— Не по голосу, не по голосу, Добрыня. Моя Сила велика. Ты бы удивился, когда б узнал, как много я знаю.
— Не знаю, как велика твоя Сила. Но только не мудрено узнать, кто едет к тебе, если этот человек справляется о тебе у каждого встречного.
Сквитавшись, мы помолчали. Потом голос спросил бесстрастно:
— Ты пришел убить меня?
— Я пришел говорить с тобой.
— Ты лжешь. Впрочем, это тебе не поможет. Пока не поздно, уходи подобру-поздорову.
— У меня еще есть время до ночи.
— Мои крылья сильны, полет мой быстр. Я могу настигнуть тебя в пути.
Я напрягал свою невеликую Силу, как мог. И то, что я чувствовал, утверждало меня в моих догадках.
— Скажи мне, Змей Сорочинский, почему другие Змеи не трогают человеческих жилищ и лишь ты один посягаешь не на свое?
— Я не знаю, что такое «не свое».
— Скажи мне, Змей Сорочинский, почему ни один другой Змей не говорит на нашем языке, а ты владеешь им?
— А почему другие люди не суют нос в чужие дела и только богатыри славятся этим?
— Я не знаю, что такое «чужие дела»… Я приехал с могилы твоего отца.
Молчание повисло над поляной. Я гадал, видно ли меня из пещеры: я лежал на опушке, но зоркие глаза могли разглядеть меня в траве. Мы молчали долго. Потом голос безо всякого выражения проговорил:
— Ну и где же могила моего отца?
— В неосвященной земле.
— Назови место.
— А разве у Змеев бывают могилы?
— Назови место!
— А разве Змеи посещают могилы предков?
— Место!!
— Между восходом и закатом.
И тут из пещеры разнесся громоподобный рев. Взмыл к небесам и стих.
Я не понимаю этого языка, Змей Сорочинский. Говори со мной по-человечьи.
После некоторого молчания голос заговорил — с расстановкой, зловеще:
— Не шути со мной, Добрыня. Ты действительно глуп и самонадеян. И ты жестоко поплатишься за свое хитроумие.
— Я принес тебе вести с могилы твоего отца. И ты обвиняешь меня в глупости?
— Да. Ты не глуп, это верно. И что же это за вести?
— Выходи. Я не люблю говорить с пещерами.
— Я тоже не люблю говорить с теми, кто прячется в траве. А может, никаких вестей и нет? Зачем бы тебе приносить их?
— Не с тем, чтобы сделать доброе дело. У меня есть своя корысть.
— И какая же?
— Сначала вести. Потом о корысти.
— Что ж. Приходи в сумерках. Я выйду к тебе.
— В сумерках ты будешь сильнее меня. Выходи сейчас.
— Нет. Если ты действительно так настойчив, как говорят, ты придешь в сумерках. Это мое последнее слово.
— Хорошо. Я приду в сумерках.
Я поднялся во весь рост и сделал шаг вперед на поляну.
— Чтобы ты не говорил, что я труслив, я показываюсь тебе. И когда я уйду, я оставлю на том месте, где я лежал, первую весть. Она будет завернута в тряпицу. К сумеркам, когда я вернусь, ты уже будешь знать, что я говорил правду.
Не дождавшись никакого ответа, я ушел. Я дошел до места, где был привязан мой конь, и заговорил с ним. Я дождался, пока он приветствовал меня ржанием, и тихо стал пробираться обратно. Не дойдя до поляны шагов пятьсот, я лег в траву и стал ждать. Я ждал долго и терпеливо: чему-чему, а уж терпению-то я научился. И вот я услышал то, что ожидал, — яростный крик боли.
Что было сил я рванулся вперед; бегать в доспехах — самое последнее дело — ни убежать, ни догнать ты не сможешь, но иногда сумеешь поспеть. И я поспел.
На месте, где перед этим лежал я, лежал недвижно человек. В его правой ноге торчала стрела из моего самострела, который я тихонько соорудил, разговаривая с ним. В руке была зажата тряпица с сучком, который я подобрал здесь же. Он все-таки не выдержал. Я усмехнулся и посмотрел на пещеру. Я знал, что у меня есть еще некоторое время: наконечник стрелы был смазан ядом, который лишал человека сознания.
