. Нефедов, вспоминает, как тот показывал ему рисунки к исторической повести «Маруся», полученной от Марко Вовчка для несостоявшегося литературного сборника. Нефедов относит этот эпизод к 1864 году, хотя похоже, что он ошибся на год или два. Как бы то ни было, повесть попала в печать только в 1871 году с указанием «перевод с малорусского». Украинский текст до нас не дошел, если не считать фрагментов из записных книжек, но именно на Украине в переводе В. Доманицкого «Маруся» получила признание как один из шедевров классической детской литературы, а во Франции в обработке Сталя (Этцеля) выдержала десятки изданий. Об удивительной судьбе этой повести мы еще будем говорить.
Обращаясь к давнему прошлому, Марко Вовчок откликалась на зовы времени. В трудах украинских историков содержалась бездна поучительных сюжетов, а в эпических думах захватывали воображение величавые образы «козацького батько» Богдана и его верных соратников. Навеянный думами народный взгляд на историю освободительных войн определяет ее отношение к героической старине и художественное своеобразие не только «Маруси», но и начатых в тот же период «Гайдамаков» и «Саввы Чалого». Писательница избегает исторической конкретизации, выдвигает на первый план не прославленных деятелей, а безвестных героев из народа, настраивает повествование на былинный лад, вкладывая рассказ в уста сказителя.
Исторические события должны были в ее трактовке перекликаться с современностью. От шестидесятых годов XVII века протягиваются нити к шестидесятым годам XIX. В «Гайдамаках» готовится всенародное восстание против врагов родины — угнетателей и грабителей украинских землепашцев. В «Савве Чалом» речь идет о предательстве предводителя гайдамацкой дружины, переметнувшегося к полякам и заплатившего за свое предательство смертью. Обдумывая этот сюжет, подсказанный историческими песнями, Марко Вовчок признавалась Ешевскому: «У меня мало-мало осталось друзей против прежнего, хоть я много слышу еще лестных речей. Самое горькое — это то, что многие потопились не в море, а в калюжах»[22].
Обе повести остались незавершенными. Парижская рукопись «Саввы Чалого» испещрена карандашными пометками — следы позднейшей работы. К «Гайдамакам» она вернулась в последние Годы жизни: переписала их заново по-украински, но не успела довести до конца.
«Жизнь человеческая, как говорится, не прямоезжая, ровная, гладкая дорога. Ох, сколько рытвин, пропастей и всяких
