Vale[70], по-прежнему жду тебя с победой, любимый, и остаюсь преданная тебе Психея[71].
P.S. Не заставляй свою звездоокую богиню ждать слишком долго — она женщина, и она бывает нетерпелива!
Глава двадцать первая,
из которой читатель понимает, как завершилась война между нарбоннскими галлами и Аморийской империей
148-й Год Кракена (1786), ночь 19 сентября, горы Муспельхейма на границе Нарбоннской и Лугдунской Галлии
Было холодно и душно. Посреди сумрачного грота едва тлели головешки вечернего костра. Сернистые испарения вились причудливыми призрачными силуэтами. Мерзлый ветер порывами вторгался в пределы грота, но не приносил с собой спасительной свежести. Там, откуда прилетал он, среди заснеженных пиков бушевали огненные дети разгневанных подземных богов. Лед и пламень, вихрь и сера, смерть вокруг и внутри… отыщется ли место, враждебное людям больше?! Земля трепетала даже здесь, в этом сумрачном гроте, трескалась ее древняя кожа, и в открывшиеся поры тотчас устремлялось гнилостное дыхание духов. А за пределами грота — угрюмые, непролазные скалы, одинокие герои-деревца, пустынная тишина, мерцающие звезды в обманчиво чистом небе — и огни лагеря упрямых легионеров внизу, в долине…
Молодой Варг спал у стены, завернувшись в шерстяной плащ и кожаную куртку, вернее, в те лохмотья, что от них остались. Подушкой ему служил валун размером с голову. Спиной к спине спал Ромуальд, отважный рыцарь, преданный соратник, загнанный волк. Еще с десяток молодых людей, выносливостью спорящих с бессмертными богами, дремали беспокойным сном поблизости; вахту у входа в грот не нес никто… ибо зверей без разума людского тут не водилось, а звери в человеческом обличии не пойдут сюда — зачем им это, им, охотникам, волков загнавшим?!
Таким охотникам умелым ни к чему волчьи шкуры, такие охотники дождутся, когда последние бойцы растерзанной стаи упокоятся сами — от холода, от голода, от жажды, от ядовитых испарений, от страха, от скорби умерших надежд… недолго ждать осталось им!
А сил уж нет, чтобы вниз спуститься, встретить смертный бой и, поразя последнего врага, на скакунах валькирий к Вотану устремиться… нет больше сил таких! Не бой то будет и даже не резня: другой приказ привел сюда легионеров. Им велено схватить живьем остатних волков стаи, в клетки засадить и привезти торжествующим венценосцам — на поругание.
Лишь чудо могло спасти молодого Варга, он ждал этого чуда — и оно случилось, рукотворное чудо смущающих разум пришлых кудесников.
Нет, не явился великомогучий Донар, хотя бы даже в иллюзорном обличии, дабы вдохнуть отвагу в младые сердца. Отваги было им не занимать, как и упрямства; пожалуй, к той сентябрьской стылой ночи ее осталось боле, чем сил незримых у пришлых чудодеев. Одной отвагой не сдвинуть горы, не сбросить камни на стан врага, одной отвагой, равно как и призрачными фарсами, свирепого врага не испугаешь… Силен был супостат, жесток и беспощаден, умел, благоразумен и настойчив — он победил по праву, как и обещал.
Ибо тот мир, в котором родился свободожаждующий Варг, принадлежал душителям свободы: за сотни лет им всем была хорошая наука удушать неразрешенную свободу…
Чудо во сне свершилось. Сперва сон хаотичный был. Метались краски, образы… клинки сверкали и разряды бластеров, ревел огонь и кровь лилась, и было бегство, преследование, и снова бой, и кровь, и трупы, и раны, и опять огонь, и солнце на кровавом небосклоне, и ночь в пути, и новый бой, и бегство, еще, и еще, и еще… Краски отчаяния и образы погибели мелькали привычной черной чередой… они тускнели, угасали… вихрилось пламя колдовских костров… настал момент, когда соратники исчезли, и он один остался; вокруг была пещера, где харкал кровяной водою одинокий гейзер, а в струях кровяной воды лицо играло, так, не лицо, а образ крысы с маленькими человечьими глазами, в которых угасал и снова проявлялся таинственный свинцовый огонек… Мышастый лик в струях воды, возможно, шевелил губами, но молодому Варгу неясны были слова, пока в мозгу не прозвучало:
— Приветствую тебя, мой благородный друг… Ты жив еще, я знаю. И мы живы… пока!
