уж точно, от бесовских козней не отвертишься.
– Так что же? То, что я пишу – это покаяние?
– В том-то и дело, что без раскаяния-то душу свою не поймёшь. А не сумеешь в себе самом, грешном, разобраться, тогда чего ж берёшься о других судить?
– Да я вот только пытаюсь их понять. Всё что-то ищу, анализирую…
– Эх, милай, много больно головой живешь. Нешто словами все расскажешь? Сердцем надобно, чтобы душа сама писала…
Кутанин! Точно так же говорил Кутанин. Но только тот профессор, дипломированный психиатр, а здесь обыкновенный мужик. И надо же, всё-то знает. Вот если бы и мне так… Да что ж, наверное, теперь не суждено. Вот если бы всё начать сначала…
Распутин ещё что-то говорил. Но я уже не слушал его. И вот, наконец, забылся тяжким сном.
XXXII
Когда проснулся, была ночь. В окно светила полная луна, а поезд вроде бы стоял на какой-то станции. Распутина уже нет в купе – ни шубы, ни сапог, даже бутылки из-под мадеры куда-то испарились.
И тут я вспомнил! Вспомнил наш с Распутиным разговор. В сознании стали возникать слова, которые он настойчиво вбивал мне голову. Да, да! Покаяние и грех. То есть, конечно же, наоборот – сначала грех, а после покаяние. На что он намекал? Не мог же он знать всего, что произошло со мной.
Но вот сижу, смотрю в ночную мглу, вижу обезлюдевший перрон, тускло освещённый вход в здание вокзала чуть поодаль… Он-то, конечно же, не мог. Но я-то знаю…
Знаю, что была когда-то Тася, милая, наивная простушка Тася, не раз пытавшаяся меня спасти – от морфия, от тифа, от тоски, которая неудачника преследует всю жизнь. Может, оттого её и бросил, что вот решил избавиться от несчастий, от невзгод? Может быть, уже не верил в наивные мечты, будто успех в жизни гарантирует родство с влиятельным семейством? Верил или же не верил, теперь уж это всё равно, потому что всё рухнуло внезапно, безвозвратно холодной осенью, в безумном, страшном октябре…
Что было потом? Люба? Та не в счёт. Можно и так сказать – взыграла плоть. Да, пожалуй, ещё её фамилия – лестно было бы познакомиться с князьями. А впрочем, нет, фамилия тут ни при чём. Наверняка же было что-нибудь другое. Вот удивительно, стал постепенно забывать – помню только её округлый зад и стройные ноги бывшей танцовщицы. Однако хочется понять, а почему же всё-таки расстались?
Да-да, вспомнил! Потому что другую повстречал. Своими повадками чем-то напоминала мне графиню. Изящный профиль, стать благородная, привычки избалованной жены богатого вельможи. Всё поучала, как надо жить, чтобы добиться известности и славы. Потом и вовсе прибрала к рукам. Нет, не хочу об этом вспоминать…
Если отбросить лёгкий флирт, мимолётные знакомства, встречи с начинающей актрисой, что ещё? О чём ещё не рассказал? Что попытался скрыть? И отчего постарался избавить свою память?..
Ну вот опять! Опять боюсь. Боюсь найти и потерять. Боюсь, что не смогу на этот раз избавиться от боли. Я чувствую, что вот она близка, уже скребётся в мозг, захватывает лёгкие и горло… Я не могу уже кричать! А если б смог, что крикнул?
– Кира!..
Увы, ни крика нет, ни шёпота, ни отклика. Есть только ночь и тишина. Да, надо бы успокоиться. Чтобы понять… Но как разобраться в том, что было, если боль насилует мой разум?..
Так что же было? Была ли настоящая любовь или вела меня одна лишь страсть, желание сполна насытиться любовью, чудесными мгновениями насладиться? Ну вот, когда встречались в квартире на Обуховом, любил? Или любовь проснулась позже и не давала покоя всю оставшуюся жизнь? Кто даст ответ?.. Никто! А потому что только сам, я сам должен в этом разобраться.
Но что из того, если признаюсь, что поначалу не любил? Да, была страсть, неутолимая, иссушающая страсть. И вот… И вот разом ничего не стало. Возможно, Кира поняла что-то такое, что сам я от себя скрывал. Но что?
Ну можно ли считать грехом желание стать одним из них, попытку выбиться, наконец-то, из низов? Достойно ли обманывать женщину, внушая ей любовь, а самому думать лишь о том, что будет после свадьбы, после того, как станешь полноправным членом аристократической семьи со всеми их чинами, наградами и привилегиями? Что – было? С Тасей – может быть… Но с Кирой… Нет, с Кирой это невозможно. Я же не полный идиот, чтобы мечтать о женитьбе на княгине.
Но что-то всё-таки произошло. Даже не хочется об этом вспоминать. А потому что была попытка разрушить, в общем-то, счастливую семью. Внешне – банальный адюльтер, внезапно переросший в нечто большее. Но так ли уж внезапно? Возможно, был какой-то план. Чей – мой? Да откуда же мне знать? Вот больше делать нечего, как только размышлять о чьих-то планах! И, кстати, князь ведь тоже был не без греха – сказывали, театрал, а сам за танцовщицами ухлёстывал. Так должен ли я признаться в том, что был нечестен с этим князем?
Положим, зря Кире не решился рассказать про Тасю. Зря! А как всё объяснить, когда страсть затмевает ум, когда только и думаешь о том, как прикоснуться к её губам, как вместе воспарить туда, где только мы? Я и она. Она и я… Ну, скажем, виноват. Пусть так. И что теперь – каяться и биться лбом о стену? Ведь ничего же не удастся изменить. И невозможно повернуть вспять время. Вот разве что…
И тут я начал понимать, понимать то, о чём догадывался, но не мог поверить… Господи! Да неужели ты даёшь мне шанс? Ах, сделай так! Я прошу тебя! Поверь – что только можно, я исправлю. Только бы повидать её хоть раз. Я должен ей объяснить, должен рассказать, как всё на самом деле было…
Тут неожиданно в дверь купе раздался стук. В открывшуюся щель заглянул проводник и говорит:
– Ваше высокородие! Извиняйте, что среда ночи разбудил. Тут, изволите ли видеть, вот какое дело. Местов в купейном вагоне больше нет, а появился пассажир… Так ежели к вам?
– А он не офицер? – подумалось, только б не запойный.
– Нет, что вы! Это барышня…
– Ты что, любезный, обалдел?
– Так я же и говорю, местов-то больше нет. Да это всего на час, ежели позволите. В Орле-то точно места освободятся. Так как?
– Ну, разве что до Орла…
Проводник засуетился:
– Прошу вас, барышня, – и отступает от двери на шаг.
В
