Многие думают, что я хлопочу о ракете и беспокоюсь о ее судьбе из-за самой ракеты. Это было бы глубочайшей ошибкой. Ракеты для меня только способ, только метод проникновения в глубину космоса, но отнюдь не самоцель. Не доросшие до такого понимания вещей люди говорят о том, чего не существует, что делает меня каким-то однобоким техником, а не мыслителем. Так думают, к сожалению, многие, кто говорит или пишет о ракетном корабле. Не спорю, очень важно иметь ракетные корабли, ибо они помогут человечеству расселиться по мировому пространству. И ради этого расселения я-то и хлопочу. Будет иной способ передвижения в космосе – приму и его. Вся суть – в переселении с Земли и в заселении Космоса. Надо идти навстречу, так сказать, космической философии! К сожалению, наши философы об этом совсем не думают. А уж кому-кому как не философам следовало бы заниматься этим вопросом. Но они либо не хотят, либо не понимают великого значения вопроса, либо просто боятся. И то возможно! Представьте себе философа, который боится!.. Демокрита, который трусит!.. Невозможно!..
Дирижабли, ракеты, второе начало термодинамики – это дело нашего дня, а вот ночью мы живем другой жизнью, если себе зададим этот проклятый вопрос. Говорят, что задавать такой вопрос – просто бессмысленно, вредно и ненаучно. Говорят – даже преступно. Согласен с такой трактовкой. Ну, а если он, этот вопрос, все же задается? Что тогда делать? Отступать, зарываться в подушки, опьянять себя, ослеплять себя? И задается он не только здесь, в светелке Циолковского, но некоторые головы полны им, насыщены им – и уже не одно столетие, не одно тысячелетие. Этот вопрос не требует ни лабораторий, ни трибун, ни афинских академий. Его не разрешил никто: ни наука, ни религия, ни философия. Он стоит перед человечеством – огромный, бескрайний, как весь этот мир, и вопиет: зачем? Зачем? Другие – понимающие – просто молчат».
«…Космическое бытие человечества, – вспоминал Чижевский слова Циолковского, – как и все в космосе, может быть подразделено на четыре основных эры. Эра рождения, в которую вступит человечество через несколько десятков лет и которая продлится несколько миллиардов лет. Затем эра становления. Эта эра будет ознаменована расселением человечества по всему космосу. Длительность этой эры – сотни миллиардов лет. Потом эра расцвета человечества. Теперь трудно предсказать ее длительность – тоже, очевидно, сотни миллиардов лет. И, наконец, эра терминальная займет десятки миллиардов лет. Во время этой эры человечество полностью ответит на вопрос: зачем? – и сочтет за благо включить в действие второй закон термодинамики в атоме, то есть из корпускулярного вещества превратится в лучевое.
Что такое лучевая эра космоса – мы ничего не знаем и ничего предполагать не можем. Допускаю, что через многие миллиарды лет лучевая эра космоса снова превратится в корпускулярную, но более высокого уровня, чтобы все начать сначала: возникнут солнца, туманности, созвездия, планеты. Но по более совершенному закону. И снова в космос придет новый, более совершенный человек… чтобы перейти через все высокие эры и через долгие миллиарды лет погаснуть снова, превратившись в лучевое состояние, но тоже более высокого уровня. Пройдут миллиарды лет, и опять из лучей возникнет материя высшего класса и появится, наконец, сверхновый человек, который будет разумом настолько выше нас, насколько мы выше одноклеточного организма. Он уже не будет спрашивать: почему, зачем? Он это будет знать, и, исходя из своего знания, будет строить себе мир по тому образцу, который сочтет наиболее совершенным…
Такова будет смена великих космических эр и великий рост разума!
И так будет длиться до тех пор, пока этот разум не узнает всего, то есть многие миллиарды миллионов лет, многие космические рождения и смерти. И вот, когда разум (или материя) узнает все, само существование отдельных индивидов и материального или корпускулярного мира он сочтет ненужным и перейдет в лучевое состояние высшего порядка, которое будет все знать и ничего не желать, то есть в то состояние сознания, которое разум человека считает прерогативой богов. Космос превратится в великое совершенство».
За свою жизнь Циолковский издал множество книжек.
Он издавал их крохотными тиражами за свой счет. В этих книжках были точные расчеты, сложные чертежи, философские размышления, но главное, в них было множество необычных провидений. «Мои выводы более утешительны, чем обещания самых жизнерадостных религий».
