и 3-й армией. Во многом он объяснялся «двойным подчинением» группировки фон дер Танна, формально входившей в состав 3-й армии, но в реальности находившейся под контролем главной квартиры. Блументаль требовал организовать наступление на юго-запад, в направлении Ле Мана, в то время как Мольтке считал необходимым подождать развития ситуации[644]. В конечном счете 7 ноября увидел свет приказ о передаче командования всеми немецкими силами на Луаре великому герцогу Мекленбургскому. Помимо I баварского корпуса и 22-й дивизии, под его командование передавалась 17-я дивизия. Герцог напрямую подчинялся верховному командованию[645].
В тот же день, 7 ноября, началось наступление Ореля. План французов заключался в том, чтобы окружить и уничтожить баварцев в Орлеане, после чего превратить город в мощный укрепленный лагерь, базу для дальнейших операций в направлении Парижа[646].
Практически сразу же французам удалось разбить небольшой передовой отряд баварцев. На следующий день фон дер Танн, не собираясь пассивно ожидать окружения и разгрома, приказал своим солдатам оставить Орлеан. Этот первый успех ободрил французов. 9 ноября они с воодушевлением атаковали противника, занявшего позиции в районе Кульмьера к северо-западу от Орлеана. Баварцы смогли выдержать вражеский натиск, однако в конечном счете фон дер Танн принял решение отступать на северо-восток, ввиду подавляющего численного превосходства противника. Потери немцев составляли около 1300 человек — лишь немногим меньше французских[647]. I баварский корпус начал отход в район Артене. Сражение при Кульмьере стало первым более-менее крупным поражением немцев в этой войне. Не означало ли это начала перелома? По крайней мере, в Туре на это очень рассчитывали.
* * *
Как уже говорилось выше, снабжение являлось постоянной головной болью германских тыловых служб. Быстрое продвижение немецких армий все дальше уводило их от линий снабжения, ситуация на которых была к тому же далеко не блестящей. Реквизиции с самого начала являлись необходимостью. Несколько сгущая краски, исследователь М. ван Кревельд пишет о том, что роль железных дорог в снабжении германской армии была вообще довольно невелика[648]. По данным Н. П. Михневича, за время войны немецкие армии получили из Германии лишь четверть от того объема продовольствия, который был им необходим; все остальное было получено за счет французских ресурсов[649].
«Узким местом» становились, в первую очередь, разгрузка эшелонов на конечных станциях и дальнейшая доставка продовольствия гужевым транспортом. С самого начала на железнодорожных линиях возникли заторы; оставшееся в вагонах или в местах выгрузки продовольствие нередко портилось. По состоянию на 5 сентября на железных дорогах стояло 2300 вагонов с 17 тысячами тонн грузов, предназначенных для одной только 2-й армии[650]. «От вокзала отъезжали колонны груженых повозок, — вспоминал один из участников событий, — другие как раз грузились, в то время как огромная масса продуктов, прибывших по железной дороге, лежала грудами для позднейшей перевозки. Было заметно, что наши быстрые успехи перечеркнули некоторые заранее продуманные меры»[651]. Гужевые повозки оставались дефицитом в течение всей войны.
Ситуация несколько улучшилась только к концу года, особенно после введения в строй железной дороги через Туль и Нанси, которую после ремонтных работ удалось продлить практически до самого Парижа. На пике пропускной способности по этой линии проходило 16 эшелонов в сутки[652]. Постепенно восстанавливалась сеть французских железных дорог — к концу войны общая протяженность действовавших на оккупированной территории линий достигла 5300 км.[653]
«Вести войну во Франции — двигаться, размещать и кормить армию — легко по сравнению с той ситуацией, которая была у нас во время войны с мятежниками, — с некоторой завистью писал Шеридан. — Страна богата, красива и густо населена, продукты есть в изобилии, а все дороги — мощеные шоссе»[654]. Дневная потребность армейского корпуса в продовольствии составляла около 30 тонн хлеба, 7 тонн мяса, 3,5 тонн овощей, 2000 литров крепких спиртных напитков и почти тонну соли. Индивидуальный рацион пехотинца был установлен в августе 1870 г. на уровне фунта мяса, трети фунта риса, полутора фунтов хлеба (или фунта сухарей), полулитра пива (или четверти литра вина, или 40 грамм крепкого алкоголя), 40 грамм кофе, 25 грамм соли[655]. Помимо армейских инстанций, снабжением занимались и частные поставщики — традиционное решение со своими традиционными недостатками.
Ф. Кюлих делит реквизиции на три вида в зависимости от того, кто их взимал. На самом «верху» находились упорядоченные реквизиции, которые высшие командные инстанции требовали с местных французских властей. Второй тип составляли реквизиции, предпринимаемые непосредственно подразделениями под контролем офицеров. Наконец, в самом низу находились «дикие» реквизиции, которые производили отдельные солдаты или группы солдат[656]. Так, одним из любимых развлечений при занятии французского населенного пункта был поиск спрятанных запасов продовольствия. Как это происходило, достаточно откровенно описывалось в немецких мемуарах: «Священник сделал глупость и не отдал нам ничего, заявив, что у него все украли гарибальдийцы. Именно этого мы и ждали. Если Вы ничего не даете, мы поищем, — священник в ответ лишь пожал плечами. Однако солдаты уже давно прояснили ситуацию и начали свои поиски. Сад примыкал к изрезанной трещинами скале, и из одной расщелины предательски торчал пучок соломы. Принесли лестницу, и большой, созданный природой погреб с припасами был обнаружен и опустошен <…>. Священнику было заявлено, что раз, по его словам, у него все было украдено, значит, найденные припасы ему не принадлежат, мы имеем право их забрать и поделить между собой»[657]. Если реквизиции носили более или менее упорядоченный характер, местным жителям оставлялись квитанции, которые они потом могли предъявить к оплате своему правительству. В некоторых случаях — особенно в городах — еду и товары покупали за наличные деньги.
Ситуация с боеприпасами была не в пример легче — во многом потому, что их средний расход все еще оставался на достаточно низком уровне. Пулеметы и многочасовые ураганные обстрелы времен Первой мировой были еще впереди. За всю войну среднестатистический прусский пехотинец выпустил всего 56 патронов — меньше, чем он носил на себе. На одно артиллерийское орудие приходилось в среднем 199 выпущенных снарядов — немногим больше, чем находилось в войсках к началу войны. Конечно, средние цифры не дают полного представления о расходе боеприпасов, поскольку у различных подразделений он отличался очень сильно. Так, прусские батареи, участвовавшие в сражении 16 августа при Марс-ла-Туре, за один день выпустили в среднем по 88 снарядов на орудие[658]. Ситуации, когда у пехотинцев в разгар боя заканчивались патроны, тоже не были редкостью. Однако в общем и целом серьезных проблем с боеприпасами у немцев
