Вернувшись в Каир, Саладин с ужасом узнал о намерениях Рено, и его почтовые голуби отправились в путь, неся его племяннику Фарух-шаху, правителю Дамаска, приказание немедленно выступить в поход на земли неуемного сеньора, лежавшие к востоку от Мертвого моря. Узнав о разорении своих земель, Рено пришел в ярость, отказался от прежних намерений и повернул назад, чтобы защитить свои владения. Он не застал там Фарух-шаха, — тот уже отступил в мусульманские земли, — но встретил неподалеку от Керака один из тех больших караванов, которые обычно посылали из Дамаска в Египет: на сотни метров растягивались эти роскошные вереницы людей и вьючных животных, несущих на себе ковры, благовония, ткани и пряности. Рено, нарушив все законы и соглашения, напал на караван, убил всех, кто ему сопротивлялся, обратил в рабство женщин и детей и забрал себе весь груз, который стоил целое состояние — около двухсот тысяч золотых византинов.
Саладин на этот раз набрался терпения и отправил к Бодуэну послов, требуя справедливости, а тот решительно, как действовал обычно при решении военно-политических вопросов, потребовал, чтобы Рено, исполняя данное Саладину слово, вернул награбленное имущество и отпустил пленных.
Рено с дерзостью, присущей человеку, чрезмерно уверенному в себе, ответил, что не подчинится королевскому приказу, а если король хочет, чтобы он вернул все захваченное, так пусть сам Саладин придет и заберет.
Саладин в ответ выступил из Каира и вторгся в Трансиорданию. Увидев перед собой желтые флаги, Рено понял, что зашел слишком далеко и проиграл. И тогда, поднявшись на донжон Крака, он приказал разложить там большой костер и поддерживать огонь днем и ночью...
Часовые на крепостных стенах Иерусалима заметили этот огонь и сообщили о нем королю. Бодуэн ни минуты не колебался: его звали на помощь, так же, как делал он сам, когда зажег огонь на башне Давида перед Монжизаром. Король призвал к себе Амори де Лузиньяна и приказал ему собрать все войска, какими он сейчас располагает.
— Я пойду вместе с вами во главе армии!
— Ваше Величество, это невозможно, — возразил ему коннетабль. — Или вы мне не доверяете?
— Я вам доверяю целиком и полностью, но мессир Рено однажды помог мне спасти это королевство, и я не могу его покинуть в беде, даже если он сам виноват в сложившейся ситуации. Не беспокойтесь, мне сейчас лучше. Я должен туда отправиться. Однако, чтобы вы не тревожились, я проделаю весь путь на носилках и сяду на коня только тогда, когда покажется враг!
Отговорить его от этого решения было невозможно. Передав бразды правления Иерусалимом своему зятю, Ги де Лузиньяну, и поручив ему охранять город на время своего отсутствия, он устроился в носилках, закрепленных на сильных лошадях. Тибо скакал следом, ведя Султана в поводу, одновременно радуясь тому, что лекарство Маймонида помогло Бодуэну, и тревожась: сможет ли король удержаться в седле? На этот вопрос, который он не решался задать прямо, Бодуэн ответил так
— Все очень просто: ты меня привяжешь. Я велел изготовить для меня седло, более высокое, чем обычно, и снабженное крепкими кожаными ремнями, чтобы они прочно меня удерживали.
— Но как вы будете сражаться?
— На левой руке пальцев у меня не осталось, но щит я еще держать могу. А правая, благодарение Господу, еще может управляться с мечом.
— Ваше Величество, это безумие!
— Ты так думаешь? Ты помог мне вернуть силы, и я обязан отдать эти силы служению Богу и королевству, и моим солдатам тоже. Пока дышу, я постараюсь сам вести войска. Может быть, Господь дарует мне счастье умереть в седле, пронзенным стрелой или копьем. Это, видишь ли, единственное, о чем я теперь мечтаю, потому что мне страшно думать о том, как я буду догнивать в своей постели.
Однако на этот раз Бодуэн с врагом не встретился. Саладин отказался от боя и повернул к Дамаску, намереваясь воспользоваться перемещениями армии франков для того, чтобы напасть на Галилею. Он перешел Иордан, захватил Бейсан и начал осаду укрепленного замка Бельвуар, преграждавшего дорогу к Назарету. Но Бодуэн уже развернулся и двинулся к нему.
Именно у стен Бельвуара король-рыцарь под восторженные крики солдат появился перед войсками. На нем снова была кольчуга, на голове — шлем, защищенный от палящих лучей солнца белой куфией, позаимствованной у мусульманских воинов. И снова произошло чудо: Саладин, побежденный неистовством этих людей, воспламенившихся от храбрости Бодуэна и убежденных в том, что их ведет вперед сам святой Георгий в облике этого героического прокаженного, понапрасну потерял день и снова перешел Иордан — только в обратном направлении.
Однако не все еще было сказано, и султан уже решился на дерзкий ход: он вознамерился овладеть Бейрутом и таким образом отрезать Иерусалим от графства Триполи. И пока египетский флот приближался со всей скоростью, на какую были способны его галеры, он прошел через Ливан.
Бодуэн, что-то заподозривший, не спешил возвращаться в Иерусалим, он ждал в своем просторном красно-золотом шатре, ярким роскошным цветком распустившимся посреди его лагеря...
Только полностью удостоверившись в том, какую цель преследовал его враг, он тронулся с места и со своей конницей во весь опор поскакал к Бейруту, приказав всем христианским судам двигаться к оказавшемуся под угрозой городу. Натиск его был так стремителен, что Саладин снова отступил, но, отступая, он разорял на своем пути все. Бодуэн же победителем вошел в Бейрут, жители которого, надо сказать, стойко защищали город. Он даже нашел в себе силы преследовать Саладина, который снова обрушился на Алеппо и Мосул, последние из сирийских городов, упорствовавшие в своем желании хранить верность потомкам Нуреддина. Прежние договоры между ними и королевством франков так и не были отменены, Бодуэн твердо решил и на этот раз выполнить свои обязательства и снова заставил султана отдать добычу. После этого Саладин затворился в Дамаске, и прокаженный король, чувствуя себя почти счастливым, — ведь Господь и на этот раз благословил его оружие, — прибыл в Тир, чтобы отпраздновать Рождество у своего бывшего наставника, который каждый год в эту пору на время оставлял свою должность канцлера и оставался лишь архиепископом древнего финикийского города. Но вместо того, чтобы провести праздник, как он надеялся, в окружении своих храбрых рыцарей, закалить душу и обрести силы для того, чтобы довести до конца свою битву, он получил настолько жестокий и настолько неожиданный удар, что едва снова не свалился в лихорадке.
Войдя за крепостные стены большого порта пурпура и кедра, уединенно расположенного на полуострове,
