что из-за нервов разболелась.
— Из-за нервов?.. А с моим исчезновением это связано не может быть?
— Ну… Честно, я не в курсе… Говорят, примерно с того времени, как тебя положили в психбольницу, ей начало становиться всё хуже и хуже…
— А туда к ней пускают?
— Не знаю. Ава, слушай, домой позвони. Ну серьёзно!
67. Я звоню еще кое-кому
Вики бы с ума сошла, если б узнала, что следующим, кому я позвонила был не папа, а Сталин. Разумеется, этот звонок сделан был не из таксофона, а из секретной коробочки.
— Ава Симмонс! Ты, что, в туалете? — спросил лучший друг физкультурников.
— Да. Извините. Я просто не придумала, где ещё в аэропорту можно спрятаться.
— Ничего, ничего. Мы, большевики, чужды буржуазных условностей. Если для дела требуется разговаривать из сортира, то нужно делать так, как требуется для дела… Ну что, долетела нормально?
— Да, спасибо. Всё в порядке. Я уже купила билет в Мемфис.
— Молодец!
— Товарищ Сталин… Я вам что должна сказать-то… Хоть билет уже и куплен, но боюсь, что в Мемфис я не полечу…
— Это как-так?
— Мать у меня заболела. Домой надо ехать. Вы со мной обошлись благородно, я вам обещание дала… Но ведь сами понимаете! Мне страшно… Может, я передам коробочку какому-нибудь вашему агенту и он доставит? Или Мемфис можно как-то отложить?
Чёрно-белая физиономия Сталина, глядящая на меня с выпуклого малюсенького экрана, нахмурилось.
— Что там с матерью случилось? — спросил он.
— Я подробностей не знаю. Только знаю, что в больнице две недели. И, похоже, на поправку не идёт…
— Ясно… А скажи-ка: нервностью твоя мамаша случайно не отличается?
— О, ещё как отличается! Её даже пропущенная радиопередача выводит из равновесия! Не говоря уж сгоревшем пироге! Товарищ Сталин, я боюсь, что виновата! Думаю, она так разболелась из-за моего исчезновения! Если я приеду, ей, наверно, станет лучше!
— Я не думаю.
— Товарищ Сталин…
— Ава Симмонс, ты не знаешь, каковы её симптомы?
— Нет, не знаю.
— Ты должна узнать. Если она была бледной и слабой, если падала в обмороки, если у нее были холодные руки и замедленная реакция, если её тошнило и сердце стучало чаще обычного, то я думаю, ты тут ни при чём.
— Но вы же не доктор…
— Как не доктор? Я большой учёный, ты разве не знала? На меня в диссертациях по любым наукам ссылаются. Слушай сюда. Если симптомы те самые, что я назвал, а я думаю, именно они это и будут, то о посещении её можешь и не мечтать. Тебя к ней не пустят.
— Это что-то заразное?
— Нет. Это то, ради борьбы с чем Элвису и нужно передать эту коробочку.
— Ого… Вы не шутите?
— Нет, не шучу. Знать подробности тебе пока что рано. Просто хочу, чтобы ты знала: выполнение моего задания увеличит шансы на спасение твоей матери и других женщин с такой же болезнью. А прямо сейчас самое полезное, что ты можешь сделать для неё это убедить твоего отца забрать её из больницы.
— Почему? Вы считаете, эта больница плохая? Или что? Ненастоящая? Что, может, вроде той, где я лежала?
— Вроде той, — сказал Сталин, не дав мне подробностей. — Заберите её из больницы. Если кроме того, о чем я говорил, у нее дрожат руки, если мутные глаза, холодный пот, медлить с этим уж точно не стоит. Заберите её из больницы и вот ещё что — не давайте ни газет, ни телевизора, ни радио. Ей нельзя слушать новости. Только музыка, книги, спокойствие, кушать и пить…
То, что Сталин давал советы о том, как лечить больную, при этом ни разу её не видя и не будучи врачом, было сущим абсурдом. Но он говорил так уверенно, что я не могла не принимать его всерьёз.
Господи, почему эти напасти так и преследуют меня?! Почему я опять должна ломать голову над очередной странной загадкой да ещё и рисковать потерей близкого?
— Товарищ Сталин, а откуда вы всё это знаете? — спросила я.
— Действуй, Ава Симмонс, — сказал он. — Ты слышала историю супругов Розенбергов?
— Кто ж не слышал…
— Ну так вот. Ты должна действовать, если не хочешь повторить их судьбу. Узнай симптомы, если я был прав, скажи отцу забрать мать. Потом в Мемфис поезжай. Иначе маккартистов напущу на тебя, мало не покажется! У меня есть среди них свои агенты.
— У вас есть агенты среди маккартистов?!
— А как же? Они классные ребята.
Выйдя из кабинки, я наткнулась на какую-то пожилую леди с меховой горжеткой и в шляпке военных времён. Она отвлеклась от своей пудреницы, смерила меня подозрительным взглядом и произнесла:
— Мне показалось, или вы там с кем-то разговаривали, мэм?
— С кем я могла разговаривать в туалете? — ответила я, посмотрев на неё, как на умалишённую.
— Не знаю, но я слышала ваш голос и мужской. От нынешней молодёжи можно ждать чего угодно! Наслушаются своего рок-н-ролла, а потом творят на людях всякое непотребство!.. По-моему, вы говорили о Сталине!
— О Сталине? — Я усмехнулась. — В сортире? По-моему, вы слишком много смотрите телевизор.
— А вы слишком мало! — Взвизгнула бабулька. — А вам бы, между тем, не помешало знать, что он такое! И к каким коммунистическим последствиям приводят все эти ваши так называемые увлечения!
— Слушайте, можете обыскать мою кабинку, если хотите. Если найдёте там Сталина или какого другого мужчину, то, так и быть, можете забрать его себе, — сказала я.
Несколько леди, стоявших у зеркала, захихикали.
— Я не буду ничего обыскивать! Вы, что, хотите выставить меня на посмешище?!
— Вы сами себя выставляете, мэм. Если вам понятно, что в кабинке искать некого, то как я там могла с кем-то беседовать? Телефон принесла и в кабинке на стенку повесила? Всё, с меня хватит.
С этими словами я гордо вышла из дамской комнаты, слыша за спиной всё более громкие смешки и думая о том, что с коробочкой надо быть ещё осторожнее.
68. Я звоню в третий раз
Чтобы наградить себя за находчивость и подготовиться к самому трудному разговору, я взяла немного шоколада в шоколадном автомате, мармелада — в мармеладном и пончиков в пончичном. Потом запила всё это горячим кофе из кофейного автомата, а сверху добавила кое-чего ещё из автомата по продаже виски. Говорят, это волнение снимает?.. Нет, не очень-то.
Ну ладно.
Сегодня воскресенье, папа должен был быть дома. Забавно, что я, можно сказать, прожила этот день дважды. Те восемь часов, что летел самолёт, скомпенсировались разницей во
