Ему пришлось рассказать о том, как он в первую ночь заблудился и пошел обратно в Ригу, потом выспался в сарае на сене, а утром стал разузнавать дорогу к озерам. Потом началась метель, и он просидел у какого-то портного до следующего утра. Дорогой отморозил ухо и растер до крови ноги.
Когда Калнбирзе рассказал, в каком положении он застал во дворе Джима, над Косоглазым стали смеяться еще пуще. С этого времени его прозвали: «Джим — гав-гав!» Он и на взморье вернулся с этой кличкой, и когда парни бывали в хорошем настроении, они всегда просили его рассказать, как это он прогуливался на четвереньках.
С ближним озером было покончено за пять обметов. Затем рыбаки перебрались на другое озеро, где работы должно было хватить недели на две. Там иногда удавалось сделать за день по два обмета, в другой раз приходилось довольствоваться одним.
Вечера на хуторе Калнбирзе проходили весело. После тяжелого трудового дня долго звенели там песни. Постоянно собиралась молодежь с соседних хуторов. У одного парня была гармошка, другой играл на скрипке. В большой людской расставляли вдоль стен скамейки, рыбаки снимали тяжелые сапоги и танцевали с девушками.
Вдали от дома, без надзора старших, парни быстро распустились. Почти каждый нашел себе невесту. Иногда по утрам, когда надо было отправляться с неводом на озеро, у Оскара оказывалось под рукой не больше двух-трех человек — нельзя же было отпускать девушек с вечеринки одних. Ничего удивительного, если проводы затягивались до позднего утра и кое-кто просыпался под чужой крышей. Всюду парней встречали гостеприимные хозяева, в каждом доме варилось пиво. «Пейте, ешьте, дорогие гости, не забывайте нас…»
Все выдавали себя за холостых и за сыновей зажиточных хозяев. У отца Джима на взморье была лавка и моторка — словом, выходило так, что он сын самого Бангера; Индрику Осису в Чешуях принадлежала консервная фабрика; Кристап должен был получить в наследство два парусника, и даже безродный Кривой Янка приобрел отца, у которого было большое хозяйство, несколько неводов и морских мереж. В Курземе они приехали вовсе не из-за нужды, не за хлебом насущным, а так только, поразвлечься немного, — у них там это принято.
У одного Оскара не было ни большого хозяйства, ни фабрики, он по-прежнему оставался простым рыбаком, которого ждали в родном поселке жена с сыном. По вечерам, когда в большой людской играла гармоника и молодые люди, подогретые пивом, веселились напропалую, Оскар сидел в сторонке и наблюдал их с чувством щемящей боли. С какой радостью он присоединился бы к своим беспечным товарищам! Он никогда не мог быть с Анитой таким, какими были его товарищи с подругами. Ах, если бы она была простой девушкой-рыбачкой, которая не стыдится облипших чешуей красных рук, — насколько счастливее сложилась бы его жизнь!
Иногда в такие вечера Оскар шел к Калнбирзе послушать рассказы старого крестьянина. Все чаще глаза его останавливались на Марте, которая наблюдала за ним внимательным взглядом, выдающим робкое, еще бессознательное влечение.
Как хороша она была в этой простоте, в этом неумении скрывать чувства, какую ясную речь вели ее сияющие глаза, когда они встречали спокойный взгляд Оскара!
Индрик пытался приударить за ней, но безрезультатно; напрасно и Кристап постоянно рассказывал ей о семье кормщика, оставшейся дома, — кроме Оскара, она никого не замечала.
Однажды вечером, когда Оскар зашел на хозяйскую половину, Калнбирзе позвали в конюшню к заболевшему жеребенку. Хозяйка ушла вместе с мужем. Оскару и Марте впервые выдался случай поговорить наедине. Поборов робость, Марта спросила, почему Оскар никогда не участвует в общем веселье. Может быть, ему скучно здесь?
— Нет, мне вовсе не скучно, — ответил, он. — Просто я всегда был такой. У нас в доме редко смеялись.
— А много у вас братьев, сестер?
— Брат и две сестры. Но они уже обзавелись семьями. Да и я сам больше не живу с родителями.
Марта стала рассказывать ему про своего единственного брата. Вот уж кто не любит простой работы, а всегда старается залететь повыше!
— Даже в школу ходить ленился, а то бы отец дал ему хорошее образование. Правда, после он и сам жалел, да уже поздно было.
Брат Марты перепробовал разные занятия. Одно время был коммивояжером — распространял по хуторам и среди лавочников всевозможные новинки, а когда из этого ничего не вышло, стал доставать одному городскому фотографу заказы на увеличение фотографий. Конечно, на это не проживешь, и ему все время помогали из дому. Потом он забросил и эту работу и теперь, наверно, взялся за ум. Вот только давно писем от него не было, неизвестно, где он и находится. А дома нужен мужчина — отец стареет, некому взять хозяйство в свои руки. Вернуться бы ему лучше и приняться за дело…
Долго никто не входил в комнату, и между ними постепенно завязался живой, непринужденный разговор. Оскару приятно было в обществе Марты, и она стала держаться с ним свободнее. Но ни тот, ни другой не понимали еще, что означает это неосознанное чувство, которое влекло их друг к другу все сильнее и сильнее. Может быть, это было и к лучшему.
