Внезапно Апис замер на месте и крикнул цыганам: «Довольно!» Примас, склонившийся над своей скрипкой, тотчас опустил смычок. Когда второй скрипач продолжил играть, примас пнул его в голень, на что тот ответил громким проклятьем. Апис вынул из кармана пятьдесят динаров, бросил их примасу со словами: «Убирайтесь! Немедленно! Все убирайтесь!»
Офицеры кинулись искать каждый свою форменную куртку среди беспорядочно сваленных на опрокинутых стульях вещей. Апис надел китель, но не застегнул его и стал платком вытирать пот с лица и выбивать пыль из брюк.
Цыгане поспешно выскочили через заднюю калитку сада и исчезли. Апис жестом пригласил офицеров следовать за ним в помещение. Прямой и твердой походкой, без малейших признаков опьянения он пошел впереди. Подождав, пока вздыхающие, нетвердо стоявшие на ногах офицеры собрались вокруг него, он приказал ординарцам закрыть двери и вернуться в сад. Затем негромким спокойным голосом обратился к своим товарищам:
— Время пришло, господа. Через пять минут мы выходим. Но перед тем как отправиться, я хочу задать вам один вопрос. Все ли из вас убеждены, что наше дело справедливое? Тот, кто сомневается, должен сказать об этом сейчас, с его головы не упадет ни один волос. Тот, кто в этом не убежден, должен сдать оружие и оставаться здесь под охраной до тех пор, пока наша миссия не будет выполнена. Ни теперь, ни позже это не будет иметь никаких последствий. Однако тот, кто не выполнит приказ или допустит малейшее промедление, когда мы уже приступим к делу, будет расстрелян на месте. Советую всем, кто не совсем трезв, подставить голову под холодную воду. Мы отправляемся в Конак не на банкет, а затем, чтобы делать историю, и тот, кто хочет вернуться оттуда живым, должен быть абсолютно собранным.
На какой-то момент воцарилось неуверенное молчание. Михаил вглядывался в лица. В одних ему виделось размышление, в других пьяная, абсолютная пустота, на иных же была написана отчаянная решимость. Многие стояли, облокотившись, как снопы, друг на друга, чтобы не упасть. Однако никто не пожелал остаться или подставить голову под холодную воду.
Внезапно один высокого роста лейтенант громко воскликнул, прервав молчание:
— Живио краљ Петр!
Как по сигналу, за этим последовали крики во славу Сербии, полковника Машина и прежде всего Аписа, героя всех сербов моложе двадцати пяти. Оргия всеобщего братства, свидетелем которой Михаил был в «Колараце», повторилась и здесь, под закопченными балками зала. Мужчины обнимались и горячо целовали друг друга во имя пылкой любви к отечеству.
— Господа, во имя всего святого, возьмите себя в руки! — закричал Апис, перекрывая всеобщий гвалт. — Нельзя терять больше ни минуты. — Он посмотрел вокруг. — У всех оружие с собой? — Когда все согласно пробормотали, Апис продолжил: — Как вы знаете, лейтенант Живкович должен открыть нам ворота Конака. Внутри, на территории дворца, мы должны считаться с возможным сопротивлением охраны. Не исключено и предательство. В любом случае, стрелять только при крайней необходимости, вы можете попасть в того, кто перешел на нашу сторону или собирается перейти. Йован и Петр, — он обратился к двум младшим лейтенантам, — вы должны оставаться у ворот и держать их открытыми на случай отступления, если это потребуется. Помните о том, что никто из нас не должен быть схвачен живым. Если кто-то попадет в руки врага, его долг застрелиться. Это совсем не самое худшее; рано или поздно всем нам суждено умереть. — Он вынул часы. — Мы выходим, причем группами по три или четыре человека. Идем к Конаку только по боковым улицам, избегая главных. Ровно в час встречаемся у южных ворот. Если все пройдет по плану, в половине второго мы уже выйдем из дворца.
Пока офицеры покидали зал, Апис подошел к Михаилу.
— Что произошло между тобой и полковником Машиным?
Михаил непонимающе взглянул на него.
— А что могло произойти?
— Он по дороге домой зашел сюда и спрашивал о тебе. Я сказал, что после собрания в крепости тебя больше не видел. Он же говорит, что послал кого-то за тобой, но ты как сквозь землю провалился.
— Провалился? Боже мой! Я с ним еще в половине одиннадцатого разговаривал у Генчича, а оттуда пошел в «Сербскую корону» и в «Коларац». Теперь я здесь. Это называется провалился?
Капитан прищурился.
— Ты с ним говорил у Генчича? И о чем же?
Михаил на мгновение задумался.
