Я ехал вдоль городской стены к северу, туда, где располагался упраздненный францисканский монастырь Святого Михаила. Он находился на улице, вдоль которой добротные дома соседствовали с жалкими развалинами. Вокруг было пустынно и тихо. Монастырь оказался небольшим, церковь его вряд ли превосходила размерами самую обычную приходскую. Церковные двери были широко распахнуты, и, радуясь подобной удаче, я спешился и вошел.
Оказавшись внутри, я заморгал от удивления. По обеим сторонам нефа возвышались тонкие деревянные перегородки. Шаткие ступеньки вели к многочисленным дверям, за которыми, как видно, находились крохотные каморки. Центр нефа представлял собой узкий проход, на каменных плитах пола лежал толстый слой пыли. Боковые окна были скрыты перегородками, так что в нефе царил сумрак: свет проникал сюда сквозь единственное окно, расположенное на хорах.
У дверей были прикреплены два больших железных кольца. Судя по красовавшейся на полу куче засохшего навоза, здесь привязывали лошадей. Оставив Канцлера, я двинулся по нефу. Сразу было видно, что Билкнэп не счел нужным тратить большие деньги на перестройку церковного здания. Возведенные им перегородки казались такими хилыми, что могли в любую минуту рухнуть.
Одна из дверей, выходящих на дощатый помост, была открыта. Бросив туда взгляд, я разглядел скудно обставленную комнату, освещенную разноцветными отблесками света, льющегося из витражного окна, которое служило наружной стеной убогого жилища. Изможденная пожилая женщина, заметив меня, вышла на лестницу; деревянные ступеньки слегка прогнулись под ее ничтожным весом. Она враждебным взглядом окинула мою черную мантию.
– Что, законник, вы, видно, пришли по поручению владельца этого дома? – спросила она. В голосе ее ощущался сильный северный акцент.
– Нет, сударыня, – ответил я, коснувшись шляпы. – Я представляю Городской совет и явился сюда, чтобы осмотреть выгребную яму. Нам поступили жалобы на то, что она пребывает в плачевном состоянии.
– Это не яма, а просто кошмар! – проворчала женщина, скрестив руки на груди. – Ею пользуются тридцать человек – все, кто живет здесь, в церкви и во внутреннем дворе. Вонь стоит такая, что могла бы повалить с ног быка. Ей-ей, мне жаль тех, кто живет в соседних домах. Но нам-то что делать, скажите на милость? Мы ведь живые люди и должны справлять свои надобности!
– Никто и не думает обвинять вас, сударыня. Мне очень жаль, что вы испытываете столь тягостные неудобства. Городской совет требует, чтобы все выгребные ямы были устроены надлежащим образом, однако владелец этих зданий отказывается выполнять свои обязанности.
– Этот Билкнэп – продувная бестия, – заявила женщина, смачно сплюнув. – Сколько раз мы просили его заколотить эти дурацкие окна, – добавила она, кивнув в сторону своего жилища. – Из-за этих мерзких цветных стекляшек, которые придумали паписты, мы все, того и гляди, заживо изжаримся на солнце.
Напав на свою любимую тему, женщина облокотилась на перила. – Я живу здесь с сыном и с его семьей, – сообщила она. – Всего нас ютится в этой каморке пятеро. И представьте себе, мы платим в неделю целый шиллинг. Немалые деньги за такую лачугу! Ведь здесь ничто не приспособлено для жилья. На прошлой неделе в одной из здешних комнатушек провалился пол, и бедолаги, которые там жили, едва не погибли.
– С первого взгляда видно, что здание церкви перестроено наспех и чрезвычайно недобросовестно, – заверил я.
«И зачем только эта несчастная женщина перебралась из деревни в Лондон? – пронеслось у меня в голове. – Наверняка ее семья – одна из множества фермерских семей, чья земля была отдана под пастбища».
– Вы ведь законник, – продолжала квартирантка. – Скажите, может хозяин выкинуть нас прочь, если мы не будем ему платить?
– Он имеет на это право, – кивнул я. – Но, полагаю, если вы откажетесь платить, Билкнэп будет вынужден выполнить кое-какие ваши требования, – добавил я с кривой улыбкой. – Больше всего на свете он боится понести убытки.
Говорить так о своем собрате по ремеслу было грубейшим нарушением профессиональной этики. Однако, когда дело касалось Билкнэпа, я отбрасывал подобные соображения прочь. Пожилая женщина удовлетворенно кивнула.
– А как мне пройти к выгребной яме? – спросил я.
Она указала в сторону прохода.
– Там, где раньше был алтарь, есть маленькая дверь. Выйдите в нее и окажетесь во дворе, у самой ямы. Только смотрите, зажмите нос!
Она помолчала и добавила умоляющим тоном:
– Прошу вас, сэр, постарайтесь найти управу на Билкнэпа. Жить здесь – все равно что в аду!
