– Я же сказала, извини, – кротко повторила Катерина.
– Надеюсь, ваш разговор того стоил, – прошипел он, – потому что Григорис не очень-то любит чистить картошку и резать салаты.
Гургурис часто хватал ртом воздух – гнев давался ему нелегко. Легкие у него были не те, чтобы на одном дыхании осилить такие тирады, и он запыхался.
– Мне нехорошо, – бросила через плечо Катерина, положила пакет с мясом на приставной столик, выбежала из комнаты и бросилась наверх, в ванную. Она знала, что гнаться за ней по лестнице он не станет. Такому жирному это не под силу.
Вскоре она услышала, как сердито хлопнула входная дверь – муж ушел из дому. Пойдет в какой-нибудь городской ресторан, напихает в себя столько еды, что хватило бы на целую семью, и вернется. Но к тому времени она уже будет спать.
Она вдруг осознала весь ужас своего положения. Она замужем за человеком, которого ненавидит, а тот, кого она любит, воскрес из мертвых.
Но эти две катастрофы – только полбеды. Главная пытка – делать вид, будто ничего не случилось. Однако иначе ей не выжить.
– Так это правда? – спросила Ольга Павлину вечером. – Он правда был здесь?
До возвращения Константиноса Комниноса из поездки оставалось еще два дня, и можно было спокойно поговорить о Димитрии, не боясь, что их подслушают.
– Да, это точно был он. Как мы только не померли на месте. И о чем он думал – появиться вот так, когда мы уверены, что его уже и в живых нет?
– Кажется, я и правда умерла на месте, на секунду, во всяком случае, – улыбнулась Ольга. – У меня определенно сердце остановилось.
– Ну, так вы же больше пятнадцати минут без чувств пробыли. Я бы за доктором побежала, да не знала, как ему все это объяснить.
– А ты заметила, какая Катерина была счастливая? – спросила Ольга. – Просто вне себя от радости.
– Так они же на одной улице росли, – сказала Павлина. – Он ей все равно что брат.
– Она любит Димитрия, Павлина, – возразила Ольга. – Я только сегодня это поняла.
Павлина, против обыкновения, ничего не сказала. Слова тут были ни к чему.
С точки зрения Гургуриса, опоздание Катерины в тот день доказывало, что она неспособна совмещать работу в мастерской с домашним хозяйством.
– Это вообще была глупая мысль – снова идти шить, – заявил он на следующий вечер. – Тем более в мастерской, а не дома. Тут и без этого дел хватает.
Катерина кивнула. Спорить было бесполезно. Она налила мужу суп и размешала в нем ложку сметаны. Занятый едой, он не замечал, что она почти не разговаривает с ним, а в промежутках между блюдами старается подольше задержаться на кухне.
Каждый день, когда не ходила за покупками и не была занята приготовлением гигантских порций еды по требованию мужа, Катерина старалась забыться за вышиванием.
Изредка она бывала в гостях у Евгении, но всегда возвращалась вовремя, чтобы успеть приготовить очередной ужин. По пути домой заходила в церковь Святого Николая Орфаноса и ставила свечки за семью Морено.
Молиться Катерина не могла. Каждый раз, когда просила Бога об избавлении, она представляла себе мертвого Гургуриса. Картины того, что открылось в польских лагерях смерти, вставали перед ней, стоило только закрыть глаза, и, зная, что некоторые из этих смертей – на совести ее мужа, она ощущала непреодолимую жажду мести.
Желать кому-то смерти казалось ей равнозначным убийству, и, понимая, что снова пожелает этого в следующий раз, когда будет стоять на коленях в одиночестве, Катерина чувствовала себя преступницей. Просить у Бога прощения в тот самый миг, когда совершалось это прегрешение, было бессмысленно.
Понять, о чем следует молиться, а о чем нет, было так же трудно, как решить, кто прав, а кто виноват в этой непрекращающейся войне. Ходили рассказы – иногда просто слухи, иногда свидетельства очевидцев – о том, какие зверства творятся с обеих сторон. Катерина думала о Димитрии.
Она не очень верила, что Бог прислушается к ее молитвам теперь, когда в сердце у нее кипит такая ненависть, и все же молилась за тех, кому грозила опасность. А затем спешила домой и старательно готовила ужин. С каждым днем ее блюда становились все изысканнее – всю свою артистическую натуру, которую когда-то проявляла в работе, она теперь вкладывала в готовку и делала свое дело безукоризненно.
