Но я напишу роман о наших людях. Хочу, чтоб он послужил хоть маленьким доказательством той любви, которую испытывает к ним литовский писатель…
Мимо нас уходили на передовую красноармейцы.
— К этим людям…
Мы стояли на дороге у разбитых немецких машин и провожали взглядом товарищей, уходящих в бой.
Как и каждый день, глухо рокотали орудия, гремели выстрелы.
НОЧЬ НЕДАЛЕКО ОТ ФРОНТА
Выйдешь ночью во двор, и по началу покажется, что находишься в глубоком тылу, что войны нет и в помине. Над головой сверкают вечные звезды, равнодушные к страстям человеческим, к борьбе, страданиям, радостям и смерти. Они бесстрастно освещают эти белые поля и дороги. Движение по дорогам усиливается с наступлением ночи. Враг не видит нас с самолетов, а других средств наблюдения за тем, что происходит подальше от передовой, у него нет. На дорогах прифронтовой полосы ночью самая страда. Бои, кипевшие весь день, к ночи обычно затихают. Только изредка в том или ином месте зататакает пулемет, взлетят ракеты, раскроются широким веером, осветив близлежащие поля, и погаснут. Иногда бабахнет орудие — это наши не дают фашистам спать. Где-то залают вражеские минометы — гитлеровцы пытаются обстрелять наш транспорт. А машины, грузовики, сани тянутся бесконечной вереницей до самого утра. Фронт каждый день поглощает неимоверное количество провианта — хлеба, мяса, овощей, муки, консервов, сахара. Он выпивает целые озера нефти. Ему изо дня в день нужны горы патронов, снарядов, мин, бомб.
Все это подвозится к фронту обычно ночью. И чем темнее ночь, тем лучше. Тысячи людей ведут машины, без лишнего звука выгружают из кузовов ящики с продуктами и патронами и снова отправляются в тыл, где на целые километры растянулись склады необходимых для фронта материалов — базы.
Мы шагаем по звездной деревне. В лунном свете маячат заиндевевшие деревья. Они жестоко искалечены недавними боями — ветки обрублены, иссечены стволы, многие деревья с корнем вырваны из земли. На каждом шагу нас останавливают караулы. Это бдительное око армии, которое никого не пропустит куда не следует.
— Пароль! — звенит юный голос.
Мы отвечаем бойцу в теплой ушанке и идем дальше.
— Вот этот дом фашисты, отступая, подожгли, — показывает мне спутник на каменный дом с обвалившейся крышей. — Женщина забежала в дом за оставшимся ребенком. Фашисты так и не выпустили ее оттуда. Оба сгорели…
В воздухе гудит самолет.
— Наш, — определяет мой спутник. — А вот здесь мы нашли четырех убитых оккупантов. Тут у них было мало времени, они не успели, убегая, расстрелять людей и сжечь дома. Правда, несколько домов они все-таки подожгли, но когда удрали, крестьяне сумели потушить.
— Это редакция нашей газеты, — говорит мой спутник. — Друзья не спят. Если хочешь, зайдем.
Мы заходим в крестьянскую избу. В сенях на полу лежат усталые бойцы. Открываем дверь. В полумраке — в комнате тускло светятся несколько коптилок, сделанных из гильз, — трудятся люди. На столах стоят наборные кассы, разложены рукописи — наборщики готовят очередной номер газеты, набирают сводку Совинформбюро, которую только что передала по радио Москва.
— Где редактор?
— В типографии.
— А это что, не типография?
— Это наборный цех.
Мы выходим из душной избы, заполненной людьми. Рядом с ней стоит крытый грузовичок. Постучавшись в дверцу, мы по лесенке поднимаемся в типографию. Меня поражает, как хорошо все оборудовано: здесь печатный станок, касса с шрифтами, рулоны бумаги. Помещение тесное, но мы все-таки в нем уместились. Редактор Юозас Паяуйис читает гранки сводки. Скоро начнут печатать свежий номер газеты. Рано утром газета будет готова и окажется всюду — люди будут читать ее на передовой, лежа у пулеметов, стоя у орудий. Ее будут читать раненые и те, кто сейчас отдыхает. Редактор протягивает нам гранки. Газета уже успела описать важнейшие эпизоды боев. Упомянуты наши первые герои, награжденные орденами и медалями за мужество и отвагу. В уголке газетной страницы — стихотворение начинающего поэта, присланное сегодня из окопов. Есть заметки о жизни Литвы и Советского Союза.
— Вам не понять, как ждут бойцы свою газету, — говорит редактор. — Они просто не представляют себе жизни без «Тевине шаукя».
Позднее мы не раз убеждались в том, как любят бойцы печать. Они с удовольствием читают свою фронтовую газету, желанный гость здесь и московская «Тарибу Лиетува», а каждую новую книгу наших писателей бойцы читают и порознь и коллективно.
— Как вам нравится наша типография? — с улыбкой спрашивает редактор.
Типография и впрямь хороша. Посреди кузова топится печурка, распространяя тепло.
Пообещав редактору свои фронтовые впечатления, мы снова оказываемся на деревенской улице. Вот прибыли грузовики с патронами для автоматов и пулеметов. Бойцы аккуратно складывают ящики штабелями у дороги. Они работают деловито, сноровисто, и я вспоминаю наших земляков — трудолюбивых, добросовестных, аккуратных.
— Что ж, смогут ребята малость пострелять, — говорит, сложив ящики, боец на восточно-аукштайтийском наречии.
— Случайно не из Утяны? — спрашиваю я у него.
Он с удивлением смотрит на меня, и я вижу в лунном свете, как его небритое, усталое лицо расплывается в добродушной улыбке.
— А вы, наверное, писатель? — смотрит он на меня. — Видал вас в Утяне, на выборах в Верховный Совет…
— Он самый, как видишь… А я-то угадал? Из-под Утяны?
— Из-под Утяны, из Молетайской волости, — веселой скороговоркой сыплет боец. — Бывали в Молетай? Ух, красота-то какая у нас летом! Озера! Да еще какие! И пригорки, леса… Если выберетесь когда-нибудь, прошу к нам… А ягод-то, грибов!..
— Как не проведать добрых друзей! — отвечаю я. Мне и радостно и грустно: радостно оттого, что встретил еще одного земляка, а грустно потому, что далеко нам еще с ним до Молетай…
— Скажите, у вас нет вестей из Литвы? У меня там семья осталась — двое ребят, жена. Не убили их гитлеровцы? Застану ли в живых?
Увы, я ничего не знаю о семье этого хорошего человека. И мы расстаемся.
