Философ молчал.
— Отвечай! — крикнул астролог.
— Я не знаю иного секрета, кроме того, что скрывает природа в глубине своих недр.
— Но доводилось ли тебе самому трансмутировать серебро или иной металл?
— Этому искусству я посвятил свою жизнь.
— Расскажи об этом! — И астролог подался вперед всем телом.
Но Андреас покачал головой.
— Не представляю, как можно облечь несказанное понятными словами. Никогда в целом свете не произносилось ничего подобного, и кара Господня ждет того, кто осмелится это сделать.
— Тогда покажи, — велел астролог.
— Постижение тайн природы желаешь увидеть? — спросил его Андреас. — Кто же в здравом уме потребует этого? Как можно узреть то, что достигаемо лишь посредством высокого размышления? Наблюдение за процессом не откроет тебе истину; только совокупность общего и частного, в котором одна часть — ты сам, приблизит тебя к пониманию. Делания не постичь иначе, чем через Делание. Постижение скрыто в нем, как статуя в камне: праздный взор не проникнет сквозь его оболочку, праздный ум разобьется о жесткие грани. Учитель Фламель говорил: «Каждая часть должна иметь свой определенный вес, всякий метод — свою меру, каждая операция — свою долю труда». Готов ли ты потрудиться?
— А ты? — спросил астролог.
Андреас улыбнулся, но ничего не сказал.
Вдруг в углу, куда поглядывал пикардиец, появилась еще одна фигура и вышла на свет. Ренье узнал епископа и поклонился, Андреас опустил голову, а астролог вскочил и почтительно припал к епископской руке. На отекшем лице Якоба де Круа отпечаталось недовольство: он свысока оглядел философа и обратился к пикардийцу:
— Сегодня ты молчалив, сын мой. Куда подевалось твое красноречие?
— Ваше преосвященство, вы приказали мне молчать, и я съел свое красноречие на ужин, — почтительно заметил тот.
— Не повредила ли тебе такая пища? — спросил епископ с насмешкой.
— Ни ума, ни желудка, ваше преосвященство, — ответил Ренье. — В нашем великом искусстве слова значат мало. Прикажите, и мы явим свое умение.
— А ты что скажешь? — спросил епископ Андреаса.
— Я сделаю то, что должно, — ответил философ.
Епископ задумчиво приложил пальцы к губам, потом сказал:
— Оба вы кажетесь людьми сведущими и заслуживающими доверия. Но как часто вид добродетели имеет тот, кто, прикрываясь именем Божьим, лжет бесстыдно и обладает, ко всему прочему, колдовским даром внушения. Известно, что люди, величающие себя алхимиками, в большинстве своем обманщики, безбожники, фальшивомонетчики и колдуны, предавшиеся Сатане; с его помощью они завлекают слабые души, растлевают их и порабощают ложными надеждами. Таких папа Иоанн предал анафеме на веки вечные — их и всех, кто вместе с ними окажется замешан в нечистом деле.
— Его святейшеством был мудрым человеком, — сказал Ренье. — Он проклял шарлатанов, носящих личину алхимиков, но не великое искусство, в котором и ему удалось достичь немалого. Ваше преосвященство, у дьявола золотые рога, и он легко насаживает на них жадных глупцов. Но люди разумные, с ясным взором и чистой верой в сердце, без труда отличат мошенника, продающего секрет, которым он не владеет, от бескорыстного ученого, открывающего многие тайны через постижение законов божественной природы.
— Бескорыстие и впрямь признак добрых намерений, — обронил епископ.
— И за свой труд ты вознаграждения не потребуешь? — спросил астролог, усмехаясь.
— Будь ты истинным философом, знал бы, что в нашем деле труд — сам по себе награда, — сказал ему Ренье. — Сколь удивительные вещи должны открыться тому, кто вслед Альберту Великому и Фоме Аквинату не побоится выйти за грань отведенных человеку пределов! О, ваше преосвященство, я не прошу ничего, только дайте нам возможность трудиться под вашим милостивым покровительством.
Епископ поморщился.
— Ты не просишь ничего, но желаешь многого. Твои слова искренны, но так ли честны намерения?
— Испытайте меня, ваше преосвященство, — сказал пикардиец.
— Пусть явят себя в деле, — лукаво добавил астролог.
— Это разумно, — согласился Якоб де Круа. — Что ты предлагаешь?
— Мне, — сказал астролог, — мало сведущему в алхимии, известно, что создание магистерия обычным порядком требует значительных усилий и времени. Самый малый срок, о котором упоминают в книгах, составляет сорок дней. Однако я слышал, что существует другой путь, более короткий — он занимает дней семь или восемь, но куда опаснее для герметика и требует изрядного умения. Так ли это?
— Так и есть, — ответил Ренье. — Этот путь называют «сухим», поскольку Делание совершается не в философским яйце, а в тигле на открытом огне. Однако, — прибавил он со вздохом, — таким путем возможно лишь создание малого магистерия, который именуют еще «белым королем». Он белит, а не желтит металлы.
А Андреас все это время смотрел в пол и молчал. Астролог спросил его:
— Это правда?
И он ответил:
— Если «белого короля» насыпать на свинцовую пластину, а затем расплавить, то пластина станет серебряной. Изготовить его можно «сухим» путем.
— И ты берешься сделать это за восемь дней?
— С Божьей помощью я сделаю это, — сказал Андреас. И такая уверенность прозвучала в его голосе, что все, не исключая Ренье, поглядели на философа в изумлении.
Но епископ остался доволен ответом.
— Да будет так, — сказал он. — Мы не числим за собой греха алчности и назначаем вам испытание лишь для того, чтобы доказать вашу честность. Именем Господа клянусь, если докажете свое искусство, получите наше покровительство. Но за обман с вами поступят по закону: мошенников и проходимцев ждет позолоченная виселица. Идите же и трудитесь усердно — мой слуга даст вам все необходимое для работы и будет наблюдать за вами. Через восемь дней мы встретимся вновь, но до той поры я не желаю ни видеть, ни слышать вас. И ни одна душа во дворце не должна знать о ваших делах.
Он величаво кивнул им и ушел, так же как явился. А астролог погасил свечи и вывел их наружу.
XXV
Улучив момент, Ренье шепнул другу:
— Не тревожься, брат. — Он указал на астролога и добавил: — Я буду не я, если не намотаю эту гадюку на кулак.
— Я тревожусь не о себе, а об учителе, — ответил философ. — Хорошо, что ты не назвал его. Думаю, нам и дальше следует хранить его присутствие в тайне.
— Об этом я позабочусь, — сказал пикардиец.
Теперь их отвели в северное крыло, занятое епископом Камбре и его свитой. Комната астролога находилась под самой крышей, вдали от любопытных глаз; небольшое помещение рядом с ней надлежало превратить в алхимическую лабораторию. Попасть сюда можно было только по лестнице, ведущей к личной епископской молельне, но никто, кроме астролога и его слуги, в эту часть дворца не заглядывал.