Глава 27
Не одной Катерине приходилось притворяться, чтобы защитить себя. Ольга Комнинос вынуждена была делать то же самое. За последние десять лет у нее не было недостатка в практике. С самых первых дней работы манекенщицей, когда ее учили принимать вид то скромный, то надменный, то робкий, то царственный в зависимости от представляемого стиля одежды, она привыкла изображать из себя кого-то. Когда же они переехали на улицу Ники и у Ольги началась агорафобия, ей пришлось играть новую роль – идеальной хозяйки дома.
Если бы ее муж узнал, что Димитрий вернулся и рассказал матери о его письме, гнев Комниноса был страшен для обоих. С Константиноса сталось бы выследить сына, и Ольга не позволяла себе даже думать, какая ярость обрушилась бы на нее за то, что она впустила его в дом. Все это было для женщины достаточным стимулом, чтобы стараться вести себя, как будто ничего не случилось.
Времени со дня «смерти» сына по всем канонам приличия прошло уже достаточно, чтобы перестать горевать, и Комнинос решил, что пора уже снова давать званые обеды. Помимо всего прочего, ему хотелось продемонстрировать, что его дела идут благополучно, несмотря на все беспорядки в стране. За последние несколько месяцев правительственные войска стали все увереннее одерживать победы над коммунистами, и уже одно это, по мнению Константиноса, было поводом для праздника.
– Я пригласил кириоса и кирию Гургурис, – сказал он Ольге.
Бедная Катерина, подумала Ольга. Она, должно быть, ждет этого с ужасом.
Пожалуй, Катерине может показаться странной роль гостьи в этом доме, куда она всегда приходила как модистра. Ольга вспомнила, как не по себе было ей самой, когда она превратилась из манекенщицы в хозяйку. С другой стороны, в списке гостей самоуверенных людей было столько, что смущение Катерины могло пройти и незамеченным.
Вечером в субботу, когда за столом снова собралось десять человек, придерживавшихся в целом одних и тех же политических взглядов, разговор вращался в основном вокруг новостей о гражданской войне. Она сейчас входила в новую стадию – бои шли в горах Граммос, отделявших Эпир от Македонии. Весь прошлый год коммунистам удавалось удерживать за собой эту территорию, но теперь правительственные войска перешли в наступление. Бои гремели уже несколько дней, и гости, читавшие правые городские газеты, оживленно обсуждали ежедневные сводки новостей. Только об одном в этих сводках говорилось непредвзято – о массированной поддержке американцев, которой пользовалось теперь правительство и которая давала ему огромное преимущество над коммунистами – и в артиллерии, и в бронетехнике, и в авиации.
Пока Комнинос, Гургурис и прочие гости желали победы Правительственной армии и поражения Демократической, Катерина с Ольгой представляли себе Димитрия, рискующего жизнью под перекрестным огнем.
Катерина была в новом оранжевом вечернем платье из блестящей ткани. Этот цвет ей совсем не шел, но таково было распоряжение Гургуриса. Она ковыряла вилкой еду, скрывая отсутствие аппетита, и иногда механически подносила к губам бокал. Горло у нее так сжималось от волнения, что она не могла ни говорить, ни глотать. Ольга сидела напротив, разделяла все ее страхи и сомнения, и это было большим утешением, а Павлина, приносившая новые блюда, старалась положить Катерине поменьше. Она понимала, что ей не хочется есть.
Под конец все гости поднялись наверх, в гостиную и на балкон. Облака дыма плыли в ночном воздухе, звенели бокалы с бренди в честь грядущей победы правительственных сил над коммунистами.
Ольга с Катериной наконец решились посмотреть друг другу в глаза. Никто из гостей не заметил этого молчаливого знака понимания и сочувствия. Им было не до того – они произносили тосты, снова и снова наполняли бокалы и прикуривали друг у друга сигареты.
Внизу люди гуляли по набережной, многие – под руку. Поднимали головы, слыша наверху шум и восклицания, и разглядывали их – состоятельных граждан Салоников.
Над головами висела тоненькая дужка серебристого света. На таком непроглядно-черном небе, при молодом месяце, без облаков, звезды казались огромными. Ольга с Катериной стояли рядом, и можно было потихоньку переброситься несколькими словами, пока их никто не слышит.
– Видишь Орион? – спросила Ольга, глядя вверх. – Ты же знаешь, что он рядом с созвездием Гончих Псов? Димитрий любил его показывать.
