и Мефодий, пожалуй.
— А вы бывали на атомных станциях? — спросила смотрительница.
— Да, на нескольких. На Обнинской, на Ингалине…
— Интересно… И как, на них есть музеи?
Дочь Бородулина хотела иметь свой атомный музей, с подчиненными, с верстовым столбом, с чудо-подковой, с бюджетом и с чучелом святого Патрика.
— Да, разумеется, — ответил я. — На каждой станции есть свой музей. Там выставлены разные экспонаты, проводятся экскурсии, привозят школьников и пенсионеров. Это очень интересно и познавательно.
В глазах Бородулиной вспыхнула алчная льдинка.
— У всех работников музея на атомной станции двойной оклад, — сообщил я. — Отпуск девяносто дней и бесплатный проезд.
— Куда?
— На юг. В Геленджик. В Лоо.
— Это очень интересно…
Дочь Бородулина положила руку на коня, стала постукивать по нему пальцами: из коня извлекался пустой барабанный звук, отчего я подумал, что маэстро Сарычев овладел технологией изготовления надувных чучел.
— Мне бы все-таки поработать в архиве, — вкрадчиво сказал я.
Бородулина вздохнула.
— К сожалению, не получится, — ответила она. — Ключ у отца сейчас…
В зал заглянул человек и сказал, что там привезли плитку, надо принять по накладной.
— Мне пора идти, — Бородулина пожала мне руку. — Приходите через пару дней. До свидания!
Бородулина удалилась.
Я остался один в зале музея, примерно между конем и наказанными углом медведями. У коня были очень настоящие лучистые глаза, как живые, с правильной сизой дымкой.
Еще один день.
Я вернулся в фойе. Мне захотелось купить ботинки из Гомеля, но я взял себя в руки и купил освежающее средство с ароматом огурца. Лошадь на улице все так же безмятежно паслась на клумбе, я подумал, что это хорошо.
После музея следовало перекусить. Пожалуй, после музея я бы предпочел вареники в столовой доручастка, но теперь у меня не было машины и Хазина, так что я, прикинув расстояние, отправился все-таки в «Растебяку».
Я шагал по улицам, разглядывал город.
На Советской до сих пор росло много ирги и работала «Перетяжка мебели». Однажды с бабушкой мы отвезли сюда на тачке старый диван, везли три часа с перерывами, останавливаясь и отдыхая. Этот диван нам перетянули, но набили его слишком туго и чем-то похожим на рыбьи кости, так что спать на нем стало окончательно невозможно.
Тренировочная трехэтажная башня возле пожарной части просела на правую переднюю сваю, но держалась.
Книжный магазин все еще назывался «Верхне-Волжский», в нем поубавилось книг, но открылся отдел с видеоплеерами и прокат кассет.
Ларек с мороженым расширил ассортимент и теперь в правой части предлагал зоотовары.
В «Галантерее» обосновалась «Галантерея М».
«Растебяка» гостеприимно ждала гостей.
Под зонтики рядом с витриной вынесли несколько пластиковых столиков, я устроился за крайним, возле липы, и заказал рыбную растебяку и томатный сок. Обслуживала меня Ирина, она предложила к растебяке сухой рассольник с белыми грибами, тушенными в сметане, или тост с пастой из опят и черным перцем.
Я предпочел опята.
Растебяку принесли сразу, а пасту из опят обещали через десять минут.
Растебяка оказалась на высоте, а пасту из опят подали на куске бородинского зернового с двумя пластами маринованного огурца. Томатный сок был как томатный сок, но черешок сельдерея и табаско в стакане присутствовали; в «Растебяке» явно готовились к атомной станции. Я даже решил попробовать мороженое с землянично-мятным конфитюром, но заявился Хазин.
Хазин заметно нервничал и заказал пресныши с черникой.
— Ты не представляешь, как все запущено, — сказал Хазин, усевшись за стол. — Ты не представляешь, какой тут бардак… Они опять переиграли весь план! У тебя есть костюм? Ты же всегда таскаешь с собой костюм?
