Димитрий повернулся к матери:
– Ты сама понимаешь, что я не могу остаться в Салониках. Сейчас это опасно, и, думаю, будет лучше, если я тебе не скажу, куда еду, – сказал он.
– Тебе лучше знать, Димитрий, – согласилась Ольга. – Только присылай весточки иногда. Я должна знать, что с тобой ничего не случилось.
– Я хотел бы взять кое-какие вещи, – добавил Димитрий. – Несколько книг по медицине. Хочу снова учиться. Там, в горах, мне многое пригодилось бы из того, что я не успел узнать. Когда-нибудь и диплом получу. – Он встал. – Катерина, пойдем со мной, поговорим, пока я буду собираться.
Она пошла за ним.
Комната Димитрия осталась совершенно такой же, какой была почти десять лет назад. Все книги так и лежали там, где он их бросил: какие-то свалены в беспорядке, какие-то лежат открытыми на столе и их подпирают стопки других. Ольга велела Павлине ничего не трогать. Пыль везде была вытерта, но очень осторожно, чтобы все осталось на своих местах. Тут был медицинский словарь, человеческий череп, которым Димитрий когда-то так гордился, на стенах висели техничные, но странно красивые рисунки по анатомии, а на листке, вырванном из блокнота, лежал карандаш. Как ни странно, сохранились тут и детские вещи – на соседней полке лежали маленькие счеты и рогатка, а у стены стоял старый обруч.
Димитрий подошел к столу и начал рыться в нем, а Катерина стояла рядом, чувствуя себя немного неловко.
Димитрий вдруг обернулся, держа в руке какую-то игрушку:
– А помнишь, как мы играли на улице много лет назад? Мы с тобой, Элиас, Исаак и близнецы?
Он смотрел ей прямо в глаза – взглядом, полным страсти и гнева.
– Конечно помню, – ответила Катерина.
– Что же изменилось, Катерина? Где эти годы? Где эти люди?
Жестокое время – вот что все изменило, могла бы сказать она, но понимала, что одно осталось неизменным. Она любила Димитрия тогда и любит его сейчас.
Ласково взяв ее за плечи, он тоже это понял.
Димитрий видел столько разбитых жизней, столько жестокости, страха и насилия. Он испытал на себе ненависть отца и видел, как брат восстает против брата. Он видел, как страна ведет войну сама с собой, и все это было бессмысленно в сравнении с этими объятиями.
Катерина тоже пережила свою внутреннюю гражданскую войну. С той минуты, как на глаза ей попался список невинных людей, преданных Гургурисом, она жила в постоянном смятении. Почувствовав, как нежно коснулся Димитрий ее изуродованной руки, она отчетливо поняла, что любима. Ее переполнило неведомое доселе ощущение покоя.
То же было и с Димитрием. Он почувствовал касание ее ласковых губ, и вся горечь прошедших лет словно растаяла.
Оба они так долго ждали этой минуты и теперь без слов решили, что не могут ее упустить. Да и зачем было противиться такому желанию?
Через час двумя этажами ниже, на кухне, Павлина укладывала Димитрию еду в дорогу.
Ольга знала о чувствах Катерины к ее сыну и теперь, увидев их вместе, уверилась, что Димитрий отвечает молодой женщине полной взаимностью. Понимая, что в ближайшем будущем сын вряд ли здесь появится, она хотела дать им с Катериной побыть наедине.
– Худой он какой, – сказала Павлина. – Надеюсь, там, куда он едет, его хоть кормить нормально будут!
– Не думаю, Павлина, что он хорошо питался эти годы, – сказала Ольга. – Но так можно сказать о половине Греции, правда?
Она смотрела, как Павлина доверху набивает коробку свертками с сыром, долмадакией (фаршированными виноградными листьями), тиропитами (сырными пирогами) и сушеными фруктами.
– А ты уверена, что он все это донесет? – рассмеялась Ольга.
Наконец Димитрий сошел вниз, за ним следовала Катерина. Стройный, легкий, со старой школьной сумкой через плечо, Димитрий казался по меньшей мере лет на десять моложе своих тридцати двух лет. Словно на занятия в университет собрался.
– Димитрий, – начала Ольга, чувствуя, как сжимается горло, – ты уже уходишь?
Сколько у них ни было прощаний, легче они от этого не становились.
– Да, мне пора. Всем, кто сражался в Демократической армии, сейчас опасно ходить по улицам, но я обещаю, что буду писать. Я так хочу вернуться в этот город, что сильнее и хотеть невозможно…
– Не знаю, что делать с твоим отцом, – сказала Ольга.
– И я не знаю, – поддержал Димитрий. – И я.
Оба понимали, что главный враг Димитрия – здесь, в его собственном доме.
