Работы прибавилось нам в предвыборное время. Многих учащихся назначили агитаторами. Нам, членам национального литературного кружка, было поручено перевести на ненецкий и хантыйский языки некоторые статьи из Конституции и выдержки из «Положения о выборах» для лозунгов, биографии кандидатов в депутаты, тексты избирательных бюллетеней, потому что избирательным законом гарантировано полное равноправие языков в избирательной кампании и печатание бюллетеней на родном языке. Переводы оказались нелегким делом, и мы много корпели над ними.
По просьбе редакции окружной газеты я вырезал клише на линолеуме с фотографии Николая Няруя. Сделать это без специальных инструментов, обычным перочинным ножичком, было непросто. Но лицо нашего кандидата, очень характерное, типично ненецкое, мне удалось изобразить. Клише использовали в печати. Я был рад этому. Пришлось мне также нарисовать сухой кистью на большом полотне портрет Няруя для избирательного участка в училище, как это сделала для других участков наша новая преподавательница рисования. А сколько пришлось написать лозунгов и на русском, и на ненецком, и на хантыйском языках!
И вот 12 декабря 1937 года — день выборов, всенародный праздник. Выборы прошли успешно, наш кандидат Николай Тимофеевич Няруй, представитель Ямала, «первая ласточка», был избран депутатом Верховного Совета СССР.
Мы были очень довольны.
Сплошная практика
О том, что мы старшекурсники, а не просто учащиеся, напоминали нам педагоги ежедневно при подходящем случае. В этом было не только их желание убедить нас в необходимости самого серьезного отношения к учебе в последнюю зиму, но и чувствовалась также их радость за результаты своего труда. Ведь мы выросли, изменились за эти годы. Эту перемену ощущали и понимали мы сами.
Взять хотя бы Аню Айваседа. Ее, оставшуюся с двумя сестрами сиротой после смерти родителей, привез в школу-интернат и нянчил, как родное дитя, Петр Емельянович Чемагин. Потом он помог ей и сестре Шуре поступить в Салехардский нацпедтехникум, куда направили его работать. А теперь эта ненецкая девочка-сирота была на пороге самостоятельной педагогической работы и со всей серьезностью и любовью составляла планы, готовила наглядные пособия, проводила первые в ее жизни практические уроки.
Вначале практику проходили поочередно в первом подготовительном классе педучилища. Учащиеся были великовозрастны, но изучали материал за начальную школу. Не совсем удобно чувствовали мы себя в роли учителя перед своими же товарищами, с которыми жили, ели, отдыхали вместе, а иногда и шалили. Случалось, сделаешь на практическом уроке кому-нибудь из них замечание, а он тебе по-дружески гримасу состроит. Или скажешь:
— А сейчас, дети, достаньте учебники.
«Дети» хихикают, и сам улыбаешься невольно. А то вдруг кто-нибудь из учащихся обратится к учителю-практиканту:
— Повтори, Леня, на какой странице открыть.
А Леня Киселев и забыл с непривычки, что он сейчас не просто Леня, а Леонид Филимонович.
Нелегко нам было привыкнуть к этому. Потом начали проводить практические уроки в начальных классах средней школы. Сколько же, бывало, приходилось сидеть нам над составлением урочных планов, изготовлением наглядных пособий. На нашем курсе, кроме меня, никто более или менее хорошо не рисовал, и товарищи часто просили меня сделать тот или иной рисунок на большом листе — наглядное пособие. До глубокой ночи просиживал я, возясь с листами бумаги, красками и кисточками.
Но как старательно ни готовились бы мы к практическим урокам, в чем-нибудь да сказывалась наша неопытность. Чаще всего не укладывались мы во время. Звонок на перемену заставал в момент объяснения нового материала, хотя мы и пользовались ручными или карманными часами своих педагогов. Бывало и наоборот: исполнишь все, предусмотренное урочным планом, а до звонка на перемену осталась еще уйма времени.
Когда вечером в учительской мы, с помощью наших педагогов, обсуждали и оценивали проведенные практические уроки, недостатки эти выявлялись особенно ярко. Чинно восседали мы при этом на мягких диванах рядом со своими наставниками, как равные уже с ними в какой-то степени люди. Однако кое-кому из нас приходилось слышать весьма не лестные отзывы о своих первых шагах на учительском поприще. Но я не помню, чтобы кто-нибудь из практикантов выражал сожаление по поводу избранной специальности. Видно, крепко уже была привита нам любовь к трудной, но благородной работе народного учителя.