— Зачем тебе?
— Первый этап строительства, — пояснил Хазин. — Неожиданно он завершился сегодня. Будут торжественно перерезать ленту, а я снимаю.
— А костюм-то зачем?
— Это же торжественный прием, телевидение приедет.
— Областное?
— И областное, и центральное. Все должно быть на высоте.
— Костюм есть.
Хазину принесли пресныш, он был горячим, черника булькала через сахарную пудру и вкусно пахла, сверху таял шарик мороженого.
— А тут, похоже, быстро учатся, — Хазин оценил пресныш. — Достойное качество…
— Думаю, это повар, — предположил я. — Наняли кого-нибудь. Знаешь, если честно… «Растебяка», кажется, хороша. Думаю, она опережает Чагинск лет на десять.
— Хороша-хороша. Съездим за костюмом?
— Ладно.
Я доел, допил томатный сок, и мы поехали в гостиницу.
Хазин припарковался не перед входом, а чуть с краю и выходить не спешил.
— Что? — спросил я.
— Боюсь подниматься в номер.
— Почему?
— Я открою дверь, а там опять енот. Знаешь, так и стоит перед глазами…
Хазин помахал ладонью перед лицом.
— Странно, когда день начинается с трупа енота, — сказал Хазин.
— Ну, может, его там и нет…
Хазин вздохнул:
— Здесь, Витенька, как-то странно. Безотносительно енота. То есть сильно страннее обычного, ты не думаешь? Ты же провел здесь все детство…
— Я тут жил только на каникулах.
Хазин закурил, прислушиваясь к работе двигателя.
— Что-то не то, — печально сказал Хазин.
— Троит, кажется, — предположил я.
— Да нет, не с машиной. Тут. Здесь. В Чагинске. Мне никогда не подбрасывали енота…
Хазин заглушил машину.
— Не зацикливайся, — посоветовал я. — Бывает.
— Бывает… Кстати, а почему ты не сходишь в свой старый дом? Или к бабушке на могилу?
«Шестерка» потрескивала остывающим двигателем. Хазин курил и нервничал.
— Да во всех маленьких городах на первый взгляд странно. Помнишь, в Завражье?
— Музей куртки Тарковского, — вспомнил Хазин. — Я потом рассказывал, мне никто не верил, между прочим.
Хазин достал из бардачка зеркальце, стал смотреться.
— Я, кстати, все это дело разведал — настоящая… — Хазин изучал себя в отражении. — Когда «Сталкера» снимали, Кайдановскому ни одна куртка не нравилась, а те, что нравились, на плечах не сидели. Тогда Тарковский психанул и снял свою. Так что это еще и Сталкера куртка. Забавно…
Хазин спрятал зеркальце.
— Сейчас забавно, а через двести лет можно туристический маршрут прокладывать, — сказал я. — Фестиваль проводить, сувенирку печатать, кружки разные, ручки. Так часто случается. Современники думают говно, потомки говорят реликвия.
— Кстати, хорошая идея, — усмехнулся Хазин. — Фестиваль «Куртка Сталкера». Надо кому-нибудь подкинуть.
— А можно еще «Носки Тыбурция», — предложил я.
— «Носки Тыбурция» — это нашей гостиницы название.
— Я думал «Труп Енота».
Хазин невесело хмыкнул:
— Несмешно. Ладно, Витенька, пойдем. Надо переодеться в партикулярное и спешить на молитвенное собрание. Заряжайте ружья, братья. Поедешь?
— Нет. Ты меня, кстати, направил в музей, а Бородулин уехал. Облом.
— Да-да, редкая сука этот Бородулин… Слушай, а у тебя костюм гладить не надо?
— Нет.
Мы выбрались из машины и отправились в гостиницу. В холле пахло хлоркой, ступени лестницы свежевымыто поблескивали.
— Жаль, что от Чичагина ничего не осталось, — сказал Хазин в холле. — Какой-нибудь завалященький