Умер Циолковский 19 сентября 1935 года.
Николай Константинович Кольцов
Биолог, зоолог, генетик.
Родился 3 июля 1872 года в Москве.
Окончил гимназию с золотой медалью.
В 1890 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, который окончил в 1894 году – с дипломом Первой степени и Золотой медалью за сочинение «Пояс задних конечностей позвоночных». Был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию. Специализировался у профессора эмбриологии и гистологии В. Н. Львова. Именно Львов познакомил Кольцова со знаменитой работой А. Вейсмана «О зачатковом пути», которая определила научный путь Кольцова.
В 1896 году, сдав магистерские экзамены, Кольцов выехал в заграничную командировку. В Киле (Германия) он работал в лаборатории профессора В. Флемминга. Тема работы Кольцова – «Зародышевый путь при развитии амфибий» – мало интересовала его. «…Во всяком случае лаборатория Флемминга, – писал позже Кольцов, – была мало пригодна для постановки таких проблем. Сам Флемминг в это время почти не работал в лаборатории; по-видимому, уже появились признаки тяжелой болезни, которая через несколько лет свела его в могилу. Он еще читал лекции по анатомии человека и увлекался своими коллекциями бабочек; но он очень мало интересовался моими препаратами, предоставив меня своему молодому ассистенту Ф. Мевесу. Последний был немного старше меня, и мы с ним очень подружились. Он был очень силен в микроскопической технике, уже напечатал к этому времени превосходные работы по сперматогенезу саламандры. Весьма тонкий наблюдатель, он специализировался на изучении таких внутриклеточных образований, которые лежат на границе видимости. Благодаря искусной микроскопической технике ему удалось ясно видеть то, чего не видели другие микроскописты. Превосходные рисунки Мевеса настолько точны, что не вызывают до сих пор сомнений».
После Киля Кольцов работал на биологических станциях в Италии – в Неаполе и Виллафранке. Там он начал исследование «Развитие головы миноги», которое, по возвращении в Россию, защитил как магистерскую диссертацию.
Работая за границей Кольцов познакомился со многими крупнейшими биологами своего времени – И. Делажем, К. Гербстом, Э. Вильсоном, Г. Дришем, М. Гартманом. Он быстро вошел в их круг, многие из них стали его друзьями. Через много лет Макс Гартман вспоминал итальянские биологические станции: «…Там был блестящий Николай Кольцов, возможно, самый лучший зоолог нашего поколения, доброжелательный, немыслимо образованный, ясно мыслящий ученый, обожаемый всеми, кто его знал. Он часто наезжал в западноевропейские лаборатории, и мы были друзьями студенческих дней».
В 1902 году Кольцов продолжил исследования на биологической станции в Виллафранка, а затем в германских университетах Гейдельберга, Гиссена, Страсбурга, Киля, Ростока, Берлина, Лейпцига. Кстати, в Гейдельберге Кольцов в лаборатории известного цитолога Бючли начал первую часть своего выдающегося «Исследования о форме клетки».
Вернувшись в Россию, Кольцов читал лекции на Высших женских курсах и вел курс зоологии беспозвоночных в Московском университете.
В 1905 году он представил в университет диссертацию на соискание степени доктора зоологии – «Исследования о спермиях десятиногих раков». Однако, защита, назначенная на январь 1906 года, не состоялась. Потрясенный кровавыми декабрьскими событиями, разыгравшимися в Москве, Кольцов, всегда близко принимавший к сердцу все, что происходило с его страной, выпустил книжку – «Памяти павших. Жертвы из среды московского студенчества в октябрьские и декабрьские дни». На первых страницах Кольцов привел выступление императора Николая II, обращенное к лейб-гвардейцам Семеновского полка, а вслед за выступлением – длинный список убитых студентов. Книга появилась в продаже в день открытия Государственной думы и тут же была конфискована. Впрочем, небольшую часть тиража удалось продать. Все вырученные от продажи деньги пошли на помощь заключенным студентам.
«…Я отказался защищать диссертацию в такие дни при закрытых дверях, – писал позже Кольцов. – Студенты бастовали, и я решил, что не нуждаюсь в докторской степени. Позднее своими выступлениями во время революционных месяцев я совсем расстроил отношения с профессиональной профессурой, и мысль о защите диссертации уже не приходила мне в голову».