На практике я работал в первом классе начальной базовой школы, находившейся у самой пристани. Ходить на занятия было далеко, особенно для меня. Вставал рано. С трудом держа кипу учебников и тетрадей, долго ковылял по всему Салехарду. Педучилище имело коней, но назначенный директором Борис Моисеевич Годисов почему-то не догадывался предложить мне транспорт, а я стеснялся заикнуться об этом.
Трудно было с непривычки при моих физических недостатках проводить занятия, особенно когда приходилось писать на доске. Учительница класса Мария Сергеевна иногда пыталась помочь мне, но это пуще смущало меня перед малышами. Я стал прибегать к помощи самих учеников при раздаче тетрадей, при письме на доске или демонстрации наглядных пособий. Дети охотно шли на это и даже на перемене норовили прийти мне на помощь в чем-нибудь.
— Правильно поступаешь. Прибегай к помощи учеников, — сказала мне однажды Мария Сергеевна. — Будь смекалистей, и дело пойдет.
Однако многое передумал я в эти решающие дни. Я держал экзамен не только на подготовленность и зрелость к учительской работе, но и на мою физическую возможность к данному труду.
«Правильно ли я все же поступил, столько лет учась на педагога? — размышлял я, придя с практических уроков и устало лежа на койке. — Может, лучше признаться, что эта работа тяжела для меня, инвалида, и не тратить зря времени на практику? Сдать теоретические экзамены и поехать учиться на кого-нибудь другого? Ведь мне так хотелось когда-то стать художником. И к литературному творчеству тянуло…»
Своими сомнениями я поделился как-то с Леней Киселевым.
— Что ты! — удивился он. — Тебе ли рисовать. Способный, энергичный. Привыкнешь, приспособишься к учительской работе. Поработаешь сколько-нибудь, а там уж и институт. Хоть художественный, хоть какой…
Я согласился с ним и был очень благодарен за веру в меня.
И вот экзамен.
В составе государственной экзаменационной комиссии была представительница из Омского облоно — пожилая полная женщина, а также заведующий Ямало-Ненецким окроно, директор Салехардской средней школы, директор и завуч нашего училища, представители еще каких-то организаций. Один из последних, тучный, с темно-русой бородкой мужчина, часто задавал экзаменуемому вопросы не по теме, прерывал ответ, сбивал с толку. Случилось такое и со мной.
По литературе устно мне достался билет, где требовалось рассказать о творчестве Маяковского и прочитать одно из его стихотворений. Я по собственному выбору начал декламировать отрывок из поэмы «Хорошо!». Когда я прочел строчки:
Жезлом правит,чтоб вправо шел.Пойду направо —очень хорошо!..
мужчина с бородкой вдруг произнес: «Стоп!» Я перестал декламировать и уставился на него, не понимая, в чем дело. Алексей Евгеньевич и члены комиссии тоже повернули головы в его сторону.
— Что значат слова «чтоб вправо шел» и «пойду направо»? — подчеркнуто спросил он меня.
Я пожал плечами:
— Ну… вправо, значит, надо идти…
— Э-э, слишком упрощенно это, — почесал бородку член комиссии и, жмуря глаза, поучительно покачал карандашом в руке: — Тут другой смысл — хитрый намек. На что?
Я не понимал, о чем он толкует. Посмотрел на преподавателя. Ни о каких намеках в отношении этих слов не говорилось нам. Да и не читал я об этом нигде. Члены комиссии тоже недоуменно переглядывались, пожимая плечами; а мужчина с бородкой продолжал укоризненно:
— Не знаешь, оказывается, — и многозначительно заметил: — Здесь имеется в виду правый уклон… — Комиссия удивленно ухмыльнулась, кое-кто поморщился, шепча что-то соседу. Мне тоже хотелось хмыкнуть, но я воздержался. Меня вдруг осенило:
— Но Маяковский написал и «Левый марш». Выходит, это левый уклон?
Тут комиссия чуть не прыснула. А тучный мужчина кивнул:
— Да, Владимир Маяковский хоть и известный поэт, но был когда-то фигурист…
— Фитурист, — улыбаясь, поправил я его.
Члены комиссии зашевелились.
Представительница из облоно, сидя рядом со странным мужчиной, наклонилась к нему и прошептала что-то на ухо. Тот откинулся на спинку стула, вздохнул:
— Что ж, пусть продолжает…
Я прочитал отрывок из поэмы до конца.