Как мог тише, я нарвал еловых ветвей и приблизился к пещере. Я поостерегся заглядывать вовнутрь и только сложил еловые ветви как можно ближе ко входу. Потом — так же осторожно — я вернулся к человеку, попавшему в мою ловушку. Я вернулся вовремя: он уже приходил в себя. Я потер ему виски. Со стоном он открыл глаза, но одурь и боль стояли в них недолго. С необычайной ненавистью он смотрел мне на лицо. Мой кинжал был приставлен к его горлу.
— Что, Змей Сорочинский, где же твои крылья?
— Они сейчас вырастут.
— И ты пожрешь меня? Ты оборотень? Не надейся, что я этому поверю.
Сжав губы и напрягшись, он смотрел мне в лицо.
— Вот что, Змей, если тебе угодно называть себя Змеем. Ты пытаешься использовать свою Силу против Меня. Я это чувствую. Лучше перестань: как только я почувствую, что твоя Сила берет верх над моей, я перережу тебе горло.
— Как ты узнал, что я человек?
— Ни один Змей не может говорить по-человечески. Уже заранее я шел говорить не со Змеем, а с выродком. И потом я проверил тебя — сначала Силой, а потом обманом. Змеи действительно не имеют могил, и ты это знаешь. Я не знаю, жив твой отец или нет. И ты, как видно, не знаешь. Но будем говорить о другом. Я уже сказал тебе, что вестей у меня нет. Будем говорить о моей корысти.
— Чего ты хочешь?
— Я хочу узнать, кто надоумил тебя.
— Никто.
— Это ложь.
— Никто.
— Может быть, ты слышал: я не люблю убивать. Но есть случаи, когда я отступаю от правила.
— Я сам. Я сам притворился, что я — говорящий Змей.
— И ты пожирал людей? И пускал пламя?
— У меня есть моя Сила и мои тайны, которых я тебе не открою.
— Я не собираюсь делаться Змеем и домогаюсь только одной тайны: кто надоумил тебя?
— Я сам! Я говорю тебе: люди верили, будто в округе появился Змей, я хотел власти, и я ее получил.
— А что получил Волхв?
Не успел я сказать это, как мощный удар обрушился на меня, и свет стал меркнуть в моих глазах… Я услышал странный крик, который издал мой враг, и едва — каким-то чудом — успел двинуть кинжал… Я все еще плохо соображал, но уже бежал к пещере, в которой — я был уверен — был настоящий Змей, и вот на коленях дрожащими руками я орудовал трутом и поджигал еловые ветви и слышал, как ревет, как поворачивается в своей пещере Змей, услышавший голос хозяина…
Я отскочил в сторону и прижался к склону холма, И в тот самый момент, когда змеиное рыло показалось, подслеповато моргая, на солнце, я изо всех сил обрушил удар меча на него…
Оглушающий яростный рев боли и ненависти был ответом, и через мгновение Змей, разметав костер, был уже снаружи… На мое счастье, он обезумел от удара и не стал рыскать по сторонам, а то бы я не ушел с той поляны; он взмыл в небо, и я убедился, что рассказы о летающих Змеях не были преувеличением. Он метался по воздуху над поляной — вытянутый, размером чуть больше крупного коня, с перепончатыми крыльями, как у летучей мыши. Ревя, он то падал к земле, то взмывал в небо. Как я и догадывался, он плохо видел днем; может быть, к тому же я повредил его глаза. Но страшное чудище было все же намерено понять, кто напал на него и против кого его успел предупредить хозяин. Змей принялся кружить над поляной, полагаясь, видно, не столько на зрение, сколько на нюх. Но у него ничего не получалось; отчего-то он не мог меня найти. И это дало мне время вспомнить о луке. Я целил ему в сердце; стрела со звоном оторвалась от тетивы и впилась в его тело; но она, как видно, не могла пробить его шкуру и войти в него Целиком. Мой выстрел дал Змею преимущество: он понял направление, откуда исходила угроза, и с ревом стремительно бросился на меня. Я выпустил еще одну стрелу, целясь в его зев, но он в последний момент Дернулся, и стрела пролетела мимо. Я едва успел скользнуть в пещеру, а Змей едва успел увернуться от склона Холма и снова взмыл в небо. Оставаясь в пещере, я выпустил еще одну стрелу, которая застряла у него Под лапой. Змей понесся на меня, но в последний Момент заметил пещеру и отчаянно захлопал крыльями, приостанавливаясь. И вот пока он висел в воздухе, прострелил ему глаз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