Образ сменился; Варг познал сокращенную историю агонии еретиков Ульпинов: в реальном времени она заняла месяцы, но это время пронеслось в его мозгу за несколько неистовых мгновений. Он увидал, как пришлые ересиархи, его бесценные друзья-наставники и совратители, живут, вернее, существуют в погибельных пещерах, как атакуют их обученные диверсанты, как с яростью безумного отчаяния отбиваются еретики, как изводят свои мыслительные силы, затмевая разум и смущая души натасканных ловцов, как учиняют хитрые ловушки, как путают следы, как убивают ловцов сами и как натравливают на них обитателей пещеры, диких зверей и вовсе незнакомых жутких тварей… Он увидал, как постепенно из тщедушных, чахлых созданий сильномогучие еретики обращаются в скелеты, обтянутые серой кожей… они алчут выжить, и с этой целью сами ловят рыбу и незнакомых тварей из подземной реки, змееподобных слизней, нетопырей и гигантских улиток, едят все это… и не только: бывает, в удачный день жертвы заполучают ловцов и пользуются ими — пьют кровь и поедают плоть равно воду и пищу; он увидал и это. Однако силы неравны: все новые и новые ловцы спешат по души, отданные дьяволу, и мощи дьявола — или обманчивой науки? — Ульпинам не хватает… уже недвижны их тела, обтянутые мышастой кожей, лишь голый и свободный разум витает сводами Гнипахеллира!
Вновь родился в дремотном сознании фонтан кровавой влаги, и пепельный образ в струях замедленной воды изрек устало:
— Мы миновали должный путь до самого финала, равно как и ты, наш благородный друг. Настало время выбирать конец… ты можешь еще выбрать!
Во сне Варг понял внезапно, что хочет предложить ему Марк Ульпин, и это понимание ужаснуло его больше, чем все горести и неудачи бессмысленной войны… Он попытался закричать, но тщетно: то сон был, а во сне спящий лишь видеть властен, не участвовать в видениях, дарованных ему.
— Коварная Фата нынче улыбается жестокому врагу, — продолжал бессловесный голос ересиарха. — София исхитрилась добиться невозможного. Узнай же, благородный друг, что недели три тому назад понтифик аморийской Курии, верный заветам законолюбивых предков, внезапно отошел к богам; на престол понтифика вступил ловкий ставленник нашей врагини. Его короновал белой митрой, как и положено, в Мемноне, в Храме Фатума, сам август Виктор Фортунат. Верховные сановники Империи присутствовали на интронизации. Был и отец Софии, первый министр. И будто бы он простудился там… Минули дни; болезнь пристала к слабому; нашлись и те, кто ей помог, болезни… Тит Юстин слег, а дочь его София посредством изощренной интриги понудила трусливых олигархов издать рескрипт о возложении на нее, вплоть до выздоровления отца, обязанностей первого министра. Увы, благородный друг, наша жестокая врагиня дорвалась до кормила имперской власти, не помешали ей ни собственные преступления, ни козни неудачливых соперников!.. Среди фанфар врагиня нас не позабыла — тебя, меня и сына моего. Она намерена покончить с нами, раз и навсегда. Второго дня София издала такой декрет: Фламиний Семерин, тот, кто охотился за нами по ее приказу, назначен в Палаты Цербера[72], а на его место заступила Медея Тамина. Узнай же, благородный друг, кто такая Медея Тамина: она училась вместе с Софией в Императорском Университете, затем творила правосудие в судах Святой Курии. Медея Тамина была одним из прокуроров на процессе против еретиков Ульпинов… И всегда оставалась верна Софии Юстине, благодетельнице своей! А сказанное означает, что с нами разделаются в ближайшие недели… если продержимся до конца октября, это будет чудо. Нас не спасти уже… спасись хотя бы ты! Нет смысла погибать всем вместе, когда остался выжить шанс…
Варг знал, что скажет дальше Марк Ульпин; как оказалось, Варг ошибся: сначала еретик сказал иное.
— Открою тебе тайну твоего спасения, благородный друг. Отец твой Крун перед кончиной молил Софию пощадить тебя. В это непросто поверить — ведь сам отец твой полагал казнить тебя! — но это истинная правда. В момент душевного затмения София поклялась ему кровью Фортуната. Можно ли верить суетной клятве врагини вероломной?.. Не знаю, не знаю… Но у тебя нет выхода иного, иначе ты умрешь бесцельно и бесславно! Вот он, последний шанс, твой и ее: отдай ей нас, тех, кто стал причиной твоих бед! Отдай, пока еще мы живы! Не будет нас — не сможешь нас отдать… Право, жизни наши, жизни тех, кто на деле мертв уже, не стоят ничего — но, отдавая нас Софии, ты напомнишь ей о священной клятве Круну, и она не станет добивать тебя… возможно. Прощай, благородный друг. Прощай — и прости…
Видение померкло; Варг словно провалился в пустоту. Мыслей не было, был только мрак и безысходное отчаяние, пылавшее в его душе. Причиной отчаяния являлось то, что в последнем монологе Марка Ульпина ни разу не прозвучало ставшее уже привычным заклинательное слово "свобода".
