Я начала ходить на свидания, иногда по четыре-пять раз в неделю. Удача и какое-то необъяснимое шестое чувство помогали мне отличать искренних молодых людей от тех, кто интересовался больше моими деньгами, чем мной, и быстро отделываться от последних. Я могла полностью окунуться в любовные дела, но разврата мне хотелось меньше всего; сама перспектива «раскрепоститься» и прыгать из одной постели в другую угнетала меня.
Вместо этого была череда серьезных романов. Каждый из них был долгим, мучительным и важным, и каждый заканчивался ничем, так как я сама не понимала, чего хочу от отношений, и что могу дать. Я отошла от мужчин и отказалась от вечеринок. Мной овладело постоянное беспокойство, а потом началась страшная бессонница, бессонница, которую, как по волшебству, снимал стаканчик виски с имбирным элем, а потом еще один, и еще один…
Тот год отнял у меня несметное количество денег, но ничто не могло изменить того факта, что Голливуд принадлежал Чарли Чаплину, а не Лите Грей. И, разумеется, не Лите Грей Чаплин. Когда мне поступило следующее предложение участвовать в водевиле — за 2500 долларов в неделю в течение года, — я ухватилась за него. Мама воспротивилась, ссылаясь на то, что главная моя обязанность — это сыновья.
— Ты пожалеешь, если пойдешь на это, — предостерегала она. — Твои дети не будут любить тебя, когда вырастут, а я не всегда буду рядом, чтобы позаботиться о них.
Она несла чепуху. Я выбрала собственный путь и подписала контракт.
Под именем Литы Грей Чаплин я отправилась на восток по театрам сети Keith Circuit и выступала в водевиле в качестве певицы, не имеющей особого голоса, но делающей сенсационные сборы. У меня было все, что нужно, — лучшие оркестранты, дорогой гардероб, два пианиста и эффектные декорации. Я работала по многу часов без перерыва над своим голосом, который не представлял опасности для профессиональных певцов. Я изо всех сил старалась стать индивидуальностью, способной собирать полные залы, исполнительницей, в моем случае — певицей, которая неспособна хорошо петь, — и отчаянно пытается отточить каждый трюк, чтобы привлечь публику. Я была полна решимости сделать что-то свое, добиться одобрения, уважения и популярности — но, вероятно, не настолько, чтобы убрать с афиши часть своей фамилии «Чаплин». Я считала, что могу сделать карьеру там, где Чаплин не был королем, и могу быть блестящей сама по себе в такой отрасли шоу-бизнеса, которая не имеет к нему непосредственного отношения, но где его имя добавит блеска моим результатам.
Работая все больше, наконец, я достигла уровня, когда могла выйти на сцену с чувством, что не обманываю зрителя. Я ухнула кучу денег в репертуар — попурри из популярных песен с переписанными текстами. Я исполняла их все более бойко и публика любила меня. Поскольку я была вполне уверена в себе, я хотела, чтобы мама и мальчики были вместе со мной. Деньги по-прежнему не были проблемой; мама сдала дом за 2500 долларов в месяц, и я имела гарантированный доход 2500 долларов в неделю. Пэт Кейси, один из моих пианистов и очень хороший друг, уговорил меня вложить 75 000 долларов в безотзывную доверительную собственность. Это оказалось явной удачей, и вскоре я работала с такими профессионалами, как Джек Перл, Фил Бейкер и Джек Бенни, которые убедили меня в том, что я заслуживала тех лестных отзывов, которые получала.
Мой стиль достиг настоящего расцвета, и хотя я все еще боялась быть просто Литой Грей, я выступала в лучших театрах округа под бурные аплодисменты. Я потихоньку выпивала, чтобы лучше засыпать, но это была скорее отговорка. Я расправлялась с виски точно так же, как с аудиторией, — с бездумной легкостью юности.
Мама забрала детей обратно в Калифорнию, так как жизнь на чемоданах надоела ей. Было жаль отпускать их, но мне посчастливилось найти Глэдис Томпсон, парикмахершу с Ямайки, которую я наняла и которая заменила мне мать и стала другом на всю жизнь. Глэдис называла меня Капитаном и ездила по всему округу вместе со мной. Она ругала меня, когда я слишком часто пила, но никогда не бросала, что бы ни происходило.
Осенью 1929 года дедушкин крепкий организм начал все-таки давать сбои, и он умер. Я была потрясена этой утратой гораздо больше, чем могла ожидать. Потеря дедушки означала в известном смысле потерю моей уверенности в себе, которую он поддерживал, пока был жив, хотя я об этом и не думала. Он научил меня уважать себя, и в известном смысле никто другой в семье не сыграл подобной роли в моей жизни.
По страшному совпадению дедушка по линии моего отца умер в ту же самую ночь, что и дедушка по маминой линии. В ту же неделю погибла в автомобильной аварии шестнадцатилетняя дочь маминого брата Фрэнка.
Вслед за этими трагическими событиями наступил крах фондового рынка. Аренда моего дома упала до 1000 долларов в месяц, а моя зарплата — до 1750 долларов в неделю.
Я не могла смириться со всем этим. Вместо того чтобы подписать контракт с Keith на новый сезон, я заказала путешествие на Иль-де-Франс, поручила детей заботам Томи и Тоды, и мы вместе с мамой поплыли в Шербур.
Мы заказали роскошный номер в отеле «Георг V» в Париже и влюбились в город и его обитателей. Мне был двадцать один год, я была недурна собой, богата и убеждена, что Чарли давно меня не интересует. Я жаждала новой любви. Меня познакомили с Джорджем Карпентером, бывшим пилотом, героем Мировой войны, бывшим чемпионом Европы по боксу в полутяжелом весе, жертвой нокаута Джека Демпси и бывшим другом Чарли Чаплина. Это был человек невероятного обаяния и физической привлекательности, и я была польщена, когда он на удивительно хорошем английском пригласил меня поужинать с ним. Я вежливо отказалась, уверив себя, что совершенно бесперспективно связываться с человеком, имеющим жену и детей, — но в глубине души знала, что хочу его ухаживаний.
Чем больше я его отвергала в последующие три недели, тем он становился настойчивее, и тем упорней я убеждала маму, что ей необходимо съездить в Лондон навестить дальних родственников. Наконец, она уехала, оставив меня одну — на некоторое время — в роскошных апартаментах.
Джорж повел меня в «Шехеразаду», ночной клуб с мягким освещением и прелестной романтической аурой. В такой атмосфере не потребовалось много времени, чтобы Джордж и шампанское привели меня в настроение повышенной восприимчивости, и когда мы пошли ко мне в номер, мы оказались в объятиях друг друга, прежде чем за нами успела захлопнуться дверь. Я впервые испытала тотальную жажду обладания мужчиной, желание раствориться в нем эмоционально и физически.
С той ночи я так полюбила Джорджа, что буквально сходила с ума, если он звонил или приходил на пять минут позже обещанного. Он объяснял, что нет ничего запретного в наших встречах, что у его жены есть любовник, и они частенько играют втроем в бридж. Меня передергивало, когда он называл меня своей госпожой, поскольку слово это воспринимала как нечто уходящее и давно забытое. Я ревниво реагировала на то уважение, с которым он относился к своей жене, и даже любовь, которую он проявлял к своей дочери, и испепеляла его взглядом всякий раз, когда он говорил, что ему надо домой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