– Я сделаю все, что в моих силах. Поклонившись, я направился по проходу к маленькой двери, едва державшейся на разболтанных петлях. Участь моей недавней собеседницы и ее товарищей по несчастью внушала мне глубокое сострадание; но, увы, в ближайшее время, до того как иск будет рассмотрен в суде лорд-канцлера, я ничего не мог сделать для обитателей здешних каморок. Впрочем, если Верви даст взятку в конторе Шести клерков, это значительно ускорит ход дела.
Бывший монастырский двор тоже подвергся скоропалительной перестройке: крытая прогулочная арка у стены благодаря бесчисленным тонким перегородкам превратилась во множество тесных комнатушек. На маленьких оконцах вместо занавесей висели грязные тряпки; по всей видимости, эти убогие жилища предназначались для беднейших из бедных. Я зажмурился, ослепленный солнечным светом, отражавшимся от белых каменных плит двора, где еще недавно расхаживали монахи.
Дверь в самую крошечную каморку была открыта, и оттуда доносился омерзительный запах. Предварительно зажав нос, я заглянул внутрь. Выгребная яма была вырыта прямо в земле, и через нее переброшена доска, укрепленная на двух кирпичах. То была яма «для обеих нужд»; глубина подобных ям должна составлять не менее двадцати футов, чтобы туда не могли проникнуть мухи. Однако, судя по тому, что целые тучи этих насекомых с жужжанием носились вокруг доски, глубина ямы составляла никак не более десяти футов. Зажав нос еще крепче, я заглянул в темное смердящее отверстие. Оно даже не было выложено деревом, не говоря уж о предписанном правилами камне. Неудивительно, что яма протекала. Я вздрогнул, вспомнив рассказ Барака о том, как отец его окончил свои дни в одной из подобных ям. Вновь оказавшись во дворе, я вздохнул с облегчением. Прежде чем вернуться домой, мне следовало посетить расположенный по соседству дом, принадлежавший Городскому совету. Утро уже сменилось днем, солнце близилось к зениту. Я потер плечо, затекшее под ремешком набитой книгами сумки.
И вдруг я увидел их. Они стояли по обеим сторонам церковных дверей так неподвижно, что я не сразу их заметил. Высокий тощий тип с лицом, испещренным оспинами, похожими на следы когтей дьявола, и его товарищ – здоровенный неповоротливый детина, который не сводил с меня маленьких угрюмых глаз. Он держал топор для рубки мяса, который в огромных его ручищах казался грозным оружием. Итак, Токи и его напарник Райт все-таки выследили меня. Я судорожно вздохнул, ощущая, как мои поджилки начали предательски трястись. Путь из внутреннего двора был только один – через церковь. Я окинул взглядом тянувшийся вдоль стены ряд дверей, но все они были закрыты. Обитатели тесных каморок, как видно, отправились на заработки или же просили милостыню на улицах. Рука моя потянулась к кинжалу. Токи заметил мое движение; обнажив в широкой улыбке ряд великолепных зубов, он вытащил свой собственный кинжал.
– Неужели ты не видел, что мы идем за тобой? – жизнерадостно осведомился он.
Голос у него был резкий, произношение – явно деревенское.
– Когда рядом нет мастера Барака, ты совсем теряешь осторожность, горбун. – Он кивнул в сторону выгребной ямы. – Как ты относишься к тому, чтобы искупаться там? Тебя не найдут, пока не соберутся вычистить яму, а это наверняка случится не скоро. Конечно, ты протухнешь и начнешь смердеть, но тут стоит такая вонь, что этого никто не заметит.
Токи подмигнул своему напарнику. Здоровяк кивнул, по-прежнему не сводя с меня глаз. Взгляд его был неподвижен, как у собаки, учуявшей запах добычи. Глаза Токи, напротив, возбужденно бегали и блестели жестоким огнем, как у играющей с мышью кошки. С губ его не сходила довольная улыбка.
– Сколько бы вам ни заплатили, лорд Кромвель заплатит вдвое больше, если вы сообщите имя того, кто вас нанял, – произнес я, стараясь, чтобы голос мой звучал твердо и уверенно.
В ответ Токи расхохотался.
– Плевать я хотел на этого сына кабатчика, – заявил он и в подтверждение своих слов смачно сплюнул на землю.
– Кто вас нанял? – настаивал я. – Билкнэп? Марчмаунт? Рич? Норфолк? Леди Онор Брейнстон?
Перечисляя эти имена, я внимательно наблюдал, не дрогнет ли на лицах моих преследователей хоть один мускул. Но они слишком хорошо владели собой. Токи раскинул руки и начал медленно приближаться ко мне, а здоровенный детина заходил с другой стороны, держа наготове топор. Токи неумолимо оттеснял меня к своему напарнику, дабы тот мог без помех нанести сокрушительный удар и перерубить мне шею, как барану.
