388
Шопенгауэр предвидит два возражения против сказанного. Первое касается вопроса о том, как явление, изображенное им, вообще может происходить, учитывая его доктрину неизменного человеческого характера, всегда раскрывающегося предсказуемым способом в ответ на мотивы, которыми он движим, так как, говоря о превращении воли и ее отрицании собственной природы, может показаться, что Шопенгауэр подразумевает, будто человек может, благодаря своей собственной сознательной воле, изменить свой характер и склонности. У Шопенгауэра уже и ранее возникали трудности, когда он пытался показать, что такая возможность исключена. Однако, говоря о самоотречении и аскетизме, он утверждает, что мы сталкиваемся с "совершенно исключительным случаем", в котором "свобода" (которая принадлежит исключительно сфере "необусловленной" вещи в себе) может непосредственно проявляться как явление, заканчивающееся "противоречием феномена с самим собой" (том I).
Тем не менее он поясняет, что, несмотря на это, мы не вправе делать вывод, что самоотречение в первую очередь происходит от сознательного или преднамеренного акта выбора (в том смысле, как его понимали традиционные сторонники доктрины свободной воли, говоря о свободной воле). Выбор изменения нашего характера в целом не более эффективен, чем выбор совершенно определенных поступков, которые не соответствуют нашему характеру. Невозможно описать в традиционных терминах, как преобразуется индивидуальность человека и воля, о которых идет речь и которые ведут его к отказу от его прежних желаний и от привычного для него образа жизни.
Происходящее, скорее всего, можно описать как нечто "случающееся" с ним, нечто такое, что "внезапно появляется и моментально проникает извне" и способствует "трансцендентальному изменению" всего его бытия, которое в то же время абсолютно неотделимо от достижения того глубокого видения внутренней природы мира, на которое Шопенгауэр постоянно обращает особое вни
389
мание. То, что он имеет здесь в виду, кажется, в некотором роде сродни явлению, обозначенному понятием конверсии: тем, кто находит ее таинственной, можно ответить, цитируя Мальбранша: "La liberte est un mystere" - свобода есть тайна. В любом случае, он считает, что это было знакомо христианским мистикам, которые использовали такие выражения, как "благодать" и "возрождение", для выражения идей, по существу, подобных выдвинутым здесь.
Другое возражение, которое обсуждает Шопенгауэр, имеет отношение к той проблеме, что, если бы человек верил, что жизнь и мир так нестерпимо ужасны, как их видит Шопенгауэр, наиболее эффективным средством спасения для него было бы самоубийство. Однако можно утверждать, что это предположение абсолютно ошибочно. Прежде всего, обычно к самоубийству человека побуждает просто желание избежать личных горестей, которые преподносит ему жизнь; это, таким образом, очевидное выражение утверждения его воли, а не ее отрицания: "самоубийство проявляет волю к жизни, и человек просто неудовлетворен условиями, в которых протекает его жизнь" (том I), и, если бы эти условия были изменены в его интересах, он не стал бы думать о том, чтобы покончить с собой.
В таком случае, можно сказать, что утверждение воли так же присутствует в самоубийстве, как и в поступках, направленных на самосохранение или удовлетворение сексуального желания; хотя это не значит, что всегда оправданно называть самоубийство преступлением или же грехом в обычном значении этого слова. В своем эссе "О самоубийстве" Шопенгауэр осуждает "вульгарный фанатизм в Англии", который потворствовал постыдным похоронам самоубийц и конфискации их имущества. Он требует, чтобы "христианское духовенство"
390
"объяснило, какое они имеют право входить на кафедру проповедника или браться за перо, называя преступлением поступок, совершаемый многими людьми, к которым мы расположены и которых мы чтим": даже запрет никого не сможет удержать от совершения этого поступка, ведь "какое наказание может испугать человека, который не боится самой смерти?".
Все же, если самоубийство - не преступление, это, тем не менее, ошибка, предлагающая реальное избавление, которое оказывается лишь кажущимся. Это видно из различия между нами, когда понимаем себя феноменальными существами с эмпирической точки зрения и когда мы понимаем себя как метафизическую волю с точки зрения нашей истинной природы: то есть, убивая себя, самоубийца приводит к концу свое существование как эмпирического индивидуума, как специфический феномен воли, и таким образом уничтожает свое индивидуальное сознание, "которое связано с индивидуальным телом" (том I). Но из этого ни в коем случае не следует, что он уничтожает свою метафизическую сущность, так как она лежит "вне времени" и, следовательно, не может быть уничтожена никаким действием, предпринятым против феноменального и поэтому временного воплощения ее природы.
