Маленькая больничная палата полностью просматривалась через стеклянную панель в двери. Он заглянул внутрь, мысленно сравнив эту комнату с камерой, где Кейт коротала время под неусыпным круглосуточным присмотром.
Она лежала на боку, отвернувшись. Он видел лишь ее сбившиеся, темные на фоне белого постельного белья волосы. Она лежала ничком, укрытая толстой больничной простыней и одеялом из полиэфирного волокна.
Он смотрел на изящный изгиб талии, округлость ее бедер. В это мгновение в его воображении промелькнули и слились воедино неясные черты трех женщин. Святая великомученица, высеченная из камня. Молодая монахиня, обрученная с Богом. Девочка-подросток, зверски зарезавшая маленького ребенка и заплатившая за это утратой собственной юности.
Стоя перед дверью палаты, Майкл пытался разобраться в своих чувствах к этой девушке. Он был очарован ею. Напряженное волнение вызвало в нем состояние шока. Причиной тому — ему страшно было признаться в этом даже самому себе — желание и жалость. Дьявольская смесь. Боже милостивый, думал он. Боже!
Не подойди в тот момент доктор — он узнал священника и выразил желание побеседовать с ним, приглашая его пройти в палату, — он бы развернулся и ушел прочь.
— Будь хорошей девочкой, поешь. Их непременно нужно съесть сегодня, долго они не пролежат, — уговаривал он Кейт. — В этой больнице всем больным положено есть виноград.
Она посмотрела на него. Он взял еще одну виноградину из чашки на прикроватной тумбочке. Она глазами проследила за движениями его рук, не произнося ни слова. Ее спокойное лицо казалось слабым, бесцветным напоминанием о девушке с глазами цвета янтаря, виденной им на карусели. Он клял себя за грубое вторжение в ее жизнь, повлекшее столь печальные последствия. Хотя нет худа без добра. Врачи сказали, что воспалительный процесс в брюшной полости вошел в критическую фазу, и если бы она не попала под машину и не оказалась таким путем на операционном столе, без медицинского вмешательства жить бы ей оставалось считаные часы.
— Не стесняйся. Завтра я принесу еще.
Она замотала головой:
— Не надо. Поскорее бы выйти отсюда.
Он с сочувствием подумал про себя, что, должно быть, ей осточертели палаты, распорядки и правила. Но, преодолев минутную слабость, он рассудил, что за такой долгий срок жизнь по установленным порядкам могла стать ей привычной.
— Тебе еще долго придется их есть. А выпишут тебя не раньше чем через десять дней. Я убежден, тебе незачем возвращаться в комнату на улице Дюрант, какое-то время нужно подождать. — Он придвинулся ближе. — Я говорил с матушкой Эммануэль. Она будет рада, если ты поживешь в монастыре месяц-другой. Сколько тебе потребуется. Пока не поправишься.
Ее лицо напряглось, словно обожженное резкой пощечиной. Она смотрела на него взглядом, полным тревоги и страха. Он не замечал раньше, что ее глаза и волосы были одного цвета.
— Я заберу тебя, — предложил он, — на выходные. Хочу увидеть вас вместе с сестрой.
Она отвернулась и в задумчивости посмотрела в окно. Куда только подевалась агрессивная, враждебно настроенная молодая женщина? В больничной, совсем ей не по размеру рубашке она выглядела хрупкой и беззащитной. Он представил ее девочкой, такой, какую описал ему Рой Доуни, сидя в побитом фургоне, оставленной, преданной людьми, которых она любила.
— Позволь мне все уладить, — настаивал он. — Ради вашего обоюдного блага. Твой отец рассказывал, насколько вы были близки.
В больничной палате было жарко, однако Кейт ощутила, как по спине пробежали холодные мурашки.
— Как вы не можете понять? — Ее голос срывался. — Неужели вы ничего не понимаете? Если вы принудите нас к этой встрече, я знаю, что случится непоправимое.
В конце концов Фрэн Дьюзбери предложила Кейт продолжить лечение, отец Майкл без труда организовал поездку в санаторий. Кейт не спросила, а он не спешил довести до ее сведения, что этот санаторий являлся собственностью Церкви. Он вернулся в Лондон и дважды в неделю созванивался с социальным работником, который сообщил ему о том, что Кейт предпочитает общество пожилых дам и много спит.
Майкл посылал ей открытки и однажды цветы. Большую часть времени он проводил в своей квартире в мансарде, пытаясь сконцентрироваться на работе. Погода становилась все теплее, и цветы на террасе требовали ежевечернего полива. Он выходил на балкон, облокачивался на каменные перила и любовался городом, раскинувшимся внизу, который, призывно сверкая огнями, манил его. Не хотелось думать ни о книге, ни о пилигримах, ведомых надеждой, прокладывавших свой путь через всю Европу.
Спустя почти три недели Кейт позвонила ему сама.
— Я схожу здесь с ума, — сказала она в трубку. — У меня больше нет сил жить в этом месте. Я возвращаюсь на улицу Дюрант.
Отец Майкл достал открытку, полученную им накануне от Зои Шон.
— Подожди, не торопись, — ответил он. — Я получил от своих друзей приглашение провести пару дней за городом. Составишь мне компанию?
Он оформил напрокат машину, заехал в Бристоль, чтобы забрать Кейт, и взял курс на Саффолк. Он помнил, какими майские праздники были в детстве — напоенными теплом и по-детски радостным безграничным ожиданием. Извилистая лента дороги прорезала гречишные поля, сворачивала в поселок неярких, словно вылинявших коттеджей, а дальше шла мимо почты, ресторанчика, и вот наконец он притормозил у ворот бывшего домика приходского священника.
Залитая солнцем весенняя трава, распахнутые настежь окна, кадки с желтыми и оранжевыми настурциями говорили о скором лете. Овчарка, укрывшаяся в тени, подальше от солнцепека, часто дышала, высунув язык. Завидев чужих, она несколько раз лениво, без особой убедительности гавкнула. Человек в потрепанном пуловере и мешковатых брюках из хлопка помахал им рукой.
Сердечно поприветствовав отца Майкла, Виктор Шон обеими руками взял руку Кейт и, расплывшись в широкой радушной улыбке, сказал:
— Очень рад видеть вас в нашем доме.
Он оставил их сидеть на террасе под солнечным тентом, а сам скрылся в доме с закрытыми ставнями. Кейт, бледная, измученная жарой и первой со времени выхода из больницы долгой поездкой, отдыхала, сидя в кресле-качалке. Она с интересом рассматривала песочницу в конце сада с ее непременными атрибутами — ведерками и лопатками. Рядом в детском надувном бассейне в форме гигантской черепахи на голубой поверхности воды раскололись на множество ослепительно блестящих осколков солнечные лучи.
Она подняла лицо и, закрыв глаза, подставила его солнцу, жадно вбирая кожей струящееся тепло. Майклу был знаком этот характерный жест. Сейчас она была похожа на чувственную невозмутимую кошку.