— Собственно, я не должен был тебе об этом говорить, Апис, но все-таки скажу. Я передал Машину послание от короля Александра, собственноручно написанное объявление о том, что он в течение трех дней освобождает трон. Машин письмо разорвал и приказал мне держать язык за зубами.
Взгляд Аписа перебегал с Михаила на часы, которые он держал в руке. Затем он подошел к двери и сделал знак Михаилу следовать за ним. Они были уже в соседнем переулке, когда капитан повернулся и спросил:
— И почему же ты этого не сделал?
— Что не сделал?
— Не держал язык за зубами.
— Потому что, думаю, ты имеешь такое же право знать об этом, как и Машин.
— Он отдал тебе приказ.
Они пошли дальше. Небольшая группа, в которую входили и оба лейтенанта, что были назначены оставаться у ворот Конака, на небольшом расстоянии следовала за ними.
— Я не собираюсь выполнять ничьих приказов, кроме приказов принца Петра, — сказал Михаил. — Я послан сюда как его личный представитель и буду действовать так, как, по моему мнению, он ожидает от меня. Он, а не полковник Машин.
Какое-то время они шли молча.
— Машин поручил мне не спускать с тебя глаз, — сказал наконец Апис.
— Можешь так и делать, — резко ответил Михаил.
— Не волнуйся, так и будет, — ответил Апис тоном, который был скорее грубоват, но не враждебен.
Во дворе казармы Палилула майор Миливой Ангьелкович нервно расхаживал взад и вперед по окаймленной кустами пешеходной дорожке перед казармой Седьмого пехотного полка. Первый батальон стоял, готовый к маршу, на темном плацу позади казармы. Каждый раз, когда майор был в конце прохода, он, прежде чем повернуть назад, бросал под светом лампы взгляд на часы. Полковник Машин опаздывал на десять минут. Хотя, начиная от капитана, все офицеры, включая младших, примкнули к заговору, никто из них не подвергался такому риску, как он. По молчаливому согласию командиры и штабные офицеры батальонов остались в своих квартирах и передали командование ему. В случае провала путча они смогут выкрутиться, сославшись на неведение. У него же это не получится, и тем более потому, что во всем офицерском корпусе он был известен как ярый приверженец Карагеоргиевичей. Майор мельком вспомнил о казни деда и спросил себя, сможет ли он встретить смерть с таким же поразительным хладнокровием, как старик. Он подумал о своих детях. Уготованы ли им нищета и позор, если Александр останется на троне? В нем возникла вдруг злость на полковника Машина, который вовлек его в эту опасную авантюру.
По его разумению, опоздание полковника могло объясняться только одним: заговор раскрыт, все участники арестованы, а взвод жандармов уже в дороге, чтобы арестовать его, Ангьелковича, последнего сообщника Машина. Путч был чистым безумием: трагедия горстки глупцов, отданных в жертву, чтобы кто-то один мог утолить свою ненависть к Александру Обреновичу.
В этот самый миг в главные ворота казармы во всем великолепии своего украшенного орденами голубого с золотом мундира и в фуражке с пером вошел полковник Машин.
— Вы опаздываете, — укоризненно сказал Ангьелкович.
— До Вас оказалось чертовски далеко идти, майор, — оправдывался Машин, вытирая со лба пот. — Не мог поймать ни единого экипажа. Проклятые извозчики ложатся спать с курами. Шел быстро как только мог, да еще при такой жаре. Насквозь вспотел. Простужусь насмерть, если тут же не переоденусь.
— Поговорите лучше с первым батальоном, — прервал его майор без особого почтения, — люди начинают волноваться.
Ангьелкович проводил полковника на учебный плац. Солдаты пребывали в крайнем возбуждении. Порядок был давно нарушен, люди сидели или беспорядочно лежали на земле, многие спали. Под открытым окном освещенной батальонной канцелярии пятеро солдат играли в карты. Офицеры, охваченные, видимо, теми же сомнениями, что и Ангьелкович, сидели на одной из скамеек. Увидев полковника, они вскочили и заняли свои места. Солдаты же, напротив, разглядывали Машина с любопытством безучастных зрителей.
— Батальон, слушай! — скомандовал Ангьелкович. Затем он отдал рапорт Машину. — Разрешите доложить, господин полковник, батальон построен в полном составе!
Машин ответил на приветствие.
— Благодарю, майор.
Солдаты вскочили на ноги и построились за своими офицерами. Сжав губы, Машин нетерпеливо наблюдал за ними.
— Это дерьмо, а не солдаты, — пробормотал он себе. — Расстрелять каждого десятого, тогда поймут, что такое дисциплина.
