Но не сделала этого.
Клара еще никогда не испытывала такого страха. И злости. Нет, она злилась не на Бена, а на этих идиотов, которые, как предполагалось, должны были спасти ее. А теперь ей приходилось защищать их.
— Я что-то слышу, — сказал Бювуар.
Гамаш попытался приподняться на локтях, но сломанная нога запротестовала и на него нахлынула такая волна боли, что он чуть не задохнулся. Обессиленный, он откинулся на спину, надеясь нащупать что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия.
— Наверху, — снова заговорил Бювуар. — Они прибыли.
Гамаш и Клара никогда еще не слышали таких сладких и желанных слов.
Неделю спустя они собрались в гостиной Джейн, в которой уже чувствовали себя как дома. Все, включая Гамаша. Они напоминали ярмарочную комедийную инвалидную команду: Гамаш с ногой в гипсе, согнувшийся пополам Бювуар со сломанными ребрами, Питер с повязкой на голове, похожей на чалму, и Клара с забинтованными пальцами и наложенной шиной.
Собравшимся было слышно, как наверху Габри и Оливье негромко напевали популярную песенку «Идет дождь, ребята». Из кухни доносилось мурлыканье Мирны, которая пекла хлеб и готовила домашний суп-лапшу. На улице шел снег. С неба падали огромные влажные снежинки, которые таяли сразу же, как только падали на землю, и прикосновение которых к щеке было нежным, ласковым и шершавым, как губы лошади. Последние осенние листья облетели с деревьев, и в садах снимали урожай зимних яблок.
— По-моему, снег уже не тает, — возвестила Мирна, внося в комнату столовые приборы и накрывая складные столики для еды перед телевизором, стоявшие вокруг камина. Сверху до них доносились восторженные выкрики Габри, рассматривавшего обстановку в спальне Джейн.
— Жадность. Отвратительное чувство, — заявила Руфь и быстрыми шагами направилась к лестнице, а потом наверх.
Клара смотрела на Питера, который встал с кресла и поворошил угли в камине, что было совершенно излишним — огонь и так горел прекрасно. В ту ночь, когда он лежал на грязном полу, она крепко обнимала его, прижимая к себе. Это был последний раз, когда она сумела оказаться так близко к нему. После событий той кошмарной ночи он полностью уединился на своем острове. Мост был сожжен. Между ними выросла стена. И сейчас достучаться до Питера не мог никто, даже она. В физическом смысле, да, она могла держать его за руку, прижимать его голову к своей груди, обнимать его, что она, собственно, и делала. Но при этом она знала, что его сердце больше ей не принадлежит.
Она смотрела в его привлекательное и мужественное лицо, на котором застыло напряженное хмурое выражение и которое теперь украшали синяки и царапины после злополучного падения в подвале. Она знала, что он пострадал сильнее всех и что вылечить его, скорее всего, уже не удастся.
— Я хочу взять это, — заявила Руфь, спускаясь по лестнице. Она размахивала небольшой книжкой, которую затем сунула в карман своей необъятной поношенной шерстяной кофты. Джейн в завещании предложила каждому из своих друзей взять на память какую-нибудь вещь из ее дома. И Руфь сделала свой выбор.
— Как ты догадалась, что это Бен? — спросила Мирна, опускаясь в кресло и крикнув мужчинам наверху, чтобы они спускались завтракать. На столиках были расставлены тарелки с супом, корзиночки со свежими булочками исходили паром на разрисованных подставках.
— Я сообразила это на вечеринке, — ответила Клара.
— И что же ты увидела такое, чего не видели все мы? — поинтересовался, присоединяясь к ним, Габри.
— Совсем наоборот. Меня поразило то, чего я не видела. Я не видела Бена. Я знала, что «Ярмарка» была данью уважения Тиммер. На ней были изображены все люди, которые имели хоть какое-то значение для Тиммер…
— За исключением Бена! — воскликнула Мирна, намазывая маслом горячую булочку и наблюдая за тем, как оно тает, коснувшись теплого хлеба. — А я-то, дура, ничего не заметила.
— Мне тоже понадобилось для этого слишком много времени, — признался Гамаш. — Я заметил это только в своей комнате, когда лежал и смотрел на картину. Бена на ней не было.
— Бена на ней не было, — повторила Клара. — Я знала, что Джейн не могла забыть о нем. Но его все равно не было. Оставалось только одно: он все-таки был там, и это его лицо сначала стерли, а потом перерисовали.
— Но почему Бен запаниковал, когда увидел «Ярмарку»? Я хочу сказать, что ужасного в том, что он увидел свое лицо на картине? — спросил Оливье.