Павлина с Катериной отошли в сторону, пока мать с сыном обнимались. Потом Димитрий взял коробку, которую Павлина старательно перевязала веревочкой, по очереди поцеловал всех трех женщин в лоб и вышел в прихожую. Тянуть с уходом было больше нельзя.
Павлина открыла дверь и огляделась по сторонам.
– Все в порядке, – доложила она. – Никого нет.
Димитрий ушел, не оглянувшись. Через две минуты Катерина направилась в другую сторону. Пора было идти за продуктами для ужина.
Сегодня она собиралась приготовить яичный суп с лимоном, жареные баклажаны с брынзой, бараньи ноги с белой фасолью и ореховый торт с патокой. А за этим последует лукум, греческое лакомство, приготовленное еще вчера.
Она уже много месяцев наблюдала за тем, как муж все раздается вширь. Не считая вышивания, которым она занималась тайком, пока его не было дома, единственной работой для нее как для швеи, было расставлять пояса на его брюках.
Она готовила с радостью в сердце. Мясо уже мариновалось в собственном соку, в точности как любил Гургурис, и она с удовольствием принялась за остальные блюда. Яйца с сыром, сахар, масло и свиной жир в малых количествах были довольно безобидны, но в таких дозах неминуемо вели к острой сердечной недостаточности. Пока что единственным заметным следствием этой жирной пищи было то, что после нее Гургурис почти сразу засыпал, но понемногу, закупоривая сосуды, она достигала и другой цели. Катерина же говорила себе, что всего лишь исполняет желания мужа.
– Мне надо прилечь перед ужином, – отрывисто сказал Гургурис. – Только накрывай поскорее, ладно, милая?
Он медленно втащил свою тушу по темной лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке. Через час ужин был готов, и он спустился. Жевал Гургурис тоже медленно, с перерывами – даже поднести вилку ко рту, кажется, уже не мог без одышки.
Тайное ощущение счастья не покидало Катерину. Даже если она заходила к Евгении, а письма от Димитрия не было, не огорчалась. Можно и потерпеть какое-то время, если знаешь, что когда-нибудь он вернется – а он вернется, вне всяких сомнений.
Месяца через полтора после приезда Димитрия Катерина заметила, что и сама тоже, как и муж, пугающе раздалась в талии. И грудь тоже увеличилась в размере.
– Ты наверняка беременна, – сказала Евгения. – Я даже не сомневаюсь.
– Но Григорис же догадается, что это не его ребенок! – воскликнула Катерина. – У нас уже столько месяцев ничего не было! Он всегда уже спит, когда я ложусь в постель…
– Что-нибудь придумаем, – успокоила Евгения улыбаясь. – Но я бы на твоем месте не говорила об этом ни одной живой душе. По крайней мере, пока.
Через несколько дней Катеринин желудок стал все хуже реагировать на ее собственные блюда, и она не могла без тошноты съесть ничего, кроме хлеба с оливковым маслом. Несмотря на это, она продолжала готовить еще старательнее. Пирог со шпинатом из слоеного теста, говядина с сыром халуми, бугаца (пирожные с жирным заварным кремом) – все это были любимые блюда ее мужа, и она хотела удовлетворить его аппетиты.
Однажды Катерина приготовила ужин полегче обычного. В качестве основного блюда подала рыбу без картофельного гарнира. Даже десерт был легкий: клубника, чуть присыпанная сахаром, и тонкие вафли.
– Ты что, на диету Григориса посадила? – спросил муж, помахивая вафлей в воздухе. – Считаешь, кириос Гургурис немного раздобрел?
С этими словами он потер свой необъятный живот. Но Катерина только мило улыбнулась и сказала:
– Я подумала, пусть будет что-то новенькое для разнообразия.
В эту ночь, когда они легли в постель, Гургурис не заснул сразу же по своей привычке, и Катерина, раздеваясь в гардеробной, не услышала храпа. Она надела ночную рубашку, которую вышивала когда-то специально для брачной ночи, вошла в спальню и, не выключая ночника, чтобы муж разглядел в темноте белую ткань, улеглась в кровать рядом с ним.
Она почувствовала, как его руки задирают на ней шелковую рубашку, и тут же, без разговоров, он взгромоздился на нее. Почти задыхаясь, она не смогла даже вскрикнуть – воздуха не хватало. И тут же, в самый миг коитуса, тяжеленная туша обмякла.
Поняв, что ее придавило огромное мертвое тело, которое после смерти стало еще тяжелее, Катерина пришла в ужас. Но властное чувство, говорившее, что ей теперь есть для чего жить, придало ей почти сверхъестественную силу, и она сумела столкнуть с себя Гургуриса одним отчаянным рывком. Кое-как выбралась из-под него.