5
Заключительный крупный улов пришелся на один из последних дней января. Калнбирзе только что сварил целую бочку пива, и вечером, пока Оскар с возчиками отвозил рыбу на станцию, рыбаки попробовали новую варку. Пиво получилось хорошее, крепкое, без горького привкуса хмеля. Кривой Янка, который во время мировой войны служил в каком-то сибирском пехотном полку кашеваром, нажарил на закуску лещей и щук. Пришли девушки, музыканты время от времени наигрывали какой-нибудь танец, ковш с пивом переходил из рук в руки.
После Дорожного похмелья Франц все время отказывался от выпивки. Такой головной боли, такой ужасной тошноты он не желал больше испытать ни разу в жизни. И как ни подзадоривали его старшие парни, пить он больше не соглашался. Оскар сердился на них, и в его присутствии подростка оставляли в покое. Но сегодня Оскара не было дома, и Джим опять принялся за старое.
— Какой ты мужчина, если не пьешь и не куришь, — приставал он к Францу. — Оттого тебя и девушки не любят. Чего ты слушаешь кормщика? Он сам иной раз так налакается, что ни утра, ни вечера не помнит. Давай сюда, к нам, Франц, не будь бабой!
В предвкушении потехи другие тоже помогали уговаривать Франца. Но он не отличался особым честолюбием, и уговоры на него не подействовали бы, если бы не девушки. То одна, то другая наполняла до краев штофный ковш и одним духом выпивала его.
— Вот как надо, Франц! — смеялись они. — Девушки и то больше тебя могут.
В конце концов уязвленный до глубины души паренек схватился за ковш:
— Что вы тут расхвастались! Думаете, я боюсь?
Решив показать, что он не хуже других, Франц уже не мог остановиться. Скоро была забыта боязнь похмелья, и он бродил в самом веселом расположении духа из одной комнаты в другую, спрашивал чего-нибудь покрепче, чем это бурда. Парни перемигнулись. Индрик поднес ему бутылку — пусть его хлебнет вволю.
— Гляди, как малыш заливает! — слышались вокруг него удивленные возгласы.
В людской комнате и без того жарко натопленной, так надышали и накурили, что танцующие обливались потом и чуть с ног не валились от духоты. Франц уже не сознавал, что с ним творится. Он то толкался в толпе танцующих, то останавливался и лепетал что-то бессвязное, даже несколько раз принимался плакать.
— Поди-ка лучше спать, — посоветовал Индрик.
— Сам спи! — грубо оборвал его Франц.
Видя, что остальные время от времени выходят наружу проветриться, он также вышел во двор. Ночь была ясная, звездная, снег громко скрипел под ногами, бревна в стенах строений потрескивали от мороза. Легкий ветерок, ударивший Францу в лицо, показался палящим пламенем, резкая перемена воздуха еще больше опьянила паренька. Как во сне, побрел он по рыхлому снегу через двор и вышел на дорогу. Вдруг он вспомнил о развешенных сетях… Днем в его куске оборвалось несколько грузил, надо было бы их привязать, а то Оскар будет утром сердиться. Да, надо сейчас же идти на озеро к неводам. Но уже через десять шагов он забыл о своем намерении и бесцельно побрел по заснеженному полю. Мурашки бегали по всему его телу, мокрая от пота рубашка леденила спину, голые руки щипало от холода. Но Франц ничего не чувствовал. Вдруг на него напала такая веселость, что он принялся хохотать, сам не зная над чем, а вслед за этим странная, непонятная тоска сжала ему сердце.
Франц заплакал и, остановившись среда поля, стал подыскивать местечко, где бы присесть. Впереди виднелся валун, темным пятном выдававшийся на снегу. Паренек, пошатываясь, направился к нему, рухнул наземь и мгновенно заснул.
В это время со станции возвращались отвозившие рыбу подводы. Резко скрипели полозья, скользя по укатанной дороге. Оскар сидел в последних санях, спиной к ветру. По обочинам стояли покрытые инеем деревья, километровые столбы и указатели дороги издали виднелись в лунном свете. Оскар, как всегда, думал о своем доме. Только что он отправил Аните письмо и немного денег, заработанных за первые недели лова. Через несколько дней можно ждать ответа. Оскар знал, о чем она может написать, догадывался даже, в каких выражениях, и все же это не совершившееся еще событие дразнило его воображение: как назовет его Анита, какие слова найдет теперь для своего мужа?