Каждый индивидуум "мимолетен только как явление"; расцененная как "вещь в себе", наша природа "вечна" в том смысле, что к ней нельзя обоснованно применить временные предикаты (том I). Шопенгауэр считает, что подобные доводы можно использовать в отношении проблемы личного бессмертия. Люди склонны видеть в смерти конец себя, и, с одной стороны, это правильно. Смерть - "временный конец временного явления", и вера в продолжение существования после смерти или надежда на вечную жизнь человека, каким он знает себя сейчас, с индивидуальным сознанием, которое есть у него сейчас, не больше чем иллюзия.
391
Может, это и не так, если бы кто-нибудь мог провести эксперимент умереть, чтобы понять, что происходит после смерти; но такой эксперимент был бы "некорректным", уничтожающим идентичность самого сознания, которое, как предполагается, должно продолжать дальнейшее существование, если мы узнаем ответ ("Parerga", II). По этим же причинам абсурдно бояться личного исчезновения, как если бы это было "злом", которое мы испытываем, когда мы мертвы; поскольку это будет означать, что мы признаем сохранение неким способом своей эмпирической индивидуальности и сознания того, что мы потеряли то, что невозможно потерять.
"Потерять то, чье отсутствие нельзя ощутить, не является злом", и в этом смысле Эпикур был прав, говоря, что "смерть не имеет к нам отношения". (Та же мысль лежит в основе замечания Витгенштейна в "Трактате" о том, что смерть - не "событие жизни", а что-то, что мы не можем ощутить и почувствовать при жизни.) В этом случае Шопенгауэр даже не пытается отрицать, что простого созерцания мысли о том, что в будущем он прекратит существовать, достаточно, чтобы вселить в человека отвращение. Так как жизнь является специфическим выражением воли к жизни, он, естественно, желает продолжительности его феноменального существования в бесконечности. Может ли быть предложено какое-либо утешение человеку, который, несмотря на очевидные ужасы и бедствия человеческой жизни, все еще утверждает ее? Можно было бы подумать, что Шопенгауэр в этом случае предложит теорию "интеллигибельного" характера, как противопоставление "эмпирическому", кото
392
рая так важна в его этической теории. Однако он этого не делает, возможно, потому, что предусмотрел трудности, которые могли бы возникнуть при рассмотрении проблем индивидуализации и идентификации, когда все нормальные, то есть феноменальные критерии исключаются ex hypothesi как неподходящие (через некоторое время мы продолжим эту тему).
Вместо этого он дает другой ответ, утверждая, что, так как "жизнь всегда обеспечивается волей к жизни", из этого следует, что до тех пор, пока человек признает, что воля является внутренней сущностью его собственной личности, сущностью, которой обладают и другие люди, он будет уверен в бесконечности жизни с точки зрения времени; так как обязанность воли продолжать непрерывно воплощать себя в бесчисленных индивидуумах, каждый из которых подобен ему, как и он является носителем субъекта, и каждый, подобно ему, обречен на кончину.
С одной стороны, боязнь смерти индивидуума может быть охарактеризована как боязнь потери "настоящего", которое каждый из нас связывает со своей индивидуальностью, подобно тому как человек мог бы вообразить, что он вдруг займет "верхнее" положение на земном шаре, а положение всех других будет "под". В следующем отрывке Шопенгауэр пытается показать, как в конечном счете такая боязнь происходит от "ложной иллюзии, от бессильного призрака": "Но как на поверхности земного шара повсюду - верх, так и форма всякой жизни - настоящее, и страшиться смерти из-за того, что она лишает нас настоящего, не более разумно, чем бояться, что мы можем соскользнуть вниз с круглого земного шара, наверху которого мы стоим в данный момент. Форма настоящего необходима для объективации воли. Настоящее в качестве непротяженной точки рассекает бесконечное в оба направления время и стоит неподвижно, подобно вечному полудню без прохладного вечера; так же как действительное солнце горит беспрерывно, ведь только кажется, что оно погружается в ночь.