— Подумайте сами! — откликнулся Гамаш. — Бен ввел матери смертельную дозу морфина в последний день ярмарки, собственно говоря, в то самое время, когда там началось заключительное шествие. Он позаботился об алиби, уехав в Оттаву на выставку антиквариата.
— А он действительно там был? — задала вопрос Клара.
— Да, и даже купил несколько вещичек. Потом он поспешил сюда, это всего лишь около трех часов езды на машине, подождал, пока начнется шествие…
— Заранее зная, что я оставлю его мать одну? Как он мог быть в этом уверен? — вмешалась в разговор Руфь.
— Он знал свою мать. И понимал, что она непременно будет настаивать на этом.
— Так она и поступила. А мне следовало остаться…
— Ты ничего не могла знать заранее, Руфь, и ничего не могла заподозрить, — заметил Габри.
— Продолжайте, — попросил Оливье, макая булочку в суп. — Он посмотрел на картину и…
— Он увидел себя, наблюдающего за парадом, — продолжил Гамаш. — Стоящего на трибуне. И тогда он поверил в то, что Джейн знает, что он совершил, что он все-таки побывал в Трех Соснах.
— Поэтому он украл картину, стер свое лицо и нарисовал поверх него новое, — заключила Клара.
— Незнакомая женщина сидела рядом с Питером, — многозначительно заметила Руфь. — Место, куда Джейн должна была поместить Бена.
Питеру пришлось сделать над собой усилие, чтобы не опустить глаза.
— В ту ночь в гостинице, после вернисажа, все встало на свои места, — сказала Клара. — Он не стал запирать дверь после совершенного убийства. Двери в своих домах заперли все, кроме Бена. А потом я обратила внимание на его скорость, или, точнее, отсутствие ее, когда он работал со стенами, освобождая рисунки. Затем была ночь, когда мы заметили свет в доме Джейн, и Бен объяснил, что решил поработать сверхурочно, чтобы наверстать время. В тот момент я приняла его объяснение, но потом решила, что это несколько неубедительно даже для Бена.
— Оказывается, — продолжил Бювуар, — он искал в доме Джейн вот это. — Он поднял вверх конверт, который Бювуар обнаружил в коттедже Иоланды. — Зарисовки с каждой окружной ярмарки, которые Джейн делала в течение последних шестидесяти лет. Бен решил, что там могут оказаться незаконченные наброски «Ярмарки», и искал их.
— А на этих набросках что-нибудь видно? — поинтересовался Оливье.
— Нет, они слишком грубые.
— А потом был еще и лук, — продолжала Клара.
— Лук?
— Когда я пришла к Бену домой на следующий день после убийства Джейн, он жарил лук, чтобы приготовить говядину под соусом чили. Но ведь Бен никогда не готовил! Я оказалась такой эгоисткой, что поверила ему, когда он объяснил, что готовит блюдо для меня, чтобы подбодрить. В тот день я случайно зашла в его гостиную, и мне показалось, что там пахнет чем-то необычным. Тогда я решила, что это запах моющего средства. Знаете, этакий успокаивающий запах, который означает, что везде чисто и благопристойно. Я подумала, что это Нелли прибрала у него. Но позже, когда я разговорилась с ней, она сказала мне, что Уэйн сильно заболел и вот уже неделю или даже больше она нигде не убирает. Должно быть, Бен пользовался растворителем, после чего решил поджарить лук, чтобы забить запах.
— Именно так, — подтвердил Гамаш, потягивая пиво. — Он забрал «Ярмарку» из галереи «Артс Уильямсбург» в субботу после ужина у вас по случаю Дня Благодарения, уничтожил собственное лицо и нарисовал новое. Но он сделал ошибку, нарисовав лицо, которое никому не было знакомо. Кроме того, он воспользовался собственными красками, которые отличались от тех, которыми рисовала Джейн. Затем он вернул работу в картинную галерею. Но теперь ему надо было убить Джейн, чтобы она не заметила подмены.
— Вы, — обратилась Клара к Гамашу, — это вы натолкнули меня на эту мысль. Вы все время спрашивали меня о том, кто еще мог видеть картину. И тогда я вспомнила, что во время ужина в честь Дня Благодарения Бен поинтересовался у Джейн, не разрешит ли она ему посетить галерею, чтобы взглянуть на картину.
— Так ты думаешь, что уже в тот вечер он что-то заподозрил? — спросила Мирна.
— Нет, скорее всего, ему просто было не по себе. Должно быть, нечистая совесть сыграла с ним злую шутку. Я вспоминаю выражение его лица, когда Джейн сказала, что на картине изображено заключительное шествие и что в ней содержится некое послание. При этом она смотрела ему прямо в глаза.
